— А за что их любить? — спросила сарацинка, не оборачиваясь. — Лживые души, верящие, что лишь они одни достойны спасения и Царства Небесного, но творящие грехи, которые могут привести их лишь в Преисподнюю. Быть может, кто-то и сумеет их пожалеть, но любить? Они недостойны даже уважения, не то, что любви.

Было что-то такое в ее голосе и напряженной линии плеч, говорящее, что за этими словами кроется личная обида. Уильям сел и потянулся к ней, обнял одной рукой и поправил черные локоны второй, когда Сабина придвинулась вплотную к нему, продолжая смотреть на реку.

— Кто-то из них обидел тебя?

— Кто-то из них обидел всех христиан, — ответила сарацинка. — Богоизбранный народ, лишивший жизни Сына Божьего за то, что Он обещал спасение для всех живущих в подлунном мире, а не для одних лишь иудеев. По-твоему, этого мало?

— Этого достаточно для любого из нас, — согласился Уильям, касаясь губами мягкой черной прядки у виска. — Но ведь было еще что-то?

— Была девушка, — ответила Сабина после короткого раздумья и продолжила почти нараспев, словно рассказывала ему давнюю легенду. — Она была юна и красива так, как ни одна из правоверных женщин до нее. Ее отец не чаял в ней души и был готов одарить ее всем, чего она только ни пожелает. Он выбрал ей в мужья лучшего из мужчин, и тот полюбил девушку всем сердцем, лишь один раз увидев ее черные глаза. Но за несколько дней до долгожданной свадьбы в город пришел караван. Никто не знает толком, что произошло и как, но однажды девушка пришла к своему отцу и бросилась ему в ноги, каясь в своем грехе. Она полюбила молодого купца из каравана и отдала ему всю себя. Она верила, что тот любит ее не меньше, что он откажется ради нее от своей веры и станет таким же правоверным, как и ее любящий отец. Но она не знала, — в нежном мелодичном голосе неожиданно появились стальные нотки, куда больше подходившие командовавшему осадой замка полководцу, а не хрупкой женщине. — Не знала, что купец уже имел жену и даже не думал о том, чтобы отказываться от чего бы то ни было. Как не знала и того, что он лишь посмеется над ее любовью и откроет ее позор всему городу. И пусть его жизнь была короткой, а смерть — мучительной, это уже не могло изменить совершенного.

— А что стало с девушкой? — спросил Уильям. Не то, чтобы сам он считал эту историю какой-то необычной, но Сабина наверняка ждала этого вопроса.

— Ничего, — пожала плечами сарацинка. — Ее отец увез ее далеко от того города, что прежде был им домом, и вновь нашел ей мужа. Который ничего не ведал и полагал, что она всего лишь добродетельная вдова, а не блудница, поверившая обещаниям иудея. Хотя я всегда считала, что она не заслуживает даже прощения, — добавила Сабина с нескрываемым ядом в голосе. — Я считаю так и по сей день, хотя сама я, пожалуй, ничем ее не лучше.

— А кем была эта девушка?

— Моей сестрой, — бросила Сабина тем тоном, каким говорят скорее о врагах, чем о близких родичах. — Это из-за нее мы оказались так далеко от дома. И это из-за нее нас заперли в четырех стенах, так, что мне приходилось вылезать в окно, чтобы возносить молитвы не в собственной комнате, а в храме. Это из-за нее мы только и слышали, что уйдем из отцовского дома лишь в дом супруга. Я люблю своего отца, — сказала она с жаром и со слезами на глазах и невольно повторила те же слова, что говорила в полутемном переулке четыре года назад, — но лучше христианский монастырь, чем та золотая клетка, в которую он хотел меня посадить! Я хотела учиться медицине. Это не запрещено! — сказала Сабина таким тоном, словно он собирался с ней спорить. — В конце концов, должен же кто-то лечить наложниц в гаремах халифов! Но послушная дочь ничего не сделает без позволения отца, а он отказал мне! Из-за доверчивой Зейнаб и этого иудея, который говорил, что ему всё дозволено, ибо он избран Богом! Я не верю в это, Господь не мог избрать такой народ!

Она замолчала, сама напуганная такой вспышкой ярости, и отвела взгляд. Уильям поднял руку и осторожно, кончиками пальцев, погладил мягкие локоны и смуглую щеку, заправил за ухо пару черных прядок и, склонив голову, крепко прижался губами к виску. Сабина повернула голову и вдруг спросила, неловко попытавшись переменить тему, чтобы успокоиться:

— Откуда это?

Тонкие пальцы осторожно сдвинули в сторону край расшнурованного, со свободно болтающимися шнурками неравной длины, выреза на камизе и дотронулись до шрама на правой стороне груди.

— Шли с караваном из Сен-Жан д’Акра, — ответил Уильям недрогнувшим голосом, хотя то ласкающее движение, с которым она провела по шраму пальцами, немедленно отозвалось у него во всем теле. — Считай, мое боевое крещение.

— Больно было? — сочувственно спросила Сабина.

— Нет, — беспечно отозвался Уильям и пошутил. — Пока прижигать не начали.

Она ответила ему укоризненным взглядом, мол, такими вещами не шутят — нет, подумал Уильям, бывалые воины шутят и не такими, — вновь провела пальцами по коже и прижала ладонь к его сердцу. Уильям пытался дышать глубоко и размеренно, но и сам прекрасно понимал, что участившееся биение в груди выдает его с головой.

— Чувствуешь? — спросила Сабина и, взяв его за руку, положила ее поверх своей. И пока Уильям пытался понять, что именно он должен почувствовать, сарацинка дернула шнуровку на вороте темной туники и вновь взяла его ладонь, чтобы прижать уже не к его сердцу, а к своему собственному, гулко стучащему под полной золотисто-смуглой грудью. У Уильяма пересохло во рту и, напротив, будто разлилось что-то горячее внизу живота, но Сабина этого словно и не заметила. — Оно такое же, как и твое.

Билось оно и в самом деле так же быстро. А ни о чем другом он сейчас думать не мог.

— Такое же, как у любого иного человека, — продолжила Сабина. — Пусть в чем-то мы и совсем разные, но в остальном — совершенно одинаковы. Так кто, — спросила она едва слышно, почти касаясь губами его рта, — дал еврею право считать, что он избран Богом, а франк и сарацинка — нет?

Уильям не нашелся, что ответить на эту нехитрую истину. Его собственные мысли и тело были настроены отнюдь не на благочестивый лад, а теплая, округлая грудь, почти полностью накрытая его ладонью, и вовсе лишала способности произнести хоть что-то связное. Воистину надо быть святым, чтобы, держа в объятиях женщину, думать о чем-то ином, кроме ее красоты.

Сабина отвела взгляд и прильнула к нему, касаясь теплой щекой его ключиц и внимательно рассматривая накатывающие на берег мелкие волны, словно видела в них что-то необычное.

— Я и в самом деле ничем не лучше нее, — почти равнодушно сказала сарацинка и потерлась щекой о его ключицы. — И теперь я, наверное, даже могу понять, почему сестра вела себя так глупо и опрометчиво. Или не могу, — она пожала плечами. — Но это не меняет того, что я поступила даже хуже, чем Зейнаб. Мы с отцом часто ссорились в последние годы, — горько сказала Сабина, тяжело вздохнув. — Я злилась, потому что думала, что он не любит меня и не желает принимать того, чего хочу я сама. Я так хотела рассказать ему всё, не утаивая ни одного секрета, ни единой своей мысли, но боялась, что он даже слушать не станет. И не простит мне крещения. И я знаю, — голос у нее сорвался, и она зажмурилась на мгновение, — что обидела его сильнее, чем кто-либо иной, но я не могу так.

— Эй, — неловко пробормотал Уильям, отвлекаясь от собственных неблагочестивых мыслей и перебирая пальцами мягкие вьющиеся прядки. — Ну что ты, не надо.

— Я не могу даже попросить прощения, — едва слышно прошептала Сабина, не слушая его неумелые попытки утешить. И тогда он взял ее лицо в ладони и начал целовать губы, щеки и зажмуренные, чтобы сдержать слезы, глаза в надежде отвлечь ее хотя бы этим. Хотелось бóльшего, но бóльшее сейчас было бы совершенно лишним и неуместным. Сабина пыталась отстраниться поначалу, морщила нос и негромко всхлипывала, но затем всё же затихла и прижалась к нему вновь, сомкнув руки на его спине.

— Если хочешь… — начал Уильям, и она спросила, не поднимая глаз: