Уильям молчал, не признаваясь в том, что как прежде не будет уже потому, что звания командора его лишили. Не из-за провинностей, а потому, что Газа была слишком важной крепостью, чтобы оставлять ее без главы. Который лежал раненым в сотне миль от вверенной ему прецептории.
— Ты не покинешь госпиталя, пока лекари не убедятся в том, что твои раны полностью зажили. Газа слишком далеко, чтобы я мог быть уверен, что ты доберешься туда без осложнений для своего здоровья, а мы и без того потеряли слишком много рыцарей, чтобы позволить оставшимся рисковать жизнями, — сказал, навестив раненых рыцарей, Великий Магистр, и Уильяму не оставалось ничего иного, кроме как согласиться.
Сабина расстроилась, когда узнала об этом.
— Почему ты не сказал? — с искренней печалью спросила сарацинка, сидя на краю постели и вглядываясь в его лицо. Уильям пожал плечами, и рана от стрелы немедленно отозвалась короткой вспышкой боли, заставив его поморщиться.
— Ерунда. Возможно, мне позволят возглавить другую прецепторию.
После грандиозной победы при Монжизаре, победы, которая была и его заслугой тоже, он всерьез надеялся на новое назначение. Тамплиер не должен быть честолюбивым, не должен желать славы для себя, но Уильям ничего не мог поделать со снедавшим его тщеславием. Он знал, что способен на бóльшее, чем быть всего лишь рядовым рыцарем Ордена тамплиеров.
Но, кроме этого, оставалась Сабина.
Нежная, ласковая Сабина с длинными чуткими пальцами, мягкими пышными локонами коротко подстриженных черных волос и лукавым, как у лисенка, выражением лица. Уильям всё чаще вспоминал, как думал о ней перед самой атакой на сарацинскую армию, как на короткое постыдное мгновение почувствовал, что не хочет больше сражаться, и понимал, что так не может продолжаться вечно. Нужно было выбрать между нею и Орденом. Между любовью и… честью.
— Что тебя тревожит? — с нежностью спрашивала Сабина, поглаживая его по щеке, но Уильям не знал, что ей ответить. А потом она уходила из госпиталя и возвращалась вновь, в его снах, ласковая и страстная одновременно, осыпающая его жаркими поцелуями, от которых кружилась голова.
— Я так люблю тебя, — шептала призрачная сарацинка в последнюю ночь, окутанная одними лишь полупрозрачными вуалями, обвивала руками его шею, льнула всем телом, теплым и гибким, и целовала его лицо. — Мой милый, мой любимый. Не оставляй меня, никогда не оставляй.
А потом вдруг превратилась в леди Милдрэд с белым заплаканным лицом и распущенными по плечам белокурыми волосами.
— Что ты наделал, Уильям? — прошептала мать, и из ее прозрачно-голубых глаз вновь потекли крупные слезы. — После всего, что я пережила по вине твоего отца, как мог ты обречь на это другую женщину?
Я не сделал ничего дурного, хотел ответить Уильям, но губы будто одеревенели и не слушались, не способные произнести ни единого слова.
— Доволен?! — гремел в ушах голос барона. — Я дал тебе свое имя, чтобы уберечь твою мать от позора, дал тебе возможность прославить это имя в рядах величайшего из рыцарских Орденов, и как ты отблагодарил меня за это? Что скажет твоя мать, когда узнает о делах своего драгоценного бастарда? Не ты ли говорил, что всегда защищал ее? И как же, позволь узнать, ты убережешь ее от нового позора, когда тебя изгонят из Ордена за связь с этой сарацинской шлюхой?
Она не шлюха, хотел сказать Уильям, но кто согласился бы с ним, если бы их тайные встречи вдруг стали явными? Женщина, отдавшаяся тамплиеру, кем, если не блудницей, была она в глазах других людей? В глазах церковников, полагавших женщин распутными лишь потому, что сами они, эти благочестивые священники, были не в силах ни побороть, ни утолить своего желания? И в глазах благородных рыцарей, привыкших брать, что пожелают, а потому полагавших, что если женщина уступила одному, значит обязана будет уступить и всякому иному мужчине?
Ее заклеймят за одно лишь желание быть любимой. Их обоих.
Но самым пугающим стало видение полуразмытой, словно туманная дымка в сумраке, фигуры без лица, стоящей в клубах дорожной пыли. Та забивалась в нос, и скрипела на зубах, не давая сделать вдоха, а потом перед самыми его глазами вдруг возникли другие, белесые, почти лишенные цвета и смотревшие на него со странным, одновременно брезгливым и одобрительным выражением.
Король вправе брать то, что пожелает. И ту, кого пожелает. Мой отец никогда этого не понимал, но ты… ты всё понимаешь, мой мальчик. Ты похож на меня куда больше, чем ей хотелось бы.
Уильям проснулся со сдавленным криком и долго не мог отдышаться, до судорог в пальцах стискивая край покрывала. Чтобы убедить самого себя в том, что это был лишь дурной сон, уже развеявшийся, словно дым на ветру. Но это видение звериных белесых глаз преследовало его и после того, как над Иерусалимом занялся розово-золотой рассвет и поднялось круглое, не по-зимнему яркое и слепящее глаза солнце, способное прогнать любые сновидения.
Кроме этого.
***
Одо де Сент-Аман писал письма. Длинные, обстоятельные, подробно рассказывающие обо всех невзгодах, обрушившихся на Святую Землю. Послание королю Англии, Генриху Плантагенету, королю Франции Людовику VII, печальному известному разводом со своевольной Альенор Аквитанской, императору Священной Римской Империи, рыжебородому Фридриху Барбароссе, и обоим занимавшим ныне Святой Престол понтификам: Его Святейшеству Александру III и антипапе Каликсту III.
— Разумно ли это? — с сомнением спросил сенешаль Ордена, когда прошлым вечером был вместе с маршалом и капелланом вызван в бедный, как и было положено рыцарю Храма Соломона, покой Великого Магистра. — Александр III враждует с Барбароссой и его антипапой…
— Так что же нам, братья, теперь поддержать незаконного узурпатура Святого Престола? — возмутился маршал, не дав ему договорить.
— Это не поле боя, любезный брат, — недовольно сказал прерванный на полуслове сенешаль. — И говорим мы не о сарацинах.
— Когда мы окажемся на поле боя, любезный брат, — в тон ему отозвался маршал, отвечавший за военную подготовку братьев, — говорить станет уже поздно. Нам нужны мечи, а не слова. Сотни, тысячи мечей, щитов и арбалетов, что бы ни говорили Их Святейшества о запрете на это оружие! Нам нужен новый Крестовый поход!
— Успокойтесь, братья, — миролюбивым тоном вмешался в спор еще совсем молодой, но мудрый так, как могут быть мудры лишь священнослужители, капеллан Ордена. — Господь простит нам и арбалеты, и наши споры, как прощал и прежде. Если мы, как и прежде, употребим их на благо христиан. Как наши братья обозревают дороги с башен своих прецепторий, так и наши споры призваны служить лишь одной цели: увидеть те достоинства и недостатки посещающих нас идей, какие можно разглядеть, лишь взглянув на них с вышины чужого рассуждения и не будучи ослепленными пеленой гордыни и веры в собственную непогрешимость. Но не будем резки друг с другом, дабы не нанести обиды своему собрату. Цель у всех нас одна, и нам должно идти к ней рука об руку, а не порознь.
— И всё же, — ответил сенешаль, терпеливо дождавшись, когда капеллан закончит говорить, а Великий Магистр — кивать в такт его словам, — мы играем с огнем, любезные братья. Его Святейшество вряд ли будет доволен, узнав о посланиях Фридриху и его антипапе. И Фридрих, без сомнения, придет в ярость, если прознает о письме Александру III. И я, братья, не возьмусь предсказывать последствия.
— Последствия, — наконец заговорил сам де Сент-Аман, — будут неприятны и для нас, и для всего христианского мира. А потому важно сделать так, чтобы эти непримиримые соперники не были ни о чем осведомлены. Мы не в том положении, чтобы просить помощи лишь у половины союзников. Лишь одному Господу известно, сколько еще проживет этот мальчик на троне. И сможет ли он еще хоть раз вырвать у Салах ад-Дина победу. Мы победили с Божьей помощью, но не стоит ждать, что небеса и впредь будут так милостивы к нам. Мы можем лишь молить их об этом.
Решено было всё же написать письма всем, кто мог хоть чем-то помочь делу тамплиеров в Святой Земле. И послать рыцарей инкогнито, без белых плащей и упоминаний об их принадлежности к могущественнейшему из военно-монашеских орденов. Выбрать следовало из числа тех братьев, кто видел последние сражения с сарацинами собственными глазами, кто заплатил за победы Ордена собственными потом и кровью и кто умел говорить красиво и мудро. Кто знал бы, как верно представить обрушивающиеся на Святую Землю трагедии, показав при этом, что, несмотря на все их невзгоды, Орден тамплиеров силен, как никогда. Но даже сильнейший из рыцарей Христа не выстоит против объединенной магометанской армии.
