На улицах собралась огромная толпа — кричащая, смеющаяся, бросающая под ноги лошадям цветы и целые ветви с фруктовых деревьев, — и первое время придворные дамы развлекали себя тем, что щедро бросали горожанам серебряные монеты из притороченных к их седлам мешочков. Всё было прекрасно, пока кто-то в толпе не закричал:

— Трус!

Солнце по-прежнему слепило глаза своим ярким золотым светом, но Сибилле вдруг показалось, что на него стремительно наползает тень от огромной угольно-черной тучи. Невидимой глазу, но ощущаемой каждым дюймом кожи.

— Трус! — повторился крик, но как Сибилла ни старалась, разглядеть в толпе кричащего ей не удавалось. — На что нам король, не выигравший ни одного сражения?!

— Шлюха! — поддержал еще один пронзительный крик с другой стороны от блестящей на солнце кавалькады. — Глядите, братья и сестры, смазливый полюбовничек ей дороже всех наших жизней!

— А ну закройте рты! — рявкнул кто-то из рыцарей за спиной у королевы, но настроение в толпе уже изменилось. Балдуин нашел бы, что ответить, Балдуин знал, как опасна бывает такая толпа — когда каждый стоящий в ней человек становится частью общего безумия, — и умел этой толпой управлять, но Сибилла… растерялась. И крики уже неслись со всех сторон разом.

— Да неужто во всем Иерусалиме не найдется мужчины, что уважит Ее Величество лучше этого заморского труса?!

— Боже, Боже! — испуганно завопила Агнесс, роняя мешочек с монетами, и серебро со звоном покатилось по мостовой, брызнув во все стороны разом.

— Сомкнуть ряды! — закричал одновременно с ней ее муж, хватаясь за рукоять меча, и откуда-то из-за спин горожан полетели камни. Лошадь королевы испуганно заржала и поднялась на дыбы, когда ее ударило по крупу в бело-золотой попоне. У Сибиллы замерло в груди сердце.

Нет. Если она упадет… То наверняка потеряет ребенка.

Она бросилась вперед инстинктивно, сама не успев понять, что делает, и обхватила обеими руками лошадиную шею. Удержалась не иначе, как чудом, уронив с головы золотой венец, и тот мгновенно сгинул под ногами у мечущихся вокруг нее лошадей и людей. Рыцари с лязгом обнажили мечи.

— Ваше Величество!

Брызнула первая кровь. Толпа напирала, кричала, кто-то — верно, женщины и дети, — пытался выбраться из нее и прижаться к стенам домов, но падал и оказывался под ногами у собственных мужей и отцов. Одного из рыцарей стащили с седла и с ревом обрушили на светловолосую голову тяжелый булыжник.

— Прекратите! — душераздирающе вопила за спиной Агнесс. — Прекратите! Не трогайте его!

Лошадь королевы металась из стороны в сторону, пока кто-то не схватил ее за стремя и не стиснул в пальцах ногу в шелковой туфельке, с силой дергая на себя. Но закричать Сибилла не успела. Только охнула, испуганно распахнув глаза, и в воздухе свистнул арбалетный болт, пронзая висок нападавшего. Белокурого мужчины с совершенно белым, даже не загорелым лицом и ярко-голубыми глазами.

— Стреляй! — закричал едва знакомый голос, и на бросившуюся к женщинам толпу обрушился целый ливень из стрел.

— Но это же христиане! Устав…

— В пекло Устав! — рявкнул всё тот же голос, и Сибилла осознала — еще не успев повернуться лицом к нежданным спасителям, — что это тамплиеры. К ней еще тянули руки, и она отчаянно пыталась отвести мечущуюся лошадь в сторону, когда схватившие ее за длинный шлейф пальцы перерубило ударом меча. На блио брызнуло кровью, в ушах зазвенело от пронзительного крика, и следующий удар длинного атласно-серого лезвия раскроил череп кричащего пополам. — Назад!

Сибилла не поняла, к кому он обращается, но почувствовала, как у нее темнеет в глазах при виде растекающейся по мостовой серо-розовой жижи. Нет. Если она… Если сейчас она потеряет сознание…

— Сибилла! — кричал муж где-то совсем рядом, и она изо всех сил силилась прогнать черноту перед глазами.

— Помогите… Я не могу… Я сейчас… упаду…

— Ноги из стремян, — велел всё тот же голос безо всякого почтения, и ее выдернуло из седла, словно нитку из подола, в четыре руки усаживая на круп чужого коня. — Филипп, нам нужен коридор!

Какой коридор? — не понимала Сибилла, цепляясь обеими руками за белую ткань — единственное, что она теперь видела перед глазами, — и почувствовала под пальцами сначала нашитый на груди красный крест, а затем и сжавшую ее ладонь руку в грубой кожаной перчатке.

— Держитесь.

Сибилла послушно обхватила его обеими руками поперек груди. Боевой конь с гневным ржанием поднялся на дыбы и обрушился всем весом на бунтующую толпу, раздробив чей-то череп ударом подкованного копыта.

***

В Иерусалимском дворце в ту ночь не смолкали гневные крики. Мужчины метались по мраморным полам, не пытаясь утешить рыдающих женщин, и бросали друг другу одно обвинение страшнее другого.

— Как они посмели?! Нечестивая чернь! Они подняли руку на королеву, на благородных женщин, на…!

— Вы сами повинны в этом несчастье, мессиры! Один из трех ключей от королевской сокровищницы хранился у магистра госпитальеров! И вы силой заставили несчастного Роже отдать его вам, чтобы получить корону! Не лгите, что это не так! Господь покарал вас за ваше злодеяние!

— Бог не желает видеть нечестивцев на троне Иерусалима! Коронации Ги де Лузиньяна не будет! Этот брак нужно немедленно расторгнуть, пока на нас не обрушились десять Казней!

— Вы не посмеете…! Вы, чумные крысы, только и ждущие чужой беды, вы сами поддерживали нас, а теперь намерены бежать к Раймунду, поджав хвосты?!

— Королева нарушила свое слово! Бароны обещали ей корону, лишь если она оставит мужа! И клянусь Богом, это нужно сделать немедленно! Пусть де Лузиньян возвращается на Запад, где ему и место! От него все беды, он первым прогневал Господа, поссорившись с королем!

Сибилла слушала эти крики и ругань, до судорог сцепив пальцы и из последних сил стараясь держать спину прямой. Она могла бы сказать, что она королева и простые бароны ей отныне не указ. Она уже пыталась, но мужчины не слушали и продолжали обвинять друг друга в смерти десятков людей, и Сибилла в отчаянии махнула рукой. Решила ждать, хотя сама не понимала, чего именно.

Но не могла избавиться от мысли, что при Балдуине такого бы не случилось.

Крики стихли, лишь когда в зале появились храмовники, и горящие вокруг медные лампы отчетливо высветили побуревшую кровь на белых плащах и сюрко. Сибилла боялась смотреть им в глаза. Сколько же раз они нарушили Устав, чтобы защитить неугодную Иерусалиму королеву? Сколько грехов взяли на душу по ее милости?

— Мой муж… — с трудом всхлипнула Агнесс, ютящаяся на подушках у ног королевы. Лицо у нее распухло от слез, все тело беспрерывно содрогалось, и сама она уже обессилела от постоянных рыданий, но все равно протянула вперед руки, падая на колени перед рыцарями в белых плащах. — Умоляю…

— Я сожалею, мадам, — ответил мессир де Шательро, но голос у него был скорее усталый, чем действительно сочувствующий. — Его тело еще не нашли.

— Не смейте! — взвизгнула Агнесс и повалилась на пол, содрогаясь и воя, как раненый зверь. — Он жив!

— Да есть ли в вас хоть капля сочувствия?! — закричал ее отец и бросился к дочери, пытаясь поднять ее с пола.

— А в вас? — глухо спросил храмовник, и Сибилла против воли попыталась прислушаться к его усталому голосу. — Боюсь, что в своих страданиях повинны вы сами. Ее нет во дворце, мессир. Она ушла к госпитальерам, и вы ее не получите.

И отвернулся от опешившего от этих слов старика.

— Я вынужден вас покинуть, магистр. Меня ждут в Аскалоне. Полагаю, если королева ничего не предпримет в ближайшие дни, то начнется магометанское вторжение. Мы должны быть готовы к нему.

Ответ Великого Магистра Сибилла пропустила мимо ушей. Выждала, пытаясь понять, не было ли это советом, как ей поступить, чтобы не допустить повторения сегодняшней трагедии, но осознала, что в таком случае совет был слишком расплывчат и она по-прежнему совершенно не представляет, что ей делать. И поднялась на ноги, отставив кубок с вином, из которого не выпила и капли.