На мессе он погрузился в раздумья. Молился, повторяя про себя давно выученные наизусть латинские слова, но одновременно с этим спрашивал небеса, как долго продлится их вынужденное перемирие с сарацинами. Год? Несколько месяцев? Или даже недель? И как поведут себя королева и ее муж, когда поймут, что сражения не избежать? Столько вопросов и ни одного ответа. Ни малейшего шанса заглянуть в грядущее и узнать свою и чужую судьбы. Оставалось ждать и готовиться к бою. И лишь изредка позволять себе забывать о надвигающейся буре.

Сабина при виде накатывающих на берег темно-синих волн пришла в восторг, широко распахнув медовые глаза, и засмеялась, словно беспечный ребенок. Зачерпнула соленую воду, сложив смуглые руки чашей и не обращая внимания на то, как волна вымочила ее шальвары до самых колен, но через мгновение погрустнела и чуть нахмурила брови.

— Жаль, я… совсем не умею плавать.

— Идем, — решился Уильям, оставив на песке меч, сапоги и котту из некрашенного полотна. — Дай мне руку.

Сабина сбросила башмачки, несмело вложила дрожащие пальцы в его ладонь и шагнула в воду, не снимая шальвар и длинной туники. Солнце пекло столь сильно, что одежда высохла бы за считанные мгновения, но море по-прежнему было приятно прохладным, и Сабина, зайдя в волны по пояс, засмеялась вновь.

— Холодная! Нет, не ходи дальше, я…

— Не бойся.

Волны всё норовили выбросить их обратно на берег, в лицо летели горько-соленые брызги, и ее кожа казалась усыпанной искрящимися в солнечных лучах прозрачными драгоценными камнями. В какой-то миг, когда вода уже доходила ей до облепленной мокрой тканью груди, Сабина осмелела настолько, что попросила:

— Отпусти.

И раскинула руки, словно хотела обнять поднимающуюся впереди волну. Уильям отступил в сторону и нырнул за мгновение до того, как на него обрушился белый пенящийся гребень, успев услышать испуганный возглас за спиной.

— Уильям!

Она, верно, растерялась и искала его взглядом среди волн до тех пор, пока он не вынырнул прямо перед ней, подняв брызги, и легко подхватил засмеявшуюся сарацинку на руки, отрывая ее ноги от дна. Сабина обхватила его руками за шею, счастливо вздохнула и жарко поцеловала, не обращая внимания на горький привкус морской воды у него на губах. И смеялась, когда волны выбросили их на мокрый песок, дрожала и прерывисто дышала, когда он стягивал с нее мокрую одежду и целовал шею и грудь в каплях воды, и громко, не сдерживаясь, застонала, когда он лег между длинных смуглых бедер и вошел, не переставая целовать ее лицо с липнущими к щекам и вискам мокрыми волосами.

— Я люблю тебя, — бормотала Сабина, то прижимаясь к нему еще крепче и осыпая жадными поцелуями, то запрокидывая голову и задыхаясь от малейшего его движения. — Обещай мне… Обещай мне, что… ах!

Она приезжала еще несколько раз. Осенью, когда над Святой Землей беспрерывно шли проливные дожди и тракт между Иерусалимом и Аскалоном размыло так, что лошади по колено увязали в грязи. Вскоре после Рождества, когда на два дня выпал и мгновенно растаял снег, а море сделалось цвета свинца и с ревом обрушивалось на берег. И в марте, когда небо вновь стало ярко-голубым и в воздухе уже отчетливо чувствовалось приближение хамсина.

Всего за месяц до того, как у Крессонского источника произошло сражение между сарацинами и объединенным отрядом тамплиеров и госпитальеров.

========== Глава сорок четвертая ==========

Идея похода в Тивериаду, вотчину Раймунда Триполитанского — похода мирного, в надежде на восстановление добрых отношений, — принадлежала Балиану д’Ибелину. Он озвучил эту мысль первым, и встревоженный надвигающейся бурей коннетабль Амори де Лузиньян поспешил убедить брата прислушаться к барону и другим советникам. Поразмыслив, король Иерусалимский — на голову которого возложила корону его жена, а не патриарх Ираклий, как того и желала Сибилла — решил, что вовсе не стремится ссориться с одним из влиятельнейших людей королевства и ближайшим родичем его жены по отцу. Юную принцессу Изабеллу в расчет, увы, никто не принимал, и ее разозленная мать не произносила в адрес Ги ни единого слова, чтобы не разразиться недопустимой для вдовствующей королевы бранью. Но покорно прибыла в Иерусалим вместе с мужем и детьми, когда нынешний король призвал их заключить мир. Саму Марию на созванный де Лузиньяном совет не пригласили, и Сибилла поспешно окружила мачеху всеми возможными увеселениями. Мария молчала и вежливо улыбалась, едва притрагиваясь к вину, а падчерица восторженно охала и испуганно взмахивала руками, когда Жан д’Ибелин, которому едва сравнялось девять лет, с гиканьем бился на деревянных мечах с одним из королевских пажей.

— Что за бесстрашный юный герой? — восклицала Сибилла при каждом удачном выпаде мальчика. — Сарацины придут в ужас, когда он получит рыцарские шпоры.

Но обмануть этим мачеху не могла. У Сибиллы не было сыновей. Лишь двух дочерей подарила она второму мужу, и трон Иерусалима шатался вновь, грозя в любое мгновение оставить старшую дочь Амори I без опоры. У младшей тоже не было сыновей — как не было и дочерей, — но у нее было двое единоутробных братьев, что ныне и вызывали у Сибиллы такую зависть. Пусть они оба — и Жан, и Филипп, — еще дети, как была, по сути, ребенком и Изабелла, но в неспокойное время дети растут быстро и мальчики рано берутся за меч. Пусть муж Изабеллы и сам еще мальчишка, но что предпримет Сибилла, когда Онфруа станет мужчиной и плечом к плечу с ним встанут повзрослевшие братья жены? Да и отчим Изабеллы еще совсем не стар.

Что же ты будешь делать, моя несчастная падчерица, когда Изабелла станет женщиной и потребует всё то, что принадлежит ей по праву, как дочери иерусалимского короля и византийской принцессы? — думала Мария, следя глазами за каждым поворотом меча в руке сына. Балиан учил его фехтовать сам, не доверяя науку, от которой будет зависеть жизнь Жана и его людей, другим мечникам. — Ты ведь не сдашься без боя. Но Божья милость ныне не с тобой. Мне жаль тебя, Сибилла, я не лукавлю и не смеюсь над тобой в мыслях, ведь я знаю, как мало принесла эта корона счастья тебе и твоему брату. Но выбирая между тобой и родной дочерью, я никогда не займу твою сторону. У тебя ведь тоже есть дочери. Ты должна понимать.

Будь ее воля, Мария вернулась бы в Иерусалим лишь после падения де Лузиньяна. Балиан рассудил иначе.

— Ходят слухи, что Ги готов развязать войну с Раймундом. Сейчас это было бы… нежелательно. Его нужно остановить.

Но убедить взбешенного короля оказалось сложнее, чем он ждал. Де Лузиньяна без конца подзуживал Великий Магистр тамплиеров, раз за разом напоминая о непочтительности Раймунда, о том, как граф отказался присягнуть новому королю и предоставить баронам документы о растратах королевства в годы его регентства. Раймунда подобное требование, без сомнения, оскорбило — равносильное обвинению в воровстве, оно выставляло графа предателем, недостойным доверия, оказанного ему покойным Балдуином, — и толкнуло на союз с магометанами. Раскол становился слишком опасным.

— Он изменник, отказавшийся признать меня своим королем! — бушевал в первые часы совета Ги, пока его брат-коннетабль без особого успеха пытался напомнить, что египетский султан вновь перешел в наступление. — Он назвал меня самодуром и попросил защиты у Салах ад-Дина!

— Не могу его в этом обвинять, — пробормотал Балиан себе под нос, но взбудораженный король не услышал. Следующую свою фразу барон произнес уже громче, намеренно повысив голос и привлекая к себе внимание всех собравшихся за длинным столом. — Ваше Величество, — произнести эти два слова оказалось тяжелее, чем он думал, но в политике порой нужны и опрометчивые глупцы, что как цепные псы покорно бросаются туда, куда их направят разумные люди. — Я готов выставить против сарацин всех своих людей, но я не стану сражаться с Салах ад-Дином в одиночку.

— А где, позвольте спросить, ваш брат, мессир д’Ибелин? — ввернул Магистр тамплиеров, на мгновение напомнив Балиану о первородном грехе и змее-искусителе. И кто же выбрал этого фламандца главой самого благочестивого и аскетичного из военных орденов Святой Земли?