— Что?
— Если ты боишься его, я мог бы… пойти с тобой, — осторожно предложил он, не зная, как Сабина отреагирует на попытку совершенно постороннего мужчины, да еще и христианина, вмешаться в ее ссору с отцом. Но не оставлять же этого так! Он слишком хорошо помнил свои собственные чувства после ссор с лордом Артуром.
— Да тебя убьют, едва ты появишься на пороге, — буркнула сарацинка, совершенно не обрадованная таким самоубийственным предложением. А потом подняла голову и по ответному взгляду поняла: все недостатки этой идеи Уильям видел еще до того, как предложил. — Ты самый лучший, ты знаешь?
Уильям не знал, но в тот момент впервые подумал, что, возможно, он не так уж и безнадежен, как привык считать.
Комментарий к Глава двенадцатая
Британский историк Томас Эсбридж ставит под сомнение правдивость истории с предавшими Саладина телохранителями, но - на мой взгляд - она, напротив, отлично показывает силу ассасинов и внушаемый ими страх.
*Исра и Мирадж - ночное путешествие в Иерусалим и вознесение пророка Мухаммеда на небеса с последующим возвращении в Мекку.
*Машаллах - “на то была воля Аллаха”, арабское ритуальное восклицание.
*Азраил - один из высших, наиболее приближенных к Аллаху ангелов в Исламе, так же называемый “Маляк аль-маут”, “вестник смерти”.
*готическое письмо - семейство почерков латинского письма, распространенное в ряде европейских стран с середины XII до XVII веков.
*Dominus regit me et nihil mihi deerit - первая строчка из 22-ого псалма, наиболее известного в массовой культуре другой своей строчкой: “Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной”.
*лал - устаревшее собирательное название драгоценных камней красного цвета.
========== Глава тринадцатая ==========
Вдовствующая королева Иерусалима смотрела, укрывшись за стволом дерева и касаясь рукой шершавой коры, как ее дочь играет в свежевыпавшем снегу. Изабелла кружилась, раскинув тоненькие ручки, и со смехом запрокидывала светловолосую головку, пытаясь поймать белые пушистые снежинки ртом.
Снег был чудом для Святой Земли, выпадающим лишь на пару дней в году, да и то не всегда, и почти мгновенно тающим и впитывающимся в жадную землю, так что наутро от него не оставалось даже луж. Мария привыкла считать его благословением, знаком, посылаемым ей с небес и говорящим, что ничто не омрачит ее пути, как не омрачает кружащихся в саду иерусалимского дворца снежинок.
В последние четыре года снега не было.
Мария не ждала его и в этом. Но он выпал на следующее утро после того, как во двор ее маленького, не имевшего никакого сравнения с иерусалимским, дворца, въехал в сопровождении десятка рыцаря и полусотни пехотинцев Балиан д’Ибелин.
— Добро пожаловать в Наблус, мессир, — приветствовала его Мария, скрывая свое замешательство за вежливой улыбкой.
Она не рассчитывала принимать гостей — после смерти мужа Мария уже не представляла для иерусалимской знати никакого интереса — и не была предупреждена заранее, но д’Ибелин ничем не показал, что недоволен тем приемом, который ему поспешно оказали во дворце вдовствующей королевы. Улыбался, шутил — порой немного неловко, словно был смущен тем, что ужинал наедине с королевой, не считая крутящихся вокруг слуг, — хвалил каждое подаваемое на стол блюдо и делал изысканные комплименты красоте собеседницы. Мария улыбалась, поначалу лишь из вежливости, но потом забылась и начала отвечать на расточаемые комплименты искренней улыбкой, радуясь наконец возможности провести время в обществе настоящего придворного. Но вместе с тем не переставала задаваться в мыслях вопросом.
Зачем он приехал? Чего хотел от всеми забытой и заточенной в Наблусе племянницы византийского императора?
Наблус, вдовья доля иерусалимских королев. Мария могла бы рассчитывать и на графство Яффы и Аскалона, которым Амори владел с самого завоевания Аскалонской крепости и по восшествии на престол присоединил к королевскому домену, но муж предпочел сначала отдавать часть доходов графства первой жене, а затем и вовсе включил его в наследство Сибиллы. Мария не посмела спорить, но теперь была заинтригована своим неожиданным гостем. Поскольку принадлежащие роду Балиана сеньории Рамла, Ибелин и Мирабель являлись вассальными по отношению к графству Яффы и Аскалона. Так зачем же один из вассалов Сибиллы и ее новоиспеченного мужа прискакал к естественной противнице своих сюзеренов и теперь без устали расточал комплименты?
Значит, Балиан недоволен принцессой и этим Гийомом де Монферратом? И если так, то какую выгоду может извлечь из этого Мария?
В первый вечер королева не стала ни о чем расспрашивать и притворилась, будто истинная цель визита даже не пришла ей в голову. Это не составило большого труда, д’Ибелин был моложе Амори, мужчина в самом расцвете сил и боевой славы, и умел быть обаятельным, когда того хотел. Под конец вечера Мария была не на шутку очарована гостем, и когда на прощание тот учтиво коснулся губами ее руки, она вдруг подумала, что он мог бы быть и понастойчивее. Греховные, недостойные королевы мысли, но Амори был мертв уже больше двух лет, а его вдова изнывала от одиночества, брошенная всеми своими друзьями. Никто из них не пожелал для себя заточения в Наблусе, когда в Иерусалиме кипела жизнь. Никто больше не искал расположения королевы, лишившейся своего короля.
Амори. О, Амори, почему ты ушел так рано и так не вовремя? — думала по ночам Мария, невидящим взглядом смотря на темный балдахин над постелью, и иногда тихо плакала, сожалея о том, как закончился этот брак.
Им с Амори не всегда было легко вместе, порой они почти ненавидели друг друга, а порой в них вспыхивало такое пламя, что даже самый терпимый к грехам брачного ложа священник приговорил бы короля и королеву к десятилетиям покаяния. Но куда важнее было то, что брак делал их первейшими союзниками. Каким бы ни был порой Амори, он оставался ее единственным защитником. А она — его главнейшей опорой и советчиком. Пока примчавшийся от стен Баниаса рыцарь не принес ей черную весть.
Привыкшая к роскоши и почету, строившая планы на долгие годы и чувствовавшая себя неуязвимой, в двадцать лет Мария осталась ни с чем. И до боли стиснула пальцы, пытаясь сохранять беспристрастный вид, когда увидела с трудом сдерживаемое выражение триумфа на холеном белом лице Агнесс де Куртене.
— Сочувствую твоему горю, дорогая сестра, — ворковала та, всерьез полагая, что может называть сестрой племянницу византийского императора. Внучатую племянницу, но пока Мария была королевой, эта деталь не играла никакой роли. Пока Амори был жив, в королевстве не было женщины, обладавшей бóльшей властью, чем Мария Комнина. В первые дни после его смерти положение королевы оставалось прежним, Балдуин был неизменно вежлив с мачехой, и та даже пожалела, что общий отец делал мальчика первым врагом Изабеллы. При ином раскладе она смогла бы искренне полюбить своего красивого и печального пасынка. Но когда на пороге дворца появилась мать нового короля под руку с очередным своим мужем — кажется, уже четвертым по счету — Мария поняла, что проиграла.
Агнесс де Куртене вежливо улыбалась, но эта улыбка, казалось, кричала на весь Иерусалим:
Теперь я здесь, рядом с сыном, которого у тебя нет. Твое время вышло, византийская шлюха!
Агнесс де Куртене считала Марию виновной в том, что первый брак Амори закончился позорным разводом. Агнесс де Куртене заняла покои королевы, те самые, которые не достались ей при жизни короля, села на место королевы за столом и без труда, поманив лишь парой золотых безделушек и ничего не значащих, не подкрепленных землями титулов, забрала себя почти всю свиту королевы. Мария приказала упаковать вещи — ее и Изабеллы, — надеясь, что матери Балдуина хватит совести не копаться в платьях и драгоценностях вдовы, и когда за спиной остались сероватые стены Иерусалима, плотно задернула полог своих носилок и впервые заплакала. По мужу, который пусть не любил, но всё равно заботился, а теперь бросил ее на растерзание этим стервятникам, и по попранным правам дочери, которую вышвырнули из отцовского дворца, словно она была никем.
