Маршал был прав. Ордену нужен еще один Крестовый поход.
Именно это спросил у Великого Магистра один из вызванных к нему на рассвете братьев. Одо самолично, ни с кем не советуясь и никому не сообщая, выбрал его для того, чтобы доставить Александру III послание, на котором еще не успел остыть запечатавший его воск с оттиском символа Ордена тамплиеров: крохотным изображением двух рыцарей на одном коне.
— Магистр, могу я задать вопрос?
Одо кивнул, с тщательно скрываемым от чужих глаз неудовольствием отметив, что будущий посланник в смятении. Ответственность на него возлагалась, безусловно, немалая, хотя и оказываемые Магистром честь и доверие были огромны. Но на лице рыцаря на мгновение отразились не страх и не возбуждение, а именно смятение. Словно приказ хоть и был ему лестен, но вместе с тем шел вразрез с его собственными намерениями. Хотя какие намерения могут быть у храмовника, кроме желания достойно послужить своему Ордену и Великому Магистру?
— Я должен вернуться на Запад и от лица всех моих братьев призывать к новому Крестовому походу?
Одо едва заметно улыбнулся, довольный тем, как быстро мальчик догадался о цели предстоящего ему путешествия.
— Тебя что-то тревожит, любезный брат? — спросил Магистр, невольно подражая доверительной манере покойного Бертрана де Бланшфора. Бертран всегда знал, как разговаривать с каждым из своих рыцарей. И всегда умел не только приказать, но и объяснить, почему его приказ так важен для блага всего Ордена. Одо никогда не считал себя способным на подобные беседы с теми, кому полагалось безоговорочно подчиняться Великому Магистру, но попытаться стоило.
— Я не покидал Святой Земли восемь лет, — медленно, словно раздумывая над каждым своим словом, сказал рыцарь, и теперь смятение слышалось и в его глубоком низком голосе. — И не смогу сражаться за нее, если буду на Западе.
— Никто из нас не сможет сражаться, если с Запада не придут наши братья во Христе, — ответил Великий Магистр, стараясь не злиться. Сообразительный мальчик, тем не менее, не понимал очевидного. — Нас слишком мало, чтобы противостоять сарацинским ордам. Ты сам видел, что победа при Монжизаре была чудом, которого может и не случиться вновь.
— Да, Магистр, — ровным голосом согласился рыцарь. — Я должен ехать один?
— У тебя есть на примете братья, которым можно доверить столь важную миссию? — спросил в ответ де Сент-Аман, рассеянно потирая пальцами подбородок, густо поросший белой от седины бородой.
— Двое, — ответил посланник, не задумываясь, и Одо лишь коротко кивнул, не спрашивая имен.
— Можешь взять их с собой.
— Благодарю, Магистр, — сказал рыцарь все тем же ровным голосом, словно оказанная ему честь нагоняла на него тоску. Мальчишка, что с него взять? В его возрасте Одо тоже хотел лишь славы на поле боя, а всё остальное полагал уделом, не достойным мужчины и рыцаря Ордена тамплиеров.
— Ступай, — велел Магистр, отгоняя непрошенные воспоминания о славных боях и победах над сарацинами в те давние годы, когда власть Креста в Палестине была сильна, как никогда. — Я рассчитываю, что ты покинешь Иерусалим завтра на рассвете.
— Как пожелаете, Магистр, — покорно поклонился рыцарь, но голос у него дрогнул. Он повернулся спиной и вышел, держа голову высоко поднятой. Та казалась ему до странности пустой, звенящей изнутри от этой пустоты, отчего собственное дыхание, вроде бы ровное и глубокое, казалось неимоверно громким и заглушающим собой все иные звуки. Он даже не понимал толком, куда идет, как во сне пытаясь собрать воедино ускользающие мысли.
Запад. Такой далекий, почти забытый, он уже начал казаться лишь сном, навеянным дующими из-за моря ветрами, и вдруг напомнил о себе стремительным кинжальным ударом. Уже завтра он должен будет отправиться на Запад. Но что там, на этом полузабытом Западе?
Сколько времени ему придется провести в переговорах с самим Папой? Переговорах, обставленных таким образом, что никто, кроме Его Святейшества, не будет знать об истинном лице явившегося к нему рыцаря. Он придет без белого плаща и красного креста и если не справится с возложенной на него миссией, то Орден будет отрицать сам факт того, что посылал кого-то в самое пекло церковного и политического раздора. Тамплиерам нужны мечи, а не скандалы, именно потому все трое посланников будут ходить по лезвию ножа, рискуя не только провалом переговоров, но и, возможно, своим плащом.
И как теперь быть с…?
Он отвлекся от мыслей, едва не столкнувшись с кем-то в коридоре прецептории, и поднял глаза, увидев белый плащ с крестом на левом плече и яркие, цвета голубой бирюзы, глаза пекарского сынка. Тот, верно, хотел что-то сказать, не иначе, как похвастаться тем, как заслужил наконец столь желанные для него рыцарские шпоры — награда за Монжизар, не иначе, — уже разомкнул губы, но Уильям посмотрел сквозь него и бросил, не задумываясь толком над смыслом своих слов:
— Видно, дела у Ордена и в самом деле хуже некуда.
И прошел мимо, оттеснив Эдварда плечом. Обидел походя, не подумав и при здравом рассуждении даже не желав, но пекарского сына это едва ли бы утешило. А самого Уильяма влекло к дальней стороне наружной стены прецептории, за конюшни, из глубины которых доносилось ржание орденских лошадей, туда, где можно было спрятать в щели между неплотно подогнанными блоками плащ и завернутое в него сюрко с крестами на груди и спине. А затем вновь затянуть на поясе кожаную перевязь с мечом и, раз за разом ставя ногу в высоком сапоге из мягкой кожи в удобные щели между каменными блоками, легко перемахнуть через стену, оставшись незамеченным для сторонних наблюдателей.
Не дозволено брату покидать прецептории без дозволения командора и никаким иным способом, кроме как через ее ворота.
Но кто узнал бы в нем сейчас орденского брата? В длинной, доходившей до колен, котте из темной шерсти и без каких-либо знаков различия — лишь с узким прямым мечом, лучше всяких слов говоривших о рыцарском звании, — с загорелым лицом и заплетенными в косицу длинными густыми волосами он мог быть кем угодно. Наемником на службе у иерусалимского короля. Скромным вассалом, возможно, даже безземельным. Младшим сыном другого скромного вассала, которому не досталось даже самого захудалого фьефа с самой неплодородной почвой. Никто и не обратит на такого рыцаря внимания, разве что скользнет по нему отстраненным взглядом, когда тот отыщет в шумной толпе такую же обычную, как и он сам, служанку, каждое утро покупающую на базаре фрукты,. И едва ли кому-то покажется странным, когда служанка вскинет голову, заметив краем глаза выросший рядом с ней силуэт, и ее лицо озарится радостной улыбкой.
Мало ли в Святом Граде влюбленных?
— Безумец, — прошептала Сабина дрожащим от нежности голосом, и на ее щеках вновь появились ямочки от широкой сияющей улыбки. А правая, свободная от кожаной сумы с фруктами, ладонь с широко расставленными пальцами замерла, слабо подрагивая, в паре дюймов от его руки, не решаясь коснуться.
— Нужно поговорить, — пробормотал Уильям, почти касаясь губами ее виска и не поднимая глаз на окружавшую его толпу. Благородные сюда не захаживают, орденские братья тоже — предполагалось, что ни у одного из них не должно быть при себе даже самой захудалой монетки, — но рисковать всё же не стоило.
— О чем? — спросила сарацинка, но он только качнул головой, давая понять: не здесь. Сабина удивленно подняла изогнутые брови, но послушно последовала за ним из толпы. Почти побежала, чуть подобрав длинную юбку своего синего платья с грубой шнуровкой на груди, чтобы не отставать от широкого размашистого шага. И сама бросилась ему на шею, выпустив из рук суму с фруктами.
Уильям уткнулся носом в тонко пахнущие жасминовым маслом волосы, крепко прижимая ее к себе и вздрагивая от того, как ласково ее узкие ладони гладили его шею и плечи, а затем нашел ртом теплые разомкнутые губы. Сабина задрожала в его руках, чуть откинула голову назад, отвечая на поцелуй, и ему вдруг вспомнилось, как они точно также целовались в одном из коридоров королевского дворца, а когда он сказал, что должен идти, Сабина спустилась на конюшни следом за ним. А потом лежала полунагая на колючем сене, в одной лишь тонкой камизе с расшнурованным на груди воротом и сбившимся до самой талии подолом, и целовала его так, словно эта ночь была последней в их жизни.
