*куфия - традиционный мужской платок в арабских странах. Используется для защиты от песка и ветра, завязываться может десятком разных способов. Как правило, это зависит от конкретной страны.
========== Глава пятая ==========
Горный хребет Джебель-Бахра, год 1172.
Всадник неторопливо ехал по узкой тропе, не глядя по сторонам — ведь на что ему было смотреть, если с одной стороны была пропасть, а с другой — отвесная скала? — и даже беспечно посвистывая на ходу. На голове у него красовался ослепительно-белый тюрбан, таким же белым и расшитым золотом был его длинный халат, а из-за широкого красного кушака на поясе виднелась пара изогнутых рукоятей. Одна принадлежала сабле в богато украшенных ножнах, вторая — традиционному кинжалу, которым убивали слуги Старца Горы.
У них было много имен. Одни называли их исмаилитами*, другие, чуть более конкретно, низаритами*, но самым известным именем было жуткое, похожее на шорох зыбучих песков и шипение змеи, «хашишийа». Одни говорили, что членов секты называют так от того, что они одурманивают себя и других гашишем, другие, более сведущие в сарацинских языках, объясняли такое название тем, что в глазах других магометан секта была сродни безродным рабам и черни. Но и последний слуга, и величайший правитель произносил их название с одинаковым содроганием в голосе. Не имело значения, употребляли воины Старца Горы гашиш или нет. Куда страшнее было то, что они могли лишить жизни кого угодно и где угодно. От них нельзя было спрятаться ни за высокими стенами, ни за глубокими морями, они пересекали любые, даже самые немыслимые расстояния, меняли обличия, притворяясь сарацинскими купцами, христианскими монахами, безродными конюхами и благородными рыцарями, и рано или поздно всё равно настигали свою жертву. Их жуткому шипящему «хашишийа» суждено было навсегда остаться в языке христиан, превратившись в имя для всех наемных убийц, наносивших смертельный удар при помощи хитрости, а не в честном бою.
Ассасины.
И теперь один из них неторопливо ехал по горной тропе, возвращаясь из самого сердца христианского королевства с вестями для своего господина и учителя. Старец Горы послал к королю Иерусалима не какого-нибудь безродного фидаи*, годившегося лишь на то, чтобы убить и умереть, а соратника из числа наиболее приближенных. Разумного и хитрого, умевшего складно говорить и до того запутавшего короля своими речами, что тот, казалось, и в самом деле принял обещания ассасинов за чистую монету. Посланник Старца Горы заверил Амори, что весь их орден откажется от веры в Аллаха и перейдет в христианство, чтобы служить интересам короля Иерусалима, и сделает это при всего лишь одном условии. Если их избавят от необходимости выплачивать ежегодную дань, которую уже ровно два десятилетия взимали с ассасинов Бедные рыцари Храма Соломона. И потому рыцарь-тамплиер Готье дю Мениль, притаившийся в расщелине скалы на несколько футов выше подъезжающего ассасина, усмотрел в бело-красном облачении посланника тонкую насмешку над его Орденом. Старец Горы бросал им вызов, говоря, что не боится и ни во что не ставит храмовников. Раз даже об освобождении от дани он просил не сам Орден, а короля Иерусалима.
Всадник неторопливо вытащил из седельной сумки бурдюк — не иначе, как с вином, про исмаилитов говорили, будто они, в отличие от других мусульман, не соблюдают предписания не пить спиртное — и сделал большой глоток, запрокинув голову. Он уже был на расстоянии полета стрелы, но Готье знал, что второй попытки у него не будет и в случае промаха придется сойтись с ассасином в ближнем бою, а потому терпеливо ждал, пока тот подъедет поближе. Всадник вновь начал беспечно насвистывать. Привыкшие настигать жертв всегда и везде, самих себя ассасины считали неуязвимыми. Кто же осмелится выступить против секты не знающих жалости убийц, от которых не было спасения?
Готье вскинул заранее взведенный арбалет, прицелился быстро, но уверенно, как делал уже сотни раз и знал, что не промахнется, и нажал на спусковой рычаг. Ассасин дернулся в седле, услышав характерный для сорвавшейся в полет стрелы свист, и та вонзилась ему в грудь. Всадник дернулся еще раз, кашлянул, забрызгав ворот своего халата багровым каплями, еще одно красное пятно начало медленно расплываться вокруг древка стрелы, и ассасин повалился из седла, повиснув головой вниз. Его лошадь всхрапнула, зарыскала, лишившись управлявшей ею твердой руки, и остановилась через несколько шагов.
Готье закинул тяжелый арбалет на плечо и спрыгнул вниз. Прошел, постоянно оглядываясь, к неподвижно висящему ассасину, осторожно, готовый к внезапному ответному удару, убедился, что всадник и в самом деле мертв, после чего вытащил его из седла и одним ударом меча отсек голову в белом тюрбане. Обыскивать седельные сумки рыцарь не стал — он убивал не ради наживы — и хлестнул лошадь ассасина по крупу, заставив ее недовольно заржать и с места перейти на бодрую рысь, с которой та и скрылась среди скал.
Готье проводил ее взглядом, вытер лезвие меча о халат ассасина и, продолжая постоянно оглядываться на случай появления других убийц, направился к собственному коню, оставленному далеко впереди на тропе. Возвращаясь уже верхом, он еще раз посмотрел на лежащее на тропе обезглавленное тело и довольно усмехнулся. Старец Горы считал, что тамплиеры проглотят его оскорбление, побоявшись окружавшей ассасинов жуткой славы. Теперь он хорошенько задумается, а стоит ли бросать вызов тем, кто сам убивал без страха и малейшего сомнения посланников Старца к королю.
***
Крепостная стена Иерусалима возвышалась впереди неприступной каменной громадой, казавшейся кипенно-белой на фоне затянутого тяжелыми тучами неба. В Святой Земле было лишь два времени года — долгое изнуряюще-жаркое лето и короткая дождливая зима, о приближении которой и свидетельствовала скрывавшая небо до самого горизонта свинцово-серая пелена, грозившая в любое мгновение прорваться ливнем. Паломники и торговцы, заполонившие собой весь широкий тракт так, что между их лошадьми, осликами и повозками не проскользнула бы даже мышь, торопились как можно скорее попасть в город, поэтому у западных ворот, называемых Вратами Давида, возникло столпотворение. Бернар, впрочем, в Святой Град не торопился. У него не было там иных дел, кроме как представить ко двору подросшую дочь, впервые въезжавшую в город в качестве невесты, и уж тем более у него не было желания выслушивать сплетни об очередной ссоре короля с тамплиерами.
Три года назад Амори удалось добиться своего, и в августе 1169 года Великим Магистром тамплиеров стал Филипп де Милли, поначалу сдерживавший гордецов вроде Одо де Сент-Амана. Но ликование Его Величества было недолгим. Де Милли быстро утомила такая тяжелая и, на взгляд Бернара, непосильная для него ноша, и уже через два года он оставил пост Великого магистра, пожелав вернуться на службу к королю. Гордец де Сент-Аман не возразил даже для приличия, чем изрядно разозлил Амори, который и без того был недоволен таким решением давнего друга. Но опалы де Милли избежал, даже когда стало известно, что тамплиеры, не тратя времени попусту и не дав королю опомниться, созвали капитул и выбрали новым Магистром проклятого де Сент-Амана. Амори был слишком занят нападениями сарацин, чтобы разбираться еще и с мятежным Орденом.
Племянник Ширкуха, ставший поначалу лишь визирем Египта, всего через год сверг фатимидского халифа, объявил, что власть над халифатом перешла к правившей из Багдада династии Аббасидов, и немедленно начал военные действия против королевства христиан. Бернар поначалу посчитал, что визирь будет мало на что способен без своего покойного дяди, но не прошло и полугода, как он был вынужден признать, что новый правитель Египта оказался отнюдь не вспыльчивым юнцом, а разумным мужчиной и опытным полководцем.
Тот нападал на христиан, словно прячущаяся в высокой траве кобра, невидимая и неслышимая до самого броска. Атаковал крепость Дорон на южной границе королевства, но когда Амори бросился туда вместе с гарнизоном тамплиеров с Газы, визирь уже снял осаду и стремительно захватил саму Газу. И вновь исчез, чтобы появиться у портового города Айлу и лишить христиан выхода к Красному морю. Амори метался из одного конца королевства в другой, посылал послов, даже сам ездил в Константинополь, прося помощи у византийского императора. Поездка стоила жизни его другу Филиппу де Милли, скончавшемуся, так и не добравшись до города, короли Запада не отвечали на призывы из Святой Земли, а Мануил Комнин наобещал Амори золотые горы, но что-то подсказывало Бернару, что своих обещаний император не исполнит.
