Господи, дай мне сил не свернуть с намеченного Тобой пути.
Тамплиеры молились по семь раз в день, но Уильям, будь его воля, простаивал бы на коленях перед алтарем целыми днями напролет в надежде услышать совет небес. Небеса молчали. Сабина бушевала — в последний раз досталось и самому королю, вздумавшему ехать в Сен-Жан-д’Акр, расположившийся в морском берегу в сотне миль от Иерусалима, — а магистры продолжали бунтовать. Ничем хорошим это закончиться не могло.
— Мы настоятельно просим Ваше Величество…
— Ваше дело, мессиры, — цедил в ответ король, потеряв всякое терпение, — найти поддержку на Западе, а не поучать меня на Востоке. Нам нужно больше рыцарей, и раз ваши Ордена составляют значительную часть войска, то вам давно стоило отбыть ко двору западных христианских королей.
— Мы покорнейше просим прощения у Вашего Величества, - ответили магистры практически одновременно с патриархом, самым откровенным образом заявив, что сговорились о таком ответе заранее. — Но мы не считаем себя в праве оставлять Святую Землю в столь трудный час.
Уильям счел эти слова — это неприкрытое неподчинение королю — огромной ошибкой. Де Торож удивленно поднял брови, услышав столь же неприкрытое сомнение из уст своего маршала — разумеется, наедине и за закрытыми дверями — и ответил, не скрывая собственного раздражения:
— Послушай, мальчик…
— Да Бога ради, — вспылил Уильям, — дайте ему спокойно умереть!
Видит Господь, Балдуин нуждался в этом куда сильнее, чем во всех баронских клятвах верности вместе взятых.
Ветер дул в лицо, сплетая свой голос с шумом обрушивающихся на подножие башни волн, но на самом деле буря надвигалась с Востока. Набирала силу годами, то бросалась на окруженное с трех сторон королевство, словно притаившаяся в степной траве змея, то вновь утихала, затаиваясь на долгие зимние месяцы, но никогда не отступала до конца. Непрекращающаяся война, неумолимо приближавшаяся к своему пику. Магометанский султан ждал смерти христианского короля. Воевал в собственных землях и сдерживал неисчислимую армию от похода на неверных ради того, чтобы действительно дать Балдуину умереть. Салах ад-Дин оказался куда более милосерден к тому, кто был его врагом, чем христианские бароны к тому, кто был их королем.
— Мессир, — заговорил за спиной негромкий мелодичный голос, и ему стоило большого труда не вздрогнуть и не передернуть плечами. — Простите, я отвлекала вас. Вы, верно, молились?
— Думал, — коротко ответил Уильям, поворачиваясь к ней лицом. Ветер раздувал длинный широкий подол закрытого черного блио, и лучи тонущего в море солнца окрашивали в красноту золотые шнуры на боках и такие же золотые узоры на широких, но резко сужавшихся к манжетам рукавах. Сабина подняла руку в тонких колечках, заправив за ухо лезущую в лицо волнистую черную прядку — каким-то совершенно неуверенным, чужим для нее жестом — и продолжила:
— Я искала вас, мессир.
Уже знала о его… заявлении? Едва ли ей пришлась бы по нраву просьба не тревожить лишний раз умирающего. Поскольку сама Сабина упорно не желала признавать, что король уже стоит одной ногой в могиле.
— Мне… нужен совет кого-то из храмовников.
Уильям вдруг подумал, что она могла бы пойти с этим к Жослену. Но почему-то искала его.
— Я буду рад помочь. Миледи.
Губы у нее дрогнули. Хотела улыбнуться, но душила своим недоверием малейшие намеки на нежность. Балдуин оказался для нее куда важнее Уильяма. Будь здесь Жослен, наверняка заметил бы, что Уильям сам в этом виноват. Балдуин не исчезал неизвестно куда на целых шесть лет, заставляя ее мучиться в неведении.
А Уильям бы ответил, что Жослену, как тамплиеру, следует говорить совсем иные вещи. Но в мыслях бы согласился.
— Брат Эдвард, — сразу же перешла к делу Сабина, недовольно передернув плечами под новым порывом ветра. — Высокий, глаза голубые, волосы и борода русые. Знаете такого?
Еще бы не знать. Уильям ничего не мог с собой поделать, но немедленно насторожился. И она заметила.
— Знаю.
Сабина оглянулась по сторонам — словно проверяла, не притаился ли кто в углах смотровой площадки или в тени выхода на винтовую лестницу у нее за спиной, — и спросила:
— Он… достойный рыцарь?
— Почему ты спрашиваешь? — задал встречный вопрос Уильям, отбросив мнимое равнодушие, и она огляделась еще раз.
— Сначала ответь.
Это уже начинало раздражать.
— А что изменится, если я скажу, что на дух его не переношу и считаю фанатиком пострашнее Рено де Шатильона? Не мне судить, место ли ему в Ордене, но, думается мне, честность в число его достоинств не входит.
Выражение лица у нее переменилось в одно мгновение. Темные глаза чуть расширились — словно она услышала именно то, что хотела услышать, — и губы дрогнули вновь, прежде чем она подняла руку и вдруг поманила его за собой. Уильям шагнул следом, не задумываясь, а когда понял это, то выругался в мыслях.
— Может, объяснишь? — спросил он уже на закручивающейся винтом лестнице, без труда догоняя стучащую каблучками сарацинку и внимательно смотря под ноги, чтобы не наступить на длинный черный шлейф ее платья.
— Будет лучше, если ты сам увидишь.
Увижу что? — не удержался от вопроса в мыслях Уильям. — И к чему такая… таинственность?
Ответ на эти размышления нашелся неожиданно быстро. Сабина вела его за собой по коридорам королевской резиденции — запомнив их на удивление быстро и хорошо для человека, который впервые оказался в этих стенах лишь несколько дней назад, — пока не свернула на еще одну лестницу, знаком показав ступать как можно тише, и вдруг остановилась на середине очередного витка, вскинув руку и прижав ладонь с широко расставленными пальцами к красному кресту у него на груди.
Стой.
Отсюда ничего толком не было видно, только закручивающиеся по спирали и исчезающие за поворотом ступени. Но было хорошо слышно обрывок разговора, начатого еще до того, как они подошли к самой лестнице. Уильям прислушивался несколько мгновений, прежде чем кивнуть в ответ на вопросительный взгляд. Одним из говоривших оказался пекарский сынок, будь он неладен.
— Нет-нет, мессир, Великий Магистр не согласен с этой королевской блажью, можете не сомневаться. Орден понимает, что сейчас не время исполнять капризы умирающего. Мы должны действовать решительно, не так ли?
Господь всемогущий! — разозлился в мыслях Уильям. — Да ты никак возомнил себя прожженным политиком.
— Мессир регент будет рад этому посланию от вашего магистра, мессир Эдвард, — проскрипел второй, подозрительно знакомый голос. — Я немедленно пошлю ему гонца, пока еще открыты городские ворота.
Регент? Раймунд Триполитанский?
Эта мысль, верно, отразилась у него на лице, потому что руки вдруг коснулись теплые пальцы, заставляя поднять глаза на ее лицо, едва различимое в свете горящих где-то внизу факелов. Сабина едва заметно качнула головой и указала взглядом наверх.
Достаточно. Уходим.
Поднималась она так же осторожно, как и спускалась, наступая на отполированный сотнями шагов камень одними лишь носками туфель, чтобы не стучать низкими каблучками. Заговорила, только отойдя на достаточное расстояние, чтобы быть уверенной, что ее уже не услышат двое оставшихся внизу мужчин. Но всё равно шепотом.
— Они встречаются каждый вечер в одно и то же время и в одном и том же месте. Думаю, Балдуин еще не знает, но… — Сабина замолчала, недовольно мотнув головой, и вновь сделала знак следовать за ней, понимая, что здесь не место для подобного разговора.
— Зачем встречаться посреди коридора? — немедленно уцепился за первый сомнительный момент Уильям. — Это глупо, так их может подслушать кто угодно.
Ответный взгляд через плечо был красноречивее любых слов. А когда мы спорили или целовались в дворцовых коридорах — это разве было умно?
Уильям проглотил готовый сорваться с губ ответ и нехотя кивнул.
— Допустим. Хотя… пожалуй, это имеет смысл.
Эдвард говорил слишком прямо, но Эдвард — глупец, каких поискать. Толкового шпиона из него бы не вышло, а вот если потребуется человек, на которого можно будет указать, как на главного заговорщика — и который сам с радостью во всем признается, потому что не поймет, что его используют, — то кандидатуры лучше попросту не найти. А магистр… Так магистр ничего не писал, письмецо поддельное. Вы что же, мессиры, сомневались в его, магистра, непогрешимости?
