Когда маленький король слег в Сен-Жан-д’Акре с лихорадкой, Сабина не стала никого поносить. Злого умысла она в этом не видела. И в душе будто… выгорело всё. Носила воду, обтирала, выполняла все приказания лекарей, пела песни и обещала, что обязательно поедет с ним на охоту, когда он оправится, и они подстрелят самого сильного, быстрого и опасного зверя в Святой Земле. А когда поняла, что все их старания бесполезны, то села за низкий круглый столик на резной ножке и недрогнувшей рукой написала письмо.
Король тяжело болен. Будь осторожен.
Она не подписалась — он поймет, от кого послание, даже если не вспомнит ее почерк, — и подаренным ножом разрезала седло. Она уже не помнила, у кого из рыцарей подсмотрела привычку зашивать деньги в седло в путешествии, да и не пыталась вспомнить. Куда важнее было отыскать посланника понадежнее — пажа понеприметнее, которого мало кто замечает и на которого не посмотрят ни регент, ни принцесса — и посулить ему вдвое большую награду, если он привезет ей ответ из Аскалона. А если кто и обратит на этого пажа внимание… Пусть думают, что она пишет Сибилле. Она сама напомнит о том, как ей когда-то благоволила принцесса. И притворится, что надеется вернуть эту благосклонность.
Спешно привезенный мальчишкой ответ был еще короче ее письма. Паж передал послание тайком, притворился, что неловко столкнулся с ней в коридоре, и сунул в руку тоненький пергаментный свиток длиной не больше дюйма.
— Простите, госпожа, — извинился смышленый мальчишка и побежал дальше по коридору, а Сабина решила его запомнить. И заперла дверь на засов прежде, чем развернуть письмо. Ответ был еще короче ее собственного послания.
Не вмешивайся.
Сабина перечитала письмо несколько раз — не потому, что не понимала или надеялась найти в этих словах какой-то тайный смысл, а потому, что хотела запомнить написанное его рукой, — и поднесла пергамент к горящей на круглом столике бронзовой лампе. Пусть так. Она притворится обычной служанкой, которой не доверяют ничего сложнее, чем поменять простыни на постели больного короля. Тем хуже для других.
Благородные мужчины привыкли не обращать внимания на слуг. Чем незаметнее она станет — всего лишь женщина, подносящая кубок с вином, — тем скорее у рыцарей развяжутся языки. Прежде ее, верно, опасались — думали, что она может шпионить для короля, даже если сама Сабина этого не понимала, — но теперь она служит семилетнему ребенку, а тот слишком наивен и неопытен, чтобы догадаться пойти по стопам дяди.
Никому из них и в голову не придет, что учиться у Балдуина мог не только его племянник.
========== Глава тридцать девятая ==========
Аскалон, побережье Средиземного моря, апрель 1186.
По каменной кладке змеились крупные трещины. Они вырастали прямо из земли, из уходящего вглубь плато фундамента, и поднимались на несколько футов в высоту, нарушая гармонию выложенных ровными рядами грубо отесанных блоков. При каждом порыве ветра из трещин сыпалась темная каменная пыль.
— Трясет, надо думать, — резюмировал Ариэль, отворачиваясь от стены и бросая взгляд вниз, на спускающийся к самой воде пологий склон. — От этого и кладка трескается. Я слышал, так бывает.
— В одном месте? — не согласился Жослен, наоборот запрокидывая голову, чтобы получше разглядеть трещины наверху. — Тогда бы трещины шли по всей стене, а не с одной лишь стороны. И мы здесь с самой осени, почему никто до сих пор не почувствовал, что город трясет?
— Я не каменщик, — отмахнулся Ариэль, щуря единственный глаз, который слепили отражающиеся от морской воды солнечные лучи. — Полагаю, у них найдется объяснение.
— Объяснение — это еще полбеды, — нахмурился Уильям, рассматривая подножие стены и рассеянно накручивая на пальцы шнурок из распущенного ворота котты. В спину дул ветер, трепля выбившиеся из косицы волосы и бросая их в лицо. — Если город будут штурмовать, то сюда приведут галеры. И если сарацины прознают, что стена трескается, горшки с каменным маслом станут меньшей из наших трудностей.
— Думаешь, кто-то специально…? — задумался Жослен, протягивая руку и дотрагиваясь до расползающейся по кладке паутине трещин. — Пускай сейчас Сибилла в опале, но она по-прежнему мать короля. Если ее захватят в плен, то потребуют за нее половину королевства.
— Хуже, — хмыкнул Ариэль, в глубине души считавший принцессу взбалмошным созданием, способным только портить мужчинам жизнь. Как и большинство высокородных женщин. При таком раскладе его совсем не удивляло, что даже их суровый маршал, бывший сыном не то барона, не то и вовсе принца, на дух не выносил высокородных западных красавиц, но смотрел на дочь восточного купца, как на статую Пречистой Девы в Храме Гроба Господня. Дочь купца тоже вмешивалась в игры, в которых мало что понимала, но всё же вела себя разумнее принцесс, видевших в заключении договоров и союзов лишь способ получить драгоценности, приносимые в дар многочисленными послами в надежде на монаршее благоволение. — Если Салах ад-Дин получит Сибиллу, то король сдаст ему Иерусалим, не задумываясь. Пусть он почти не помнит ее, но она всё еще его мать. Он испугается, если она попадет в руки сарацин.
— Король всего лишь ребенок, — не согласился Уильям, отступая в тень от стены, падающую на западную сторону. Солнце только поднималось к зениту, и на плещущиеся у подножия плато волны еще ложились неровные изломанные тени от сторожевых башен. — Никто не станет его слушать. Регент первым отдаст приказ запереть мальчика в покоях с вазой фруктов и не позволит ему даже решать, в чем выйти к обеду. А самому графу будет только на руку, если Сибилла исчезнет в гареме какого-нибудь эмира.
— Они не посмеют! — возмутился Ариэль, нахмурив остро изогнутые брови. — Принцесса сама бы не согласилась на подобное.
Как будто кого-то интересовало ее согласие. Лишь однажды Сибилле позволили выбирать, и она привела к самому подножию Иерусалимского трона Ги де Лузиньяна. А попади она в руки сарацин, и через какое-то время король легко может получить письмо, в котором его уверят, будто его мать без памяти влюблена в одного из своих пленителей и не желает возвращаться к христианам. Впрочем, так порой поступали и сами христиане.
Сабина наверняка бы изогнула губы в презрительном подобии улыбке и сказала, что мужчинам нет ровным счетом никакого дела до чувств женщин. Особенно когда речь шла о политике двух королевств.
— Мессиры, — обаятельно улыбнулся Жослен, в одно мгновение вернув их на семнадцать лет назад, в холодную и промозглую прецепторию Ля Рошели. Жослен умел улыбаться даже тогда, когда всем остальным хотелось опустить руки. — Вы слишком увлеклись своими попытками заглянуть в будущее. Принцессе еще ничего не угрожает. А наш долг в том и состоит, чтобы не допустить… беды.
— В первую очередь, это долг ее многомудрого мужа, — не согласился Уильям. Тень под стеной постепенно смещалась в сторону, и в какой-то миг ему померещилось марево над зеленоватой морской водой. — Но он что-то не слишком озабочен трещинами в кладке. Не знать о них он не может, если, конечно, не совсем глупец и не посылает каменщиков с проверками. Но его стараниями стена могла бы и обвалиться, если бы твоему оруженосцу не вздумалось нарушить запрет капеллана и полазать по холмам.
— Мальчик скучает по дому, — пожал плечами Жослен. — Сдается мне, через пару-тройку лет у него не будет иного выбора, кроме как присоединиться к Ордену, но пока что… Ему тяжело от того, что приходится безвылазно сидеть в прецептории, а я ему не отец и уж тем более не хозяин, чтобы запирать его там, как в клетке. Но, как видишь, и от своеволия бывает немало пользы.
— Вопрос только, что нам теперь с этим делать, — пробормотал Ариэль, имея в виду вовсе не своеволие. — Не удивлюсь, если мы пойдем к де Лузиньяну, а он вновь умоет руки. Ему выгодно восстанавливать стены за наш счет, останется больше золота на новые сады или какая у него нынче блажь?
Уильям раздраженно подумал, что Балдуину следовало дать сестре пощечину, когда она заявила, что желает в мужья этого холеного и не в меру одухотворенного красавчика. Письмо Сабины сильно встревожило его и поселило в душе недюжинные опасения, что если маленький король скончается от болезни, то хитрые бароны вполне могут предпочесть легко управляемого Ги надменному и уверенному в себе Раймунду. Хотя, признаться, дело было не только в этих опасениях. Противостояние с де Ридфором перешло на новый уровень после того, как в январе в Аскалон явился с письмом от магистра — и наверняка приказом обшарить каждый угол в прецептории — пекарский сынок Эдвард. Уильям и без того пребывал не в лучшем настроении, озадаченный дюжиной мелких крепостных проблем разом, а потому в первое мгновение успел всерьез испугаться, что попросту свернет Эдварду шею, когда тот вздумал обратиться с каким-то вопросом к Жослену. Что именно он хотел спросить, Уильям так и не узнал, потому что разговор Эдвард начал с неприкрытой угрозы:
