Десять по сути и еще полгода доживал в агонии, когда не мог даже подписывать приказы. Страшная смерть. Жослен предпочел бы один удар топором по шее. И надеялся, что когда придет его час, именно таким ударом всё и закончится. Но кто бы осмелился оказать подобную милость королю?
— Как же глупы бывают люди, — пробормотала Сабина, опуская взгляд себе под ноги в легких шелковых туфельках. — Скоро Сибиллу начнут винить во всех бедах королевства, будь то магометанское вторжение или обыкновенный неурожай на полях.
— Не знаешь, — спросил Жослен, обдумав ее слова, — кто первым начал об этом говорить?
Сабина повернула к нему лицо, слегка замедлив шаг. Взгляд медовых глаз сделался растерянным, словно она пыталась отыскать в его словах какой-то раз за разом ускользающий от нее смысл.
— Город большой, — наконец ответила сарацинка. — Откуда же мне знать…?
— Это верно, — кивнул Жослен. — Но я не удивлюсь, если окажется, что слухи начали распространяться из магометанского квартала. Султан готовит вторжение, это все понимают. И в городе полно его агентов. Они будут говорить любую чушь, лишь бы подорвать власть христиан еще сильнее. И это в лучшем случае. Как бы не вспыхнул бунт…
— Думаю, я не задержусь во дворце, — сказала Сабина после короткого раздумья. — Леди Агнесс будет счастлива счесть присутствие сарацинки возле принцессы крайне… неуместным. Особенно в такое тяжелое время, — добавила она с кривоватой усмешкой, совсем не подходившей нежным ассиметричным губам. — Теперь я понимаю, почему он говорил о приюте у госпитальеров. А я разом за разом совершаю одну и ту же ошибку. Забываю, что в этой партии я всего лишь фигура, а не игрок. И фигура самого незначительного толка. Пешка, не более того.
— Я не в праве говорить за весь Орден, — ответил Жослен, — но если что случится, мы постараемся помочь, чем сможем.
Сабина помолчала. Потом призналась, понизив голос до едва слышного шепота:
— Хочу увидеть его. Прежде чем решать, что делать дальше. Не знаешь, я могла бы…?
Жослену искренне хотелось ответить «да». Нарушить все правила, твердящие, что нельзя, не должно сыну барона и безродной служанке, не дозволено кафиру и дочери правоверного. Сколько же глупых запретов было придумано за столетия войн и интриг. Сколько жизней оборвано и судеб поломано лишь потому, что одни молятся, обратившись лицом на юг, а другие — на восток. Потому, что одни носят алый и синий шелк, а другие — некрашеное сукно. А ведь вот он, Священный Град Иерусалим. Не в стенах, но в людях, что влюбляются без оглядки на все устои и различия. Вот она, Божья Милость — в том, как соединяется несоединимое. Отражение Царства Небесного, где все равны и едины перед Его лицом, в царстве земном. Слабый отблеск небесного света в кипящем котле Святой Земли. И пока есть они, Иерусалим не потерян.
— Ты нужна нам во дворце. Пока что. Не подумай, я не прошу тебя рисковать, но сейчас нам пригодится любая помощь. Даже того, что ты услышишь во время очередного пира, может оказаться достаточно, чтобы изменить ход событий.
Сабина задумалась вновь. Мимо сновали смеющиеся горожане с кувшинами вина, направляясь на главную площадь. Над домами поднималось зарево праздничных огней, желто-оранжевое на фоне черного неба в россыпи ярких звезд.
— Это… он так сказал?
— Нет. Будь его воля, и он бы запер тебя в своей келье, чтобы быть уверенным, что ты ни во что не вмешаешься и не пострадаешь, — ответил Жослен, но она даже не улыбнулась. — Не думаю, что сейчас мы сможем что-либо изменить, но порой знание оказывается куда более страшным оружием, чем мечи. И нам нужно знать, что творится в Иерусалиме.
Сабина вздохнула и подняла глаза к небу. Быть может, спрашивала совета у того, кто держал на ладони весь мир и чья мудрость в тысячи раз превосходила людскую. Но небо молчало.
========== Глава сорок первая ==========
Церемониальную корону сына — совсем маленький золотой обруч с крошечными рубинами и сапфирами — принесли из его покоев на бархатной подушке. Сибилла смотрела на нее так долго, что драгоценные камни начали расплываться в глазах, обращаясь каплями крови на трупной синеве кожи.
Затем опустилась на стул с высокой спинкой, сложила руки в золотых перстнях на коленях и спросила недрогнувшим голосом:
— Как он умер?
Слуги молчали. Стояли, низко склонив головы и не решаясь поднять на нее глаза. Боялись услышать безжалостное «Вы не уберегли короля»? Что госпожа не пожелает смилостивиться и отпустить слугам их самый страшный грех? Грех, облаченный лишь в несколько слов, но прощения ему не было.
Никому из них не было.
— Я спросила, как умер мой сын, — повторила Сибилла, и в голосе зазвенели первые, еще толком не различимые отголоски ярости, жаром поднимающейся в груди. Не защитили. Не спасли.
В мертвой тишине покоев слышалось лишь шумное дыхание Агнесс, замершей по левую руку от принцессы. Даже Агнесс не решалась вставить и слова, не иначе как удивленная неожиданно сошедшей на Сибиллу властностью. Отец, верно, годами твердил ей, что дочь Амори I и сестра Балдуина IV совершенно глупа и недалека — Сибилла не ждала от этого престарелого рыцаря и намека на почтение, зная, как высокомерен он в отношении женщин, — и теперь Агнесс растерялась. Быть может, испугалась, что гнев убитой горем матери может пасть и на ее голову. Агнесс судорожно искала хоть что-то привычное в мире, в котором теперь правила Сибилла, а потому с радостью набросилась на свою давнюю соперницу в надежде, что принцесса тоже выместит переполняющий ее гнев на слугах.
— Как смеешь ты опаздывать, когда за тобой посылает Ее Высочество?!
Вошедшая сарацинка осторожно прикрыла дверь, едва коснувшись дубовой створки тонкой смуглой рукой, и повернулась с изяществом, достойным королевы, склонившись в низком вежливом поклоне.
— Я прошу прощения у Вашего Высочества, — заговорила она ровным, без тени страха, мелодичным голосом, при звуке которого на Сибиллу неожиданно нахлынули полустертые прошедшим десятилетием воспоминания. «Зеленое, Ваше Высочество. Из новых». — Меня не было во дворце.
— И где же ты шлялась? — процедила Агнесс, гневно раздувая ноздри. Сибилле было совершенно очевидно, о чем думала ее дама. Раз нет мужа — а его не было, до сих пор не было, — значит, должен быть любовник. Прежде она сказала бы, что внебрачные связи — это романтично и сладко, как яблоко с древа Познания, запретный райский плод. Теперь же ей было безразлично, в чьей постели коротала ночи эта сарацинка. Сил не осталось даже на зависть. Без брака — значит, по любви, разве нет? Но ведь она сама выбрала Ги. Она не может отступиться от него теперь.
— Слуги встают раньше господ, — ответила сарацинка, ни капли не смутившись. — Я ходила на рынок в город.
Агнесс вновь открыла рот — наверняка, чтобы спросить нечто в духе «Как же такая расторопная служанка не предвидела заранее, что ее пожелает видеть принцесса?» — и Сибилла устало прижала пальцы к занывшим вискам. Когда-то ее забавляло то, как Агнесс бросается на эту женщину, словно цепной пес на воров, но теперь… Откуда столько злости? Неужто из-за одной только красоты? Глупость какая. Сибилла тоже была красива. Много ли толку от этой красоты, когда женщина становится разменной монетой в играх мужчин?
А ведь она и сама когда позволяла себе быть высокомерной по отношению к тем, кого считала гораздо ниже себя. Пока не оказалось, что единственный, кто способен понять ее и утешить, — рыцарь-тамплиер, не владеющий даже собственным мечом.
— Довольно.
— Я лишь хочу сказать, Ваше Высочество… — не унималась Агнесс. Господь милосердный, и эту женщину она считала близкой подругой? Доверяла ей свои тайны? Не то, чтобы у нее было много тайн — и ни одна из них не была хоть немного значима для целого королевства, — но сам вопрос доверия теперь стоял как никогда остро. Отныне Сибилла уже не будет всего лишь сестрой или матерью короля. Она думала об этом много лет назад, ожидая — со страхом, но, кажется, и с нетерпением тоже — приезда Гийома в Иерусалим. Это она должна была увенчать его короной, а не он ее. И она была так глупа, что позволила себе даже помечтать об этом дне, когда влюбилась в ласкового улыбчивого мужчину, певшего ей западные кансоны. Влюбилась настолько, что позабыла и о том, как боялась самой мысли о замужестве с кем бы то ни было, и о том, как поначалу смущалась подле жениха, бывшего вдвое старше нее. Быть может, за это ее и покарали? Она опомнилась мгновенно, поняв, что корону на голову мужа она возложит лишь после смерти брата, но небеса, верно, услышали.
