— Это… опасно? — осторожно спросила Сабина, взъерошивая ему волосы на затылке и вновь принимаясь гладить спину и шею всей ладонью.

— Не думаю, — пробормотал Уильям, чуть передвинув руку, чтобы обнять ее еще крепче, и почувствовал неровные линии шрамов под грудью. — Каменщики работают на износ, а сарацины и не думают готовиться к военному походу. Если наши шпионы не лгут и не ошибаются.

— За это, верно, стоит благодарить Ги де Лузиньяна, — заметила Сабина. Ощутимо вздрогнула от прикосновения к шрамам, но сразу же расслабилась, поняв, что он по-прежнему не придает им никакого значения. — Что бы ни говорили о нем другие бароны.

— Неужели? — вяло заинтересовался Уильям. Рядом с ней, в сумраке, разгоняемом парой проникающих в окно лунных лучей, и в тишине, нарушаемой лишь далеким плеском волн, его вновь начало клонить в сон.

— Ты не знаешь? — уточнила Сабина с появившимися в голосе лукавыми нотками. — Я всё же не зря проделала путь длиной в тридцать миль?

— И ты так и не сказала, зачем ты его проделала, — заметил Уильям и нехотя перевернулся на спину, по-прежнему не открывая глаз. Она ничем не дала понять, что ей неудобно или тяжело, но всё же… Ему не следовало забывать, что рано или поздно наступит утро и всё вернется на круги своя.

— А ты и не спрашивал, — судя по голосу, она улыбалась. И сама придвинулась еще ближе, позволив ему вновь прижаться щекой к ее плечу, чуть повернув голову. — У меня вести из Иерусалимского дворца.

Уильям открыл один глаз и попытался разглядеть выражение ее лица.

— Позволь спросить, зачем ты ходила во дворец, если…

— Я не была во дворце, — ответила Сабина, убирая ему за ухо прядь волос. — Ко мне в лавку зашла… близкая подруга. Она и проболталась по глупости о том, что услышала, пока снимала с Сибиллы мерки для нового блио. Бедняжка вновь в тягости и располнела едва ли не вдвое.

Уильяму показалось, что при последних словах в ее голосе появились завистливые нотки, но отточенный годами интриг и сражений разум зацепился вовсе не за эту фразу.

— К тебе в лавку? — уточнил он, открыв и второй глаз.

Сабина помолчала и виновато закусила нижнюю губу.

— Нет, сказать по правде, это лавка моего отца. Он позволил мне работать у него, пока я не найду… более подходящее для нас с Элеонорой место. Нет, он подобного не говорил, но я и сама понимаю, что мне не место в его лавке. Историю моего исчезновения знает треть магометанского квартала, как знает и то, что я стала христианкой. Я не хочу, чтобы мое возвращение доставило отцу еще больше трудностей, чем мой побег.

Уильям сделал глубокий вдох, задержал на мгновение дыхание — от такого признания сон сняло, как рукой, — и вкрадчиво спросил:

— Ты ходила к отцу?

К чести Сабины, взгляд она не отвела. И даже приняла виноватый вид, понимая, что он не так уж и не прав, осуждая ее за этот поступок прежде, чем она успела рассказать больше. Прежде чем успела хоть объяснить, почему решилась на это после стольких лет.

— Да, ходила. Я должна была попросить прощения.

— А не ты ли так боялась…?

— Не надо, Уильям, — глухо сказала Сабина и всё же опустила длинные пушистые ресницы. — Я была глупа. Смею надеяться, что поумнела с тех пор, но всё же… Я теперь не одна. И должна заботиться об Элеоноре. Если что случится со мной… Пусть даже она забудет веру своей матери и вырастет магометанкой, но она будет жить. Я слышала, что случилось на коронации Сибиллы. Султан Салах ад-Дин оставит Иерусалим в руках христиан, лишь когда в бою падет последний его воин. Но этого не случится, верно? Они сильнее нас. И никого не пощадят.

— Ты меня хоронишь? — сухо спросил Уильям, внимательно рассматривая ее лицо в темноте. Сабина вздрогнула всем телом и испуганно подняла на него глаза.

— Нет! Как ты можешь думать…?!

— Не кричи, — сказал Уильям уже мягче, и она виновато прикусила полную нижнюю губу. — Будет… неприятно, если нас услышат. Я ведь должен говорить с посланником от Великого Магистра, а не… — он не договорил, но даже в ночном сумраке разглядел, как ее щеки потемнели от смущенного румянца.

— Прости, — прошептала Сабина и жарко поцеловала Уильяма в губы, порывисто взяв его лицо в ладони. — Я вовсе не хотела… Прости, я места себе не нахожу в последние месяцы. Словно над нами висит огромный меч на тонкой шелковой нити, и эта нить вот-вот оборвется. Вот-вот… — она замолчала и поцеловала его вновь. Еще раз и еще, перебирая пальцами его волосы, прижимаясь нежной упругой грудью к его груди, но когда он уже был готов опрокинуть ее на спину и зарыться лицом в пахнущие жасмином локоны, Сабина отстранилась и уткнулась лицом ему в шею.

— Отец не причинит мне вреда, я знаю. Так тебе любопытно, что я слышала в Иерусалиме, или…? — в голосе вновь появились игривые нотки, и пальцы с короткими ногтями медленно провели линию по его груди.

— Любопытно, — ответил Уильям и перехватил ее руку, поцеловав ладонь и темные вены на запястье. — Расскажешь?

— Ги де Лузиньян заключил с Салах ад-Дином мирный договор, — Сабина подняла голову и вновь дотронулась до его лица, поглаживая пальцами заросшую колючей бородой щеку. — Жанна, портниха во дворце, узнала об этом случайно, Ги ворвался к жене, когда та примеряла новое блио, и начал кричать, что они потратили шестьдесят тысяч безантов, лишь бы добиться мира с магометанами и не ради того, чтобы граф Раймунд, никчемный предатель, посмел просить у султана защиты от произвола королевы и ее мужа. Ваш Магистр поклялся, что он покарает графа, пусть тот и христианин, а д’Ибелины покинули Иерусалим еще до коронации Сибиллы и вместе с графом пытались убедить Онфруа де Торона потребовать корону себе. Но Ги убежден, что Онфруа всего лишь мальчишка и даже брак с Изабеллой не поможет ему занять трон, а Рено де Шатильон полностью поддерживает де Лузиньянов. По словам Ги, де Шатильон желает лишь грабить сарацинские караваны, а граф Раймунд не станет смотреть на его набеги сквозь пальцы.

— Вот так и гибнут целые королевства, — пробормотал Уильям, поднимая руку и убирая ей за ухо завиток волос. — Лишь потому, что кто-то не счел угрозой обыкновенную портниху. Но, силы небесные, неужели де Лузиньян сам не понимает, что если его керакский цепной зверь зайдет слишком далеко, то сарацины и не вспомнят об уплаченных им шестидесяти тысячах?

— Я слышала, что султан осаждал Керак еще раз, но вновь ушел ни с чем, — сказала Сабина ровным голосом, подпирая голову рукой. Но глаза у нее влажно блеснули на мгновение. Уильям приподнялся на локте и коснулся губами шрама на ее левом плече. Потом еще одного и еще, от плеча к запястью, одновременно с тем кладя руку на едва прикрытое льняной простынью бедро и очерчивая пальцами пересекающие его неровные линии шрамов. Сабина зажмурилась и на мгновение уткнулась носом в его спутанные волосы.

— Обними меня, — попросила она тонким голосом и придвинулась еще ближе, вновь прижимаясь грудью к его груди. Уильям обхватил ее обеими руками и откинулся на спину, вдыхая жасминовый запах пышных черных локонов. Потом спросил:

— Почему ты не осталась с госпитальерами?

— Да у меня, считай, ничего нет после побега из дворца. Мне… стыдно нахлебничать. И ведь я не одна, со мной ребенок, которому нет и семи. У отца я хотя бы могу работать. И за себя, и за Элеонору. Да и… Он приходил меня искать. Братья указали ему на дверь, даже несмотря на все его заверения, что он намерен сделать меня честной женой, а не блудницей, но я… Пусть лучше ищет меня в целом городе, чем знает наверняка, где я прячусь, — сказала Сабина и негромко, но очень горько рассмеялась при этих словах. — Честной женой, подумать только. Если женщина не желает мужчину, он приведет ее в церковь, получит благословение священника и всё равно возьмет ее силой. Вот только никто уже не назовет его грешником и насильником. Разве так должны поступать благородные рыцари?

— Я бы никогда… — сказал Уильям, понимая, что из его уст это прозвучит не слишком правдиво и честно — ведь они уже не могли знать, как бы он поступил, окажись он на месте этого старика и годами добиваясь женщину, что не испытывала к нему и тени симпатии, — но Сабина вновь негромко рассмеялась.