— Ты не должна быть здесь, — донесся до Гастингса едва различимый за шумом волн голос Уильяма, и женщина мелодично рассмеялась в ответ.
— Ты говоришь это каждый раз, когда я прихожу к тебе. Уильям, любовь моя, — сказала она дрожащим от нежности голосом, бесстыдно гладя пальцами его лицо. — Я так скучала по тебе.
И прильнула к нему в страстном поцелуе.
Смотреть дальше Ричард не пожелал. В его-то годы красться, словно вор, прячась за скалами и поворотами тропы? Да и к чему, если увиденного было вполне достаточно. Должно быть, эта же женщина предупредила его о смерти маленького короля. Но кто допустил неверную к постели мальчика? И уж не она ли свела его в могилу?
Уильям вернулся в прецепторию еще до того, как взошла луна, но как смотреть ему в глаза, Ричард не знал. И почти перестал спать, проводя долгие ночные часы в раздумьях. О подобном следовало немедля рассказать капеллану и Великому Магистру. Если сам маршал согрешил с женщиной — и, верно, не единожды, — то об этом должен был знать капитул Ордена. Но разве же для этого…?
Господь, — беззвучно молился в тишине своей кельи старый рыцарь, — я мечтал увидеть, как он станет благороднейшим из рыцарей Ордена. Братья зовут его своей Честью, и я вижу, за что. Я знаю, он отважен и великодушен, но неужели…? Дьявольские силы искушают его, но я видел его взгляд и понимаю, что меня он не услышит. Укажи, как же мне спасти его?
Он не спал и в ту ночь, когда в крепость примчался посланец в белом плаще с красным крестом. А потому вышел из кельи, едва заслышав голоса в коридоре.
— Это вы, мессир? — сказал один из встретивших посланца рыцарей, еще совсем молодой мужчина с узким лицом, шапкой черных кудрей и один-единственным пронзительно-голубым глазом. Лотарингец, кажется. И усмехнулся в густую курчавую бороду. — Не желаете ли присоединиться к нашему разговору? Вам, пожалуй, будет полезнее других услышать о подвигах магистра де Ридфора.
Издевка в его голосе была почти осязаемой, но Гастингс предпочел пропустить ее мимо ушей.
— Дурная идея, — заявил второй, тот светловолосый аквитанец с рыжеватой бородой, что, помнится, так бесстыдно поносил Великого Магистра на глазах у едва вошедшего в прецепторию Аскалона Ричарда. — Вилл не оценит.
Поднятый с постели Уильям медленно омыл лицо принесенной ему водой, низко склонившись над деревянной кадкой — замер на несколько долгих мгновений, прижав мокрые руки к лицу, — и сел за свой стол, не потрудившись даже набросить котту из некрашенного полотна. Вот он, корень всех бед, вдруг подумал Ричард, взглянув на него глазами не наставника, но мужчины, увидевшего перед собой во всем превосходившего его соперника. Посмотревшего на то, как тонкая льняная камиза обтянула широкие плечи и мускулистые руки, на видневшийся в незашнурованном вороте шрам на правой стороне груди, на породистое загорелое лицо с аккуратно подстриженной бородой и на падающие на плечи густые медно-каштановые волосы. Слишком длинные для храмовника волосы. Да и сам он, пожалуй, слишком высок и слишком уж красив для смиренного слуги Господа. Женщины, верно, восхищались им и были убеждены, что он способен победить любого врага. Неудивительно… что он не устоял. Если и сам Адам позволил Еве искусить себя, за что был изгнан из Эдема, то чего уж было ждать от мужчины, рожденного в полном грехов земном мире?
— Все мертвы, — заговорил лотарингец без лишних предисловий. — Все, кто выехал с де Ридфором в Тивериаду и все рыцари из окрестных Назарету крепостей. Уцелел только этот безумец и еще двое братьев. И, уж простите, братья, но меня это не удивляет. Посланец сказал, что сарацин было несколько тысяч. Против сотни рыцарей. Чудо, что хоть трое уцелели.
— Известно, где он сейчас? — спросил Уильям, неторопливо расчесав пальцами едва спутавшиеся волосы, и распечатал присланное ему письмо.
— До Тивериады не дошел, — ответил аквитанец. — Лежит в одной из крепостей и стонет от ран.
— Пока сарацины красуются под стенами христианских городов с головами наших братьев на копьях, — процедил лотарингец.
— Да, — мрачно согласился Уильям, пробежав глазами послание. — По словам Тома, Тивериада впала в ужас при виде такого… зрелища. Сохрани нас Господь. Не от мечей, но от командиров-глупцов.
— Брат Томас в Тивериаде? А брат Генри? — решился спросить Ричард, помня, что из всех рыцарей, покинувших Англию вместе с Уильямом, в живых осталось лишь двое.
— Нет, Хэл по-прежнему в Триполи, — качнул головой Уильям, сворачивая пергамент обратно в свиток и кладя его на полностью скрытый под документами стол. Потом подался вперед и сцепил пальцы в замок, уперевшись локтями в столешницу. — Мне приказано отправить в Иерусалим столько рыцарей, сколько я могу выделить без ущерба для гарнизона крепости. Сдается мне, там собирают единую армию.
— Он шутит?! — возмутился лотарингец. — Если сарацины выступят со стороны Египта, мы будем первой крепостью, которую они осадят! И откуда, скажи на милость, нам знать, какое войско они приведут?!
— Ты прав, — согласился Уильям и невесело усмехнулся в короткие рыжеватые усы. — Боюсь, я буду вынужден напомнить магистру о том, как важен Аскалон. Мы не можем обескровить гарнизоны крепостей лишь потому, что де Ридфор жаждет реванша. В прецепториях должны оставаться рыцари, готовые защитить окрестные поселения.
— Ты полагаешь, — сухо спросил Ричард, вновь недовольный таким открытым неповиновением, — что Великий Магистр может потерпеть еще одно поражение?
— Нет, мессир, — ответил Уильям ровным голосом, но глаза у него неуловимо посветлели до светло-серого цвета. Как и всегда, когда он испытывал раздражение или злость. — Невозможно предсказать исход боя, когда не знаешь ни места, ни численности войск, ни даже погоды. Но сарацины, увы, куда сильнее нас. При таком раскладе нам остается только закрыться в крепостях. Пусть они гибнут при штурме, в Аскалоне достаточно стрел и кувшинов с маслом. Как и провианта.
— Ты готов к осаде, но…
— Эта крепость — врата в Египет, мессир. А вокруг нее целый город. В нем нет королей и принцев, но есть сотни христиан. Кто будет защищать этих людей, если я отправлю рыцарей в Иерусалим?
Ричард помолчал и осторожно спросил:
— Могу я… поговорить с тобой наедине?
Уильям на мгновение нахмурил широкие темные брови — не то задумался, стоит ли говорить со стариком, который, верно, виделся ему редкостным глупцом, не то просто недоумевал, к чему клонит Ричард, — и кивнул одновременно повернувшимся к нему друзьям. Те обменялись одинаковыми недовольными взглядами, но покорно вышли из кельи один за другим, притворив тяжелую дубовую дверь.
— Вы желаете отправиться в Иерусалим? — спросил Уильям, и Ричарду померещилось сожаление в его голосе.
— Да. Я предпочту послужить Великому Магистру. Но я, увы, не знаю, что мне ему сказать.
— И о чем же? — не понял Уильям, удивленно приподняв левую бровь.
— О женщине, что приезжала сюда чуть более месяца назад.
На несколько долгих мгновений в келье повисла жуткая, будто мертвая тишина. Лицо Уильяма застыло равнодушной маской, и заговорил он на удивление ровным и спокойным голосом. Но заговорил не сразу. И глаза стали совсем светлыми, словно расплавленное серебро.
— Вы следили за мной? Что ж, меня предупреждали, что де Ридфор послал вас сюда лишь ради того, чтобы шпионить за мной. Но я молился, чтобы это оказалось ошибкой. Вы вправе рассказать ему о том, что видели, мессир. А я не в силах вам помешать. Я лишь прошу вас не бросать тень на честное имя этой женщины. Она не заслужила подобного позора.
Такой покладистости Ричард не ждал. А вот подозрения его возмутили. Он лишь следовал Уставу и не заслуживал того, чтобы его поступки выставляли в дурном свете.
— Я… ничего толком и не видел. Но… Бога ради, Уильям, я понимаю, что каждый может оступиться, но магометанка?!
— Она не магометанка, — качнул головой Уильям, и его лица коснулась волнистая прядь волос. — Еще ребенком она была крещена в Храме Гроба Господня и с тех пор исповедует католическую веру с рвением, какое я редко видел и у тех, кто был рожден во Христе.
