— Я постараюсь, мама, — пообещал Уильям, хотя тогда совершенно не представлял, о чем вообще можно ей написать. Не о постоянных же молитвах и тренировках. И о сражениях он действительно не стал бы рассказывать. Но оказалось, что писать есть о чем.

Он начал с Ля Рошели, постаравшись описать ее как можно подробнее. И командорство, и порт, и корабль, на котором им предстояло плыть, ради этого специально отыскав его в порту задолго до отплытия. И попросил пока что не писать ничего в ответ. В первую очередь из-за того, что письмо зачитали бы перед всеми, как того требовал Устав. А Уильям пока что был не готов делиться с собратьями по Ордену письмами собственной матери. Тем более, что брат Эдвин отнесся к его собственному письму с большим неодобрением.

— Отныне Орден будет твоей семьей, — сухо сказал стареющий рыцарь. Брат Эдвин с самого начала сделался миротворцем, пытавшимся защищать их от насмешек Льенара, но Уильям только теперь понял, почему. Дело было не в них, а в том, что сам Льенар слишком выделялся среди других, таких вежливых и благочестивых рыцарей. Брату Эдвину не нравилось всё, что не вписывалось в его представление идеального храмовника, будь то Льенар со своими колкостями или Уильям, желавший всего лишь написать домой.

— Это моя мать, — так же сухо сказал Уильям в ответ на попытку запретить. Но не видел смысла что-либо объяснять. Пришлось бы начать рассказ с самого начала, и то он не был уверен, что брат Эдвин поймет, как важно Уильяму было не потерять единственного человека, в чьей поддержке он никогда не сомневался. Скорее, ему в ответ процитируют Устав. И командор Жильбер, казалось, был с братом Эдвином согласен.

— Дашь прочесть? — спокойно спросил Льенар, пока остальные двое рыцарей переглядывались между собой, безмолвно вынося Уильяму приговор. Не потребовал, хотя если и не он, то командор Жильбер имел на это полное право, а попросил. Уильям кивнул и протянул ему письмо, пока не передумал. Дать Льенару что-то настолько личное… Но Уильяму вдруг показалось, что лучше уж Льенару, чем командору Ля Рошели. Да и должно же у любезного брата быть хоть что-то святое, над чем он не станет насмехаться.

Льенар и в самом деле не стал. Прочел молча, внимательно прищурив пронзительно-голубые глаза, потом осторожно, даже бережно сложил письмо и сказал:

— Пусть отправит. Я разрешаю.

— Брат Льенар, — немедленно возмутился брат Эдвин. — Я хочу тебе напомнить, что Устав запрещает…

— Устав запрещает посылать письма без ведома магистра, — оборвал его Льенар. — За магистра здесь я, — добавил он безаппеляционным тоном. Словно командора Жильбера с ними не было. И продолжил уже более миролюбиво. — Ты, брат Эдвин, чего хочешь? Чтобы Орден был ему семьей? Семьей насильно не сделаешься, семью любить надо. Думаешь, станет кто из них тебя любить, если ты им даже собственным матерям писать не позволишь?

Брат Эдвин промолчал, хотя вид у него был недовольный. А Уильям неожиданно для самого себя обнаружил, что Льенар не так уж и плох, как могло показаться на первый взгляд. Пусть он и был язвой, каких поискать, но вместе с тем оказался куда более понимающим, чем брат Эдвин. Даже выносить его насмешки стало проще, поэтому когда Льенар появился вечером на палубе с очередной колкостью, то в ответ получил веселую усмешку.

— Брат Уильям, ты обет послушания давал? — съехидничал Льенар, подходя и опираясь рукой на борт корабля.

— Давал, — согласился Уильям, поворачиваясь спиной к морю и складывая руки на груди.

— Тогда почему ты здесь, а не с остальными братьями? Давно уже спать должен, а не гулять по палубе.

— Не заметил, как стемнело, — пожал печами Уильям. Льенар посмотрел на темно-синее, а на востоке уже и вовсе черное небо с едва видимой сквозь тяжелые тучи россыпью звезд, и удивленно поднял свои остро изогнутые брови.

— И как тебя с такой наблюдательностью в Орден приняли?

Уильям вновь пожал плечами. Приняли и приняли, какая уж теперь разница. Льенар, по-видимому, считал так же, поскольку допытываться не стал, а вместо этого спросил:

— Ты мне вот что скажи, брат Уильям, кто тебя так сражаться-то научил, а?

— Как? — не понял Уильям.

— Так, что ты силу рассчитывать не умеешь, — прямо заявил Льенар и мотнул головой, отбрасывая с лица прядь длинных волос.

— Я умею, — возмутился Уильям, перестав улыбаться.

— Не умеешь, — спокойно ответил Льенар, переводя взгляд на почти бурлящее море за бортом корабля. С наступлением ночи ветер заметно усилился, и даже почти ничего не смысливший в мореходстве Уильям начал подозревать, что это не к добру. — Вернее, умеешь, но только поначалу. Стоит тебе понять, что ты проигрываешь, как ты начинаешь рубить так, словно хочешь забить меня мечом, как палкой.

— И почему ты, любезный брат, так решил? — спросил Уильям.

— Ариэль подсказал, — неожиданно ответил Льенар. — Хотя и сам, наверное, этого не понял. Когда сказал, что это не поединок, а площадная драка.

— А сам ты не замечал? — решил съехидничать Уильям.

— Замечал, — парировал Льенар, но каким-то непривычным для него мягким тоном. — С первого боя еще заметил, но подумал, что ты просто соображаешь лучше остальных. А теперь думаю, что бить кулаком — это для тебя дело вполне привычное. Думаешь, ты первый, кто так делает? В какой-то степени да, ты, пожалуй, первый рыцарь. Обычно так ведут себя сержанты, которых Орден из каких только уличных нор не набирает. Нищее детство, постоянные драки за еду или подаяния от горожан, отсюда слишком агрессивная и неосторожная манера боя. Ты стараешься победить любой ценой, поэтому тебе всё равно, сколько ударов ты сам пропустишь. Сержанты сражаются так, потому что привыкли, что иначе они попросту останутся голодными. Отобрать еду для них важнее, чем не получить пару синяков.

Уильям молчал и настороженно смотрел на рыцаря исподлобья, ожидая, к каким еще выводам тот может прийти.

— Только вот ты, — продолжал Льенар всё тем же мягким тоном, — насколько я знаю, должен был унаследовать немалые земли и пару баронских титулов, да и в Англии после воцарения Плантагенета стало достаточно спокойно. Во всяком случае, спокойнее, чем было раньше. Так что тебе вряд ли когда-либо нужно было драться для того, чтобы выжить. Да и судя по тому, как ты атакуешь, ты и не пытаешься убить противника. Ты пытаешься именно избить его и как можно сильнее, — рыцарь повернул голову и посмотрел Уильяму прямо в глаза. — Поэтому возникает вопрос. Дело во мне, или ты действительно привык постоянно с кем-нибудь драться?

— Не в тебе, — коротко ответил Уильям и мотнул головой. При таком ветре даже его коротко обрезанные волосы постоянно лезли в лицо, хаотично завиваясь во все мыслимые и немыслимые стороны.

— Я так понимаю, что больше я от тебя ничего не добьюсь? — спросил Льенар. И добавил, когда Уильям непонимающе нахмурил брови. — Говорят, ты не очень-то жалуешь даже своих английских собратьев, поэтому со мной откровенничать точно не станешь.

— Это касается только меня, — сухо ответил Уильям.

— Вот это мне и не нравится, — неожиданно вздохнул Льенар. — Ну что ты на меня так смотришь? Я же сказал, ты не первый. Я таких, как ты, едва ли не каждый месяц вижу. Мальчишек, которые меч держать умеют, а вот убивать — нет. И если не успеть их научить, то половина из них поляжет в первом же бою. А ты еще и доверять другим не умеешь, — Льенар помолчал, глядя на темные, едва различимые сейчас очертания земли по правому борту корабля, и добавил. — Я не хочу, чтобы тебя убили. Никого из вас. Хотя большинство, скорее всего, не доживет до старости. Я сам до нее, скорее всего, не доживу. Но если ты не научишься хотя бы доверять другим братьям, то тебя придется хоронить гораздо раньше, чем меня. Подумай об этом, — попросил рыцарь. — Подумай, как следует. Что бы ни происходило с тобой в Англии, это осталось в прошлом. А в Палестине ты в одиночку не выживешь.

Уильям растерянно смотрел на него, не зная, что ответить.

Научиться доверять другим? А разве он этого не умеет? Нет, пожалуй, любезный брат был прав. Уильям бросился в Орден, а оттуда в Святую Землю, но не объяснил ни мессиру Ричарду, ни барону, ни даже матери, почему он так этого хочет. Но если доверять означает жаловаться… Не нужно ему доверия, которое выставит его не мужчиной, а маленьким ребенком.