Ее не было в наспех устроенном лазарете, который Бернар отыскал, едва успев войти в замок. Или, быть может, она была, пряталась от него где-то совсем рядом, но он не увидел. Как не увидел и того, как навстречу ворвавшемуся следом за ним маршалу поднялся, хромая на правую ногу, еще один храмовник с перевязанной головой и рукой. Они устремились навстречу друг друга и обнялись с порывистостью, какой порой не встретишь и у родных братьев, заговорили одновременно, перебивая друг друга, и коротко, рвано засмеялись. Бернар этого не заметил. И не увидел, как маршал вдруг изменился в лице, услышав несколько сказанных почти шепотом слов, потребовал чего-то в ответ, с трудом разомкнув побелевшие губы, и пошел вслед за вторым храмовников стремительным размашистым шагом, схватившись рукой за правый бок.
Бернар смотрел лишь на сидящую на коленях, разметав длинную розовую юбку по грязному полу, и горько плачущую Агнесс. Он еще не подошел достаточно близко, чтобы снующие между ними люди перестали мешать ему разглядеть, над чьим телом рыдает дочь, но уже знал, что в прόклятом этом замке был лишь один человек, из-за которого она могла так убиваться.
Его мальчик был мертв.
***
Мадлен опустила ладонь в глубокую глиняную миску, наполненную ледяной водой, тщательно смочила зажатую в пальцах тряпицу и осторожно оттерла разводы смешанной с пόтом пыли с горячей щеки. После сводящей пальцы колодезной воды смуглая кожа показалась ей обжигающей, как раскаленный добела металл.
— Пожалуйста, выпей.
— Нет, — едва слышно ответили иссушенные губы, а медовые глаза, цвету которых Мадлен в тайне завидовала, закатились так, что под дрожащими веками были видны одни лишь тускло поблескивающие белки.
— Тебе станет легче, — жалобно повторила Мадлен те же слова, что говорила уже с полсотни раз.
— Нет.
Боже правый, да как же ее убедить не мучить саму себя? Как же…
Мадлен не знала. Она была лишена таланта говорить красиво и складно. Была лишена таланта даже отстаивать свои убеждения и свое мнение так, как это делала Сабина, выдвигавшая ультиматумы самому королю Святой Земли, которого Мадлен в тайне боялась. Будь иначе, Мадлен сумела бы заставить ее выпить хотя бы несколько капель макового отвара. От опиума было бы больше проку, но опиума не хватило на всех раненых.
Донесшиеся из-за двери их тесной каморки голоса показались ей посланием свыше. Господь услышал ее молитвы и ответил, приведя на помощь тех, кто сумеет повлиять на эту безумицу.
— Да потому, силы небесные, что ее любовь к медицине сыграла с ней дурную шутку! Думается мне, девочка слишком много читала о том, как усыпить больного, чтобы он не мучился перед смертью, — возмущенно сипел голос, в котором Мадлен узнала мессира Жослена.
— Ты уверен…? — медленно спросил другой, тоже мужской, но незнакомый, и дверь в комнатку открылась со скрипом несмазанных петель.
— Уверен, — ответил мессир Жослен, первым входя в каморку и сильно хромая на правую ногу. — Она потеряла много крови, но сами раны не опасны для жизни. Я молюсь, чтобы не случилось заражения.
— Тогда почему…? — вновь спросил второй мужчина, действительно оказавшийся незнакомцем и тоже носивший белое сюрко, сейчас густо забрызганное кровью. Высокий красавец с заплетенными в косицу каштановыми с медью волосами, не обративший никакого внимания на то, как зачарованно уставилась на него Мадлен. Даже не посмотревший на нее. Стоило ему переступить порог комнатки, как взгляд чуть раскосых серых глаз приковало к одной лишь бессильно вытянувшейся на узкой постели кареглазой женщине.
— Меня оглушило, — глухо ответил мессир Жослен. — И не только меня. Можно подумать, что эти собаки намеревались убить именно ее, настолько, кхм, удачно всё чуть было не сложилось. Девочка могла истечь кровью прежде, чем я успел хотя бы понять, что произошло. Не удивительно, что она перепугалась до полусмерти.
Второй мужчина, казалось, не слышал ни единого сказанного ему слова. Только смотрел на приоткрывшиеся иссушенные губы, закатившиеся глаза и часто, прерывисто вздымающуюся грудь под влажной от испарины камизой. А потом шагнул к постели, по-прежнему не обращая никакого внимания на притихшую рядом с подругой Мадлен, и осторожно коснулся пальцами горячего влажного лба. Медовые глаза приоткрылись, блеснув слезами боли на слипшихся ресницах, и она вдруг попыталась улыбнуться.
— Уильям…
Мадлен даже вздрогнула от этого страшного едва слышного шепота, так непохожего на ее обычный голос, и взмолилась вновь:
— Пожалуйста, выпей.
— Нет… Если мне… Если я… Хочу знать, что умираю.
— Сабина…
— Нет! — голос на мгновение обрел силу, но уже через мгновение она бессильно откинула голову на подушку, ловя ртом сухой горячий воздух. — Не смейте… Не прощу…
Мадлен жалобно уставилась на незнакомца в белом, одними глазами умоляя его сделать хоть что-нибудь. Подобрать слова, которых не было у нее. Но он лишь нахмурил темные брови, словно устремленный на него взгляд Сабины — жуткий преданный взгляд, которого Мадлен никогда прежде не видела — вызвал в нем одно лишь раздражение, и потребовал:
— Дайте мне.
Мадлен не посмела спорить. Даже не сумела возмутиться, когда решила, увидев, как он подносит край деревянного кубка к губам, что он зачем-то намерен выпить отвар сам. И беззвучно охнула, округлив глаза и судорожно вдохнув, когда мужчина склонился над Сабиной, опираясь рукой на край постели, и коснулся губами ее приоткрытого рта. Медовые глаза закатились вновь, тонкая рука в повязках на содранной ладони и пальцах слабо шевельнулась, словно она хотела коснуться его, но не нашла сил оторвать руку от постели, и по блестящему от пота горлу прошла дрожь.
Проглотила! — обрадовалась Мадлен. — Хвала Господу, проглотила! Хоть не будет так мучиться от боли.
Обрадовалась и покраснела, смущенно потупившись, когда поняла, что поцелуй затянулся и уже не имеет никакого отношения к попытке напоить Сабину маковым отваром. Неужели… это из-за него она так убивалась, отказываясь от любых знаков внимания от других мужчин?
Взгляд, которым Сабина посмотрела на храмовника, когда тот отстранился, лишь укрепил подозрения. В медовых глазах стояли слезы. И застыла такая боль, словно он… предал ее.
— Ничего, — прошептала Сабина, и одна прозрачная слезинка потекла по виску, затерявшись в спутанных, грязных от серой пыли волосах. — Я рада… что ты будешь последним… что я увижу.
Лицо мужчины застыло, словно от пощечины, и он бросил сдавленным, почти злым голосом:
— Отдыхай. Король скоро прибудет в замок.
Король? Причем здесь король? — не поняла Мадлен, а тамплиер уже повернулся и в два шага пересек тесную комнатку, исчезнув в распахнутом во всю ширь дверном проеме.
Жослен нашел его за первым же поворотом коридора. Думал, что не догонит из-за ушибленного, почти несгибающегося колена, но Уильям остановился, едва дверь в тесную, пахнущую кровью и болью комнатку скрылась из виду, и сполз по стене, комкая в пальцах белую ткань сюрко на правом боку.
— Может, тебе лекаря? — спросил Жослен, останавливаясь рядом и глядя на него сверху вниз.
— Нет, — ответил Уильям и откинул голову назад, устало закрыв глаза. — Пожалуйста, не говори ничего.
— Не буду, — согласился Жослен и с трудом опустился рядом, вытянув больную ногу. — Боже, неужели всё закончилось?
Уильям промолчал, но у него было стойкое ощущение, что их беды только начинались. И предчувствие его не подвело. Ги де Лузиньян вновь показал себя никудышным полководцем.
Комментарий к Глава тридцать первая
*основным строительным раствором в европейской средневековой архитектуре была смесь речного песка с гашеной известью. Не возьмусь утверждать насчет Керака, но вполне возможно, что и там при строительстве использовали именно этот раствор.
*болотной лихорадкой называли малярию.
*каменным маслом во времена античности и Средневековья называли нефть.
========== Глава тридцать вторая ==========
