— Я так скучала, — пробормотала Сабина, на мгновение отрываясь от его губ и поглаживая пальцами скуластое лицо, и потянула его за собой, в падающую от одного из неказистых, ютящихся почти вплотную друг к другу домов тень. Уильям пошел, как во сне, способный думать лишь о том, как плотно облегает гибкое стройное тело теплая синяя ткань ее платья, подчеркивая каждую линию вместо того, чтобы скрывать, и вновь уткнулся носом в мягкие завитки черных волос на смугловатой шее в надежде хоть ненадолго отсрочить разговор. Поцеловал, почувствовав губами биение жилки под золотистой кожей, и Сабина тихо вздохнула, прижимаясь щекой к его плечу.

— Я так люблю тебя, мой милый, — с нежностью прошептала сарацинка, и у него на мгновение замерло сердце. Она повторила — повторила едва ли не в точности! — слова из не дававшего ему покоя сна. Перед внутренним взором вновь возникли бесцветные глаза покойного принца.

Отца.

Я не такой! — выкрикнул Уильям в ответ, не разжимая губ и не произнося ни звука, но Сабина вздрогнула и взволнованно спросила:

— В чем дело?

Уильям отстранился, сделал глубокий вдох, медленно моргнув, и на ее сердцевидном лице появилось почти испуганное выражение. Она знала, что он делает так всегда, когда собирается с духом.

— Уильям?

Он сделал еще один вдох, показавшийся пугающе громким в повисшей между ними звенящей тишине, и решился:

— Я должен уйти.

Сабина непонимающе нахмурила изогнутые брови, внимательно вглядываясь в Уильяма, словно падавшая на них тень от дома мешала рассмотреть выражение его лица, и повторила:

— Уйти?

— Уехать, — поправился Уильям. — На Запад.

— На Запад? — вновь повторила сарацинка дрогнувшим от отчаяния голосом и даже отвела в сторону разом потускневший взгляд. Уголки чуть ассиметричных губ опустились в горькой гримасе, походившей на перевернутую улыбку. — Это надолго, — сказала Сабина, решительно взяв себя в руки и вновь взглянув на него. Не спрашивала. Пусть она не покидала Иерусалим с детства, не считая паломничества к Иордану — прошедшего далеко не так благочестиво, как следовало, — но Сабина прекрасно понимала, что путь на Запад и обратно может занять долгие месяцы. Газа тоже была не близко, но они оба знали, что Уильяму достаточно было вскочить в седло на рассвете первого дня и на закате второго он уже был бы в ее объятиях. Из Западных земель так быстро не примчишься, как бы им обоим этого ни хотелось.

— Когда ты вернешься? — спросила Сабина, вновь вглядываясь в его лицо и надеясь, что он сможет дать хотя бы примерный ответ. Уильям смотрел на нее почти минуту, пытаясь запечатлеть в памяти и ее раскосые, окаймленные пушистыми ресницами медово-карие глаза, и изогнутые черные брови над ними, и нежную линию золотисто-коричневых губ, и мягкие черные локоны, не доходившие ей даже до плеч. И каждую черточку сердцевидного лица, придававшего ей сходство с маленьким доверчивым лисенком.

— Я не вернусь.

Сабина беззвучно охнула, вскинула ладонь, прижимая пальцы к приоткрывшимся губам, потрясенная таким приговором, но уже через мгновение забавно тряхнула головой и спросила почти деловитым тоном, безуспешно пытаясь скрыть охватившее ее смятение и одновременно с этим отыскать хоть какой-то выход.

— Но почему? Я думала… — она замялась, не зная, как объяснить, что вовсе не желает, чтобы он вновь оказался в госпитале израненным после очередного сражения. — Думала, что Ордену как никогда нужны воины. Нужны здесь, а не на Западе.

— Нужны, — кивнул Уильям, чувствуя, что с каждым мгновением в нем остается все меньше решимости. И не зная, как повести себя, когда она поймет, что он говорит всерьез. — За ними я и отправлюсь. А когда вернусь… Я вернусь в Орден.

Он не нашел в себе силы выговорить «А не к тебе», но фраза всё равно прозвучала, беззвучно отразилась в глазах и повисла в воздухе между ними. У Сабины дрогнули губы.

— Я… наскучила тебе?

Нет! — захотелось выкрикнуть Уильяму. Ты никогда мне не наскучишь. Я клянусь, что буду думать о тебе всегда, буду молиться о тебе, буду любить тебя до тех пор, пока мое сердце не перестанет биться, и даже после этого, в мире, где между нами уже не встанут никакие обеты и правила. Никогда и нигде, ни с какой иной женщиной я не предам тебя, потому что никого, кроме тебя, я не любил прежде и не полюблю впредь.

— Что я сделала не так? — с горечью спросила Сабина, и в медовых глазах блеснули слезы.

Нет, не надо. Не плачь. Я не стою этого.

— Это не ты. Это я.

Горло сдавило, словно на шее сомкнулись невидимые руки, слова давались с трудом, и вид Сабины, с таким отчаянием вглядывающейся в его лицо в надежде увидеть хоть какой-то намек на то, что это всего лишь глупая и злая шутка — которой она не заслужила, но вынести которую всё же было куда легче, чем-то, что он делал теперь, — лишал Уильяма последних сил.

— Я…не могу, Сабина. Я… не должен.

— Это из-за Ордена? — прошептала сарацинка, начав понимать. — Что произошло, Уильям? Раньше ты…

— Раньше я вел себя, как последний глупец! — невольно выкрикнул он в ответ, злясь на себя за то, что натворил, поддавшись чувствам. — Я поставил под удар и себя, и тебя, я мог в одночасье лишить нас обоих всего, что…

— Всего?! — переспросила Сабина, так же невольно повысив голос и не задумываясь о том, что кто-то мог их услышать. — Да что у меня есть, кроме тебя?! Обязанность вытирать слезы Сибилле каждый раз, когда она принимается рыдать?! Думаешь, я дорожу этим?!

— А как же Балдуин? — даже растерялся Уильям от такого жестокого ответа. Неужели жизнь этого мальчика… Неужели она только притворялась всё это время, что король дорог ей?

— Балдуин умрет, Уильям, — безжалостно ответила Сабина, неожиданно показав ему какую-то совершенно чужую, незнакомую сторону ее характера. — Хочу я этого или нет, но ему остались считанные годы. И это в лучшем случае. А вернее, в худшем, потому что чем дольше он проживет, тем больше будет страдать. И когда его не станет, ничто уже не будет держать меня в Иерусалиме. Послушай, — заговорила сарацинка совсем иным тоном, вновь обнимая его за плечи и порывисто прижимаясь щекой к широкой груди. — Мы ведь можем уйти. Как бы ни был мне дорог Балдуин, между ним и тобой я выберу тебя. И в пекло твой Орден, Господь не станет карать нас за любовь. Уильям, в мире ведь есть не только Англия и Святая Земля! Мы можем отправиться в любое из западных королевств, или дальше на восток, или, если хочешь, на юг, в Египет и дальше, или даже на север. Говорят, что за Византией есть еще десяток христианских княжеств! Мы… Уильям, мы сможем побывать везде и сами выбрать, какая земля нам больше по нраву! Мы сможем…

Пожениться. Она не сказала, но это тоже повисло в воздухе. Тамплиер связан обетом безбрачия, но тамплиер-отступник, покинувший Орден, и без того совершает грех, который в глазах Церкви будет куда страшнее брака с сарацинкой. Тем более, с христианкой. И в любом ином королевстве или империи никто не будет знать, насколько велика разница в положении между одним из претендентов на корону Англии и дочерью сарацинского купца. Не зная их истинных лиц, никто не посмеет осудить их за неравный брак.

Уильям стиснул зубы и даже зажмурился на мгновение от нахлынувших картин.

Взять ее в жены. Поклясться ей в любви и верности не только в собственных мыслях, но перед алтарем и католическим священником. Получить право защищать ее от любого зла, не раздумывая над тем, кто его несет: магометанин или христианин, против которого бессилен рыцарь-тамплиер. Возвращаться к ней, не таясь. Как законный муж, которого никто уже не осудит за всепоглощающую страсть к собственной жене, а не как тайный любовник, который не способен дать ей ничего, кроме позора.

Засыпать рядом с ней каждую ночь, обнимая теплое, льнущее к нему тело, и просыпаться каждое утро, видя, как блестят в солнечных лучах завитки черных волос. Родить детей, у которых, верно, будут такие же темные волосы, смугловатая кожа и ямочки на щеках.