— Ты знаешь, кто второй? — спросил Уильям, когда она остановилась у ничем не примечательной двери, и бросил взгляд через плечо. Маршал тамплиеров, входящий в покои доверенной королевской служанки — да еще и, упаси Господь, женщины, — это не менее подозрительно, чем пара заговорщиков посреди коридора. Лишние вопросы Уильяму были ни к чему.

— Мессир Бернар, - ответила Сабина, запирая за ним дверь на засов, и Уильяму пришлось постараться, чтобы вспомнить, о ком идет речь. — Последние несколько месяцев он шпионит для Ги де Лузиньяна. Вина?

Эта категоричность в ее голосе не понравилась Уильяму совершенно. Но стало понятно, почему заговорщики встречаются так открыто. Никому не нужный старик и никому не нужный сын пекаря — это лишь ширма. Все понимают, что в ситуации, когда король отказывает в наследстве родной сестре, не может не возникнуть хотя бы один заговор. И если что-то пойдет не так, Балдуину немедленно подсунут пару глупцов, обсуждавших его «блажь» на глазах у дюжины свидетелей.

— Откуда ты знаешь?

— Я следила за ним, — невозмутимо ответила Сабина и протянула ему один из бокалов. — Еще в Иерусалиме. Гонец — его младший сын, раз в пару недель он уезжает из дворца под предлогом встречи с сестрой.

— С сестрой… — повторил Уильям, и мозаика сложилась, как по щелчку.

— Леди Агнесс, — согласилась Сабина и сделала небольшой глоток. — А та, разумеется, не могла оставить Сибиллу, уж больно тяжелыми были роды у Ее Высочества.

На свою беду — и на счастье Балдуина — Сибилла родила дочь. О реакции ее мужа Уильям ничего не знал, а вот короля это известие действительно обрадовало. Но всё же…

— Слишком очевидно, верно? — спросила Сабина прежде, чем он успел хоть что-то ответить. Уильям кивнул и тоже отпил вина. То показалось чересчур сладким.

— Это… прикрытие.

— Но в Ордене всё равно могут быть… волнения? — проницательно уточнила Сабина, отставляя бокал на низкий круглый столик. Уильяму померещилось, что под черным шелком рукава на мгновение проступили очертания тонкой руки.

Отвечать на ее вопрос не хотелось. Орден должен быть далек от политики и всех этих заговоров и интриг. Орден должен сражаться, а не подделывать письма и передавать шкатулки с двойным дном.

— Я не знаю. Возможно, найду, если начну искать.

— Так начни, — бросила Сабина, складывая руки на груди. Вырез у платья был низкий, но шею и ключицы полностью закрывала вставка из черного кружева, скрепленная на горле тонкой шелковой ленточкой.

Уильям поболтал вином в бокале, обдумывая ее слова, поставил бокал рядом с ее и поднял голову, внимательно посмотрев Сабине в глаза.

— Чего ты хочешь?

— Понять, на чьей ты стороне, — ответила сарацинка без малейшего лукавства. И вдруг протянула руку в неловком жесте, мгновенно выдавшем и ее намерение, и совершенную… неопытность в подобных вещах. В том, как она дотронулась до его руки, скользнув кончиками пальцев по костяшкам и тыльной стороне ладони, не было ни капли искренности. Сабина, которую он знал, никогда не была шлюхой. И притвориться тоже не сумела.

Уильям стряхнул ее руку и отступил на шаг назад. Опешил от этого настолько, что даже не сумел сразу подобрать нужные слова.

— Бога ради, — почти прошептал он растерянным голосом, — я тебя не понимаю.

Медово-карие глаза предательски заблестели, и пушистые ресницы затрепетали, словно крылья маленькой птички, пытаясь скрыть это.

— Я лишь хочу защитить его, — прошептала Сабина и вскинула руку к лицу, глуша сорвавшийся из дрожащих губ всхлип. — Если для этого я должна… То пусть лучше ты, чем… чем… Ты же маршал… Ты можешь…

Уильяму было достаточно и этого. Достаточно для того, чтобы броситься вперед, схватить ее за плечи и встряхнуть со всей силы.

— Да ты в своем уме?!

Сабина зажмурилась и с силой сжала пальцами виски.

— Я не знаю, что мне делать, не знаю! Они повсюду, они все только и ждут, что…! Я не хочу! — она завыла, как раненый зверь, и уткнулась лицом ему в грудь, давясь рыданиями и содрогаясь всем телом. — Я не хочу, чтобы он умирал!

Черный шелк рукавов скользил под пальцами, и мягкие завитки таких же черных волос щекотали губы при каждом порывистом поцелуе. Висок, лоб, ухо. Влажная, соленая щека. Нос у нее покраснел, черная краска смазывалась вокруг зажмуренных глаз, но Уильяму было всё равно. Он бредил ею столько лет, с самого первого взгляда, с самого первого слова, и даже когда она была его, когда она впервые заснула рядом с ним, этого всё равно оказалось недостаточно, чтобы избавиться от наваждения.

Обещать ей, что король не умрет, было бы худшим лицемерием из возможных, а потому он говорил первое, что приходило ему в голову.

— Сабина, я люблю тебя. Слышишь? Я пытался, я надеялся, что смогу забыть, но у меня ничего не вышло. Я не могу оставить Орден, ты же знаешь, и… Я могу жить без тебя, — признался Уильям, одновременно с этим прижимая ее к себе еще крепче. — Но я не хочу. И то, что ты сказала тогда на пути из Керака… Даже если ты умрешь… Я не освобожусь.

Он говорил и говорил, перебирал пальцами черные волосы, гладил и целовал ее щеки, просил, сам толком не понимая, чего хочет, если и она, и Орден важны для него в равной степени. Но точно зная, чего не хочет. Чтобы она осталась с ним ради одного только короля.

Открой глаза. Посмотри на меня. Просто признай. Мы по-прежнему любим друг друга.

— Бога ради, Сабина, мне не нужна такая милость!

— Да ты ее и не захочешь, — ответила Сабина неожиданно спокойным голосом, поднимая мокрые ресницы, и потянула двумя пальцами шелковую ленточку на высоком, плотно облегающем шею вороте. Черное кружево разошлось, обнажая золотисто-смуглую кожу, и стал отчетливо виден тянущийся от плеча, чуть ниже ключицы, светлый шрам. — Не знаю… что бы я делала, вздумай ты согласиться.

Уильям смотрел на рубец несколько мгновений, а затем наклонил голову — инстинктивно, не задумываясь о том, можно или нельзя, — и прижался к нему губами. Сабина вздрогнула, шумно, будто растерянно выдохнула и схватила его лицо в ладони, вынуждая поднять голову и посмотреть ей в глаза.

Как они добрались до постели в алькове, Уильям не помнил совершенно. Но помнил, как она схватилась за узел перевязи, торопливо распутывая его, и меч с глухим стуком упал прямо на пол. Как блестел при свече черный шелк, соскальзывая с едва прикрытой камизой груди и сбиваясь вверх до самой талии. Помнил, как она дрожала, неловко пытаясь прикрыть руками видневшиеся под платьем шрамы, и как он целовал рассекавшие смуглое бедро рваные светлые полосы. И как она вздрогнула от прикосновения между ног, зажмурилась, выдохнув сквозь приоткрытые губы, и впервые застонала.

Ничего прекраснее он прежде не видел.

***

Сабина проснулась от звука доносившегося сквозь приоткрытые ставни слабого колокольного звона. На круглом столике по-прежнему горел в маленькой медной лампе золотистый огонек, погрузив покои в приятный глазу полумрак, но Сабина смотрела только на покрывавший пол возле постели узорчатый ковер. Всё было здесь: и меч в свернувшихся кольцами ремнях перевязи, и длинное белое сюрко, брошенное поверх такого же белого плаща, и даже тонкий поясок, который тамплиеры повязывали сразу поверх камизы — символ данного ими обета целомудрия. И от этой мысли сладко заныло всё тело разом. Сабина зажмурилась на мгновение, вспомнив все нарушения этого обета разом, и осторожно перевернулась на другой бок. Уильям спал на животе, завернувшись ногами в тонкое шерстяное одеяло, и длинные волосы закрывали его лицо почти полностью, отливая золотисто-рыжим. Впрочем, Сабине было довольно и того, как маленький огонек слабо высвечивал — едва обрисовывал в полумраке от ее тени — мускулистые руки и спину. Она потянулась вперед и прижалась губами к короткому рваному шраму на лопатке. Этого не было прежде, и Сабине вдруг вспомнился давний сон, приснившийся ей незадолго до того, как Балдуин потерял свою крепость у брода Иакова. Глупость, но… она была готова поклясться, что во сне рана была на том же месте, где теперь белел шрам.