Но вместо этого он открыл второй глаз и с никому не нужным упорством продолжал копать себе могилу.

— Этот зверь захватил Гронвуд, убил моих деда с бабкой и годами насиловал мою мать.

У Сабины задрожали губы, блеснули слезы в глазах, и она с жаром обвила его руками, уткнувшись лбом ему в подбородок.

— Мне так жаль, — ответила сарацинка, едва не плача. — Я не знаю, что сказать, но…

— Ты что, совсем ничего не понимаешь? — не выдержал Уильям, с трудом удержавшись, чтобы не начать вырываться. А он еще считал ее на удивление разумной для женщины.

— Всё я понимаю, — ответила Сабина уже совершенно другим, раздраженным тоном и подняла голову. — Чего ты ждешь? Что я убегу с пронзительными криками, не потрудившись даже одеться?

— А ты разве не хочешь? — осторожно спросил Уильям, вновь захотев зажмуриться. Другая бы уже именно так и сделала.

Сабина тоже прикрыла глаза, сделала глубокий, успокаивающий вдох, как делал он сам перед тем, как решился признаться, и ответила:

— Ты только что убил мою веру в умных мужчин.

— Что? — искренне опешил от такого заявления Уильям. И она звонко рассмеялась, схватила его лицо в ладони и крепко поцеловала в губы.

— Глупый, — качнула головой Сабина, погладила его по щекам и поцеловала вновь, в лоб, в нос, в колючий подбородок. Уильям даже зажмурился, не веря в происходящее, и она поцеловала его и в закрытые глаза. А затем прижалась лбом к его виску и жарко зашептала на ухо: — Ну что такое? Почему ты думаешь, что меня должно волновать, кто твой отец? Я не понимаю.

— Потому что хочу я этого или нет, но я его сын. Этого безбожника и чудовища.

— И что с того?

— То, что я бешеный! — почти выкрикнул Уильям, раздосадованный ее нежеланием понимать, и вскинул руку ко лбу, запустив пальцы в густые растрепанные волосы и пытаясь успокоиться. Чтобы не становиться бешеным на самом деле. И не хватало еще, чтобы его крики услышали снаружи и кто-нибудь из братьев заглянул выяснить, что тут за неположенный шум.

Медово-карие глаза сделались такими печальными, что у него даже дрогнуло в груди, и Сабина спросила с неподдельной грустью в нежном голосе:

— Кто тебе это сказал?

— Да все говорят, — раздраженно бросил Уильям. А она прижалась к нему еще крепче, чем прежде — теплая и гладкая на ощупь, — и вновь поцеловала в колючий подбородок.

— Значит, они совсем тебя не знают.

— А ты знаешь, что ли? — фыркнул Уильям и тут же прикусил язык. Вот зачем он это делает?

— Давай подумаем, — согласилась Сабина, поняв, что он намерен отстаивать приписанное ему бешенство до последнего, и устраиваясь поудобнее. После чего вновь подперла подбородок рукой и начала перечислять: — Ты отказался от власти и всех своих богатств, чтобы отправиться за сотни миль от дома и защищать христиан.

Уильям хотел ответить, что власть и богатства пока что принадлежат Артуру де Шамперу и будут принадлежать до самой его смерти и что это был единственный подходящий самому Уильяму выход исчезнуть из Англии, не опозорив и без того настрадавшуюся мать еще больше. Но Сабина не дала ему вставить даже слова.

— Подожди. Сегодня я видела это своими собственными глазами. Сегодня и в тот вечер. В переулке, помнишь? Ты не знал моего имени, не видел толком моего лица, но ты не задумался ни на мгновение, защитить меня или пройти мимо. И вчера днем ты говорил со мной, как с равной, а не как с хорошенькой пустышкой, которая нужна лишь для того, чтобы услаждать взоры мужчин. Хотя нет, не только взоры.

— Не надо считать меня лучше, чем я есть, Сабина, — устало попытался объяснить Уильям. — Я не знаю женщин, и я никогда не умел с ними разговаривать. Я вовсе не…

— И ты, — повысила голос Сабина, недовольная тем, что он ее перебил, — не пожелал ничего слышать о короле. Вот почему прошлой ночью я пришла к тебе, а не к кому-то еще. Я… Я не хочу жаловаться, но всё же… — она помолчала, нахмурилась, собираясь с мыслями, и всё же решилась. — Я устала, Уильям, и я боюсь. И не только львов. Или чего еще мне следует ждать от этого паломничества? Я… — Сабина вновь осеклась и на мгновение прикрыла глаза. — Я не знаю, что нас ждет по возвращении в Иерусалим. И пусть это малодушно, но я не хочу этого знать и… Я не хочу туда возвращаться, — призналась она едва слышным шепотом. — Но ни я, ни какая-либо иная женщина не станет искать утешения у мужчины, которому не доверяет. А с тобой мне спокойно. Так, как еще ни с кем не было спокойно. И когда ты обнимаешь меня, когда целуешь, и… — Сабина на мгновение опустила пушистые черные ресницы, став такой нежной, что Уильяму захотелось обнять ее еще крепче и поцеловать в макушку. — Когда ты во мне, мне хорошо.

Целовать резко расхотелось. Уильям перевел взгляд на полог шатра у него над головой и подумал, что вот этого она могла бы и не говорить.

— Думаешь, я лгу? — спокойно спросила Сабина в ответ на такую красноречивую реакцию. И вдруг тоже подняла глаза, изменившись в лице, словно озаренная какой-то мыслью. — О. Так ты подумал…? Я боялась даже посмотреть на тебя, потому что выдала бы себя одним взглядом. Мне-то уже все равно, но ведь у тебя обеты, — она робко улыбнулась и погладила его по щеке полусогнутыми пальцами. — Не злись.

— Я не злюсь, — ответил Уильям, перестав буравить взглядом темный полог. — Я…

— Ты был нежным и чутким. Большего я не прошу, — сказала Сабина и положила голову ему на плечо. — Или ты думаешь, что — несмотря на всё это — ты всё равно можешь оказаться таким же, как твой отец? Ты боишься, что он прячется где-то здесь? — спросила она, почти невесомо проводя пальцами по его груди. — Глупости. Я видела достаточно, и я знаю, что ты никакой не мерзавец. И уж тем более не безбожник. И если ты не веришь самому себе, то поверь хотя бы мне.

Уильям молчал. Сабина шевельнулась и скосила на него глаза, не поднимая головы с его плеча. Такая красивая и такая… непонятная. Неужели ей не хотелось кого-то более достойного? Кого-то, кого не связывали по рукам и ногам все возможные обеты, которые только может дать мужчина.

— Подожди-ка, — вдруг сказала сарацинка, не подозревая, о чем он думает. — Так ты, получается, принц?

Уильям вскинул брови в ответ на такое неожиданное умозаключение и прыснул, с трудом сдерживаясь, чтобы не расхохотаться во весь голос. Сабина с лукавым видом смотрела, как он содрогается и кусает губы, а потом крепко сцепила пальцы. От греха подальше. Потому что ей безумно захотелось начать его щекотать и заставить засмеяться по-настоящему.

— Да какой я принц, скажешь тоже, — выдавил наконец Уильям и потянулся к ней, чтобы поцеловать улыбающиеся губы и ямочки на щеках. Сабина поймала его лицо в ладони, вглядывалась в него несколько долгих мгновений, словно искала что-то, а затем сказала с непонятным ему восхищением в голосе:

— У тебя глаза как серый жемчуг. Что? — спросила она, негромко рассмеявшись. — Тамплиерам такого не говорят?

— Не думаю, что это принято, — растерянно ответил Уильям. И спросил, поддавшись внезапному порыву и удивляясь, почему не подумал об этом прежде. — Что мне сделать?

Сабина удивленно подняла изогнутые черные брови, и он добавил, пояснив:

— Для тебя. Я… толком не знаю.

Взгляд медово-карих глаз сделался пронзительно-нежным, а в следующее мгновение вновь лукавым и даже игривым, и она взяла его руку в свою.

Ночную мессу и весь следующий день Уильям провел, как в тумане, пропуская мимо ушей молитвы и чужие разговоры, невпопад отвечая на вопросы и всё время вспоминая, как она дрожала, жмурилась и запрокидывала голову, дыша тяжело и часто. А потом вдруг громко, жалобно застонала, широко распахнув глаза, и испуганно зажала рот рукой.

Другие рыцари Ордена почти сразу заметили, что он не хмурит, как обычно, брови, а с трудом удерживается от улыбки, и немедленно начали над ним подшучивать. По-доброму, но сейчас Уильям бы не обиделся, даже если бы шутки были жестокими.

— Что это на тебя нашло, любезный брат?

— Смирение, — отвечал Уильям, не уточняя, что у его смирения трепещущие черные ресницы, мягкие губы и длинное гибкое тело с гладкой золотисто-смуглой кожей. И это смирение негромко сопит во сне, сворачиваясь калачиком, любит, когда ей греют дыханием замершие на ветру руки, и может часами обсуждать то немногое, о чем Уильям был в состоянии вести беседу. Говорили ли они о войне или религии, Сабина по-прежнему не подавала виду, что ей неинтересно. А обнаружив, что он знает латынь, сарацинка и вовсе пришла в восторг.