— Успокойся, ничего с ним не случится, проснется и опять начнет язвить. Или ты, — добавил Уильям, улыбнувшись, — думаешь, что мы тебя бросим, что ли?

Ариэль замолчал, поднял голову и уставился на него полными слез глазами, часто моргая.

— Конечно, — подыграл Жослен. — Мы же кровожадные, ух! Хуже сарацин, только и ждем, чтоб какого-нибудь оруженосца в пустыне потерять.

— Льенар с вас тогда три шкуры спустит, — насупился в ответ Ариэль, но плакать перестал.

— Не спустит, — отмахнулся Уильям. — Я его прирежу, пока он спит.

— Я тебя, мерзавца, — донеслось из-под белого плаща, — самого сейчас прирежу. Не дорос ты еще других резать, а уж со мной не справишься, даже если я одной ногой в могиле буду, — Льенар откинул край плаща, показав посеревшее лицо, обрамленное выбившимися из длинной косы прядями волос, пригляделся к Ариэлю и спросил: — А ты чего сопли распустил? Было бы из-за чего ныть, тебя даже не ранило.

— Да причем здесь я? — обиделся Ариэль.

— Тьфу на тебя! — ответил Льенар, ничуть не растроганный таким проявлением братской любви и заботы. — Что ты, как девка, даже стрелу при тебе получить нельзя. В обморок еще упади, чего уж мелочиться.

Уильям невольно засмеялся от такой упрямой привычки язвить, чтобы не случилось, отчего у него немедленно заныла грудь, а Жослен хмыкнул и сказал насупившемуся оруженосцу:

— Ну вот, Вилл же тебе говорил: жить будет.

Ариэль обиженно поджал губы и сощурил покрасневшие глаза, ясно давая понять, что он больше ни слезинки по такому неблагодарному брату не прольет.

— Ну? — спросил Льенар. — А ты что скажешь, любезный брат?

— Я… справлюсь, — ответил Уильям без особой уверенности. Наверное, у него просто нет выбора. Он не первый и далеко не последний в этом бесконечном круговороте крови и смерти.

Льенара, судя по всему, такой ответ полностью устраивал. Но он всё же сказал, прежде чем вновь завернуться в плащ с головой:

— Если что, ты знаешь, что всегда можешь на меня рассчитывать.

Уильям искренне пожелал, чтобы этого оказалось достаточно.

***

Одо де Сент-Аман пребывал в удивительно благодушном настроении. Не смущали его ни ходившие по городу слухи о том, что король Амори надумал приструнить Орден тамплиеров — а некоторые торгаши и вовсе смели говорить, что Амори намерен распустить Орден за ненадобностью, — ни настроения в самой прецептории на Храмовой Горе. Одни рыцари злились на короля за самоуправство, на которое тот не имел никакого права, другие, подговоренные не иначе как этим королевским дружком Филиппом де Милли, говорили, что они должны быть заодно с монархом. Пару раз разговоры чуть было не переросли в драку, постыдную и недостойную рыцарей Христа. Одо и сам поначалу рассвирепел от королевской наглости, но по здравому размышлению пришел к выводу, что в этой ситуации лучше взять пример с покойного магистра. Бертран порой невыносимо выводил его из себя, действуя, как тогда казалось Одо, вопреки всякому здравому смыслу, но в конечном итоге неизменно оказывался в выигрыше. А вместе с ним и весь Орден.

До Бертрана их знали, как непримиримых воинов Христа, заботившихся лишь о победе в битвах и о безопасности дорог. Поэтому каждое нападение сарацинских разбойников на очередной караван вызывало бурю недовольства среди как христиан, так и самих сарацин. Де Бланшфор же начал активно вмешиваться в политику королевства еще до того, как его выбрали Великим магистром Ордена, и всегда был готов не только выступить вместе с Балдуином III в поход, но и дать ему хороший совет. Поэтому некоторым тогда хватило наглости говорить, что Бертрана избрали под давлением короля. Одо не знал, было ли это правдой — даже если и так, де Бланшфор был умен и не признался бы в подобном даже на исповеди, — да и не видел смысла спрашивать. Бертран за тринадцать лет магистерства навел в Ордене порядок, о котором прежде и не мечтали, и превратил Бедных рыцарей Христа в силу, с которой приходилось считаться не только на поле боя, но и на политической арене. Поэтому даже если Балдуин и вмешался тогда в выборы Великого Магистра, тамплиерам это пошло лишь на пользу.

Но теперь в дела Ордена вздумал вмешиваться не Балдуин, а его младший брат, которого Одо считал ни на что негодным как воином, так и политиком. И на место Магистра прочили не дьявольски умного де Бланшфора, а Филиппа де Милли, едва ли не во всём подчинявшегося Амори. Одо не сомневался, что если де Милли придется выбирать между Орденом и королем, то он, не раздумывая, встанет на сторону давнего друга. Тогда как Бертран сражался бы за своих братьев до конца, как словом, так и мечом. Стоило ли допустить, что теперь его место займет послушная королевская марионетка? Стоило ли усыпить бдительность короля этой мнимой покорностью, заставив Амори поверять, что у него есть власть над тамплиерами? Одо не сомневался, что будь Бертран жив, он поступил бы именно так.

От размышлений его отвлек негромкий стук в дверь.

— Что там, брат Анри? — спросил де Сент-Аман заглянувшего в келью рыцаря.

— Вернулся Льенар де Валансьен.

— Наконец-то, — сказал Одо и поднялся. Когда он спустился во внутренний двор прецептории, брат Льенар еще был там, мгновенно узнаваемый как благодаря буйно вьющимся черным волосам, разметавшимся по его плечам и закрывавшим лопатки рыцаря, так и привычке постоянно язвить и откровенно издеваться над окружающими его собратьями.

— Любезный брат, ты что, от счастья забыл, как спешиваться?! Слезай с коня и дай ему наконец отдохнуть от твоей задницы!

— Брат Льенар! — для виду пожурил его Одо, неторопливо спускаясь с широких ступеней. Тот обернулся и пошел навстречу, заметно хромая на левую ногу. — Вижу, путешествие было не из приятных?

— Всего лишь пара сарацинских стрел, мессир, — ответил брат Льенар, но при этом поморщился. — Другим повезло меньше.

— Многих потеряли? — спросил де Сент-Аман. Смерть новобранцев еще на пути в Иерусалим показалась ему дурным знаком.

— Двоих рыцарей и шестерых сержантов. Еще несколько человек были ранены, но, по счастью, не слишком серьезно. Я пропустил что-нибудь важное?

— Кроме похода Амори и смерти Великого магистра? — спросил Одо, но без упрека. Пусть Льенар и отсутствовал в самый неподходящий момент, но у него было на то разрешение Бертрана. Де Бланшфор порой давал рыцарям куда больше свободы, чем следовало, но те в ответ платили ему безоговорочной преданностью. Пришло время сделать эту преданность своей. — Его Величество задумал установить контроль над Орденом и прочит в Великие Магистры своего давнего приятеля.

— Вот как? — протянул Льенар, нахмурив остро изогнутые черные брови.

— Похоже, что для Ордена настали не самые легкие времена, — коротко сказал Одо. — Я вижу, в этот раз пополнение прибыло совсем незначительное. Кто-нибудь стоящий?

— Есть парочка, — согласился Льенар и усмехнулся. — Пока еще зеленые, но со временем я сделаю из них достойных рыцарей Христа.

— Очень на это надеюсь, — кивнул де Сент-Аман и принял серьезный вид. — Я рассчитываю на тебя, любезный брат. Магистр де Бланшфор доверял тебе. И я доверяю.

— Вы хотите дать мне какое-то конкретное поручение, мессир? — негромко спросил Льенар, склоняя голову и почти касаясь плеча Одо своими длинными волосами.

— Да, — ответил тот. — Я намерен сменить нескольких командоров в крупных крепостях. И хочу быть уверен, что новые будут на стороне Ордена, а не короля.

— В таком случае, — ответил Льенар, вновь усмехнувшись, — вы можете всецело на меня рассчитывать.

Комментарий к Глава четвертая

Сен-Жан д’Акр - франкское название города Акко в современном Израиле. Также известен под названием “Акра”.

*камиза - нижняя рубашка, как мужская, так и женская, отличалась, как правило, только длиной. У женщина она была такой же длины, как и блио, а у мужчин - до колена или до середины бедра.

*шоссы - носились и мужчинами, и женщинами, женские шоссы, как правило, были до колена, а мужские закрывали почти всю ногу полностью и привязывались к поясу. Сама очень не люблю, когда их называют чулками, но по конструкции действительно похоже, хотя шоссы, разумеется, были гораздо плотнее современных женских чулок. Также существовали кольчужные шоссы, которые были частью рыцарского доспеха тех времен.