Обнаружить на месте Керака разграбленное пепелище.

Или нет? Быть может, он не прав. Быть может, он недооценивает надежность этих стен. Или переоценивает силу магометан. Но так или иначе…

Будь проклят Рено де Шатильон и его разбойничьи набеги! Прости меня, Господи, молю, прости мою ненависть, но я не в силах смириться с тем, что из-за этого варвара сейчас страдают невинные люди.

Смирение никогда не было его сильной стороной. Но будь иначе, он не стал бы тамплиером. Будь иначе, он не нашел бы верных друзей и собратьев. Будь иначе, он не встретил бы женщину с медово-карими глазами, которой не нужны были ни золото, ни громкий титул.

И не боялся бы потерять ее теперь.

Раненый бок заныл с новой силой, и Уильям невольно закусил нижнюю губу, терпеливо пережидая вспышку боли и радуясь, что шлем скрывает его лицо от других братьев. Не время предаваться страданиям в орденском лазарете. Для этого никогда нет времени, но сейчас — особенно.

Боже милостивый, я верю, что Ты был со мной все эти годы. Прошу, не оставляй меня теперь.

Они должны успеть до заката.

***

Требушеты приходили в движение один за другим. Маленькие юркие фигурки закладывали снаряд в подвешенную на длинном конце деревянного рычага огромную пращу, бежали к закрепленному с противоположной стороны орудия тяжелому противовесу в грубо сколоченном коробе и с силой тянули за привязанные к нему веревки. Длинный конец рычага со свистом рассекал пыльный воздух, и из пращи вылетало каменное ядро, с грохотом врезавшееся в стену замка и поднимавшее клубы пыли.

Защитники отстреливались, чем могли, но выпущенные из луков и арбалетов стрелы казались комариными укусами в сравнении с грозным оружием магометан. Впрочем, рассуждал Жослен не без иронии, комары в Святой Земле порой разносили болотную лихорадку*.

Стертые тетивой пальцы беспрерывно кровоточили. Сабина перевязала ему руки прошлой ночью, когда отыскала спящим среди спустившихся со стены и рухнувших, где придется, рыцарей, но стоило сменить ночной караул и вновь взяться за лук, как тонкие полоски белой ткани быстро пропитались сначала пόтом, а затем и кровью. Жаль. Мягкая ткань едва уловимо пахла жасмином, и ему нравилось думать, что она порвала на повязки рукав или подол одной из своих камиз. Любому мужчине бы понравилось. Даже тому, кто поклялся до конца своих дней сражаться во имя Господа в надежде спасти чужую душу от Адских врат. И кто видел, с какой нежностью эта кареглазая женщина смотрела на упрямого баронского наследника.

Если ему суждено дожить до появления подмоги, то он заставит этого глупца хотя бы признаться ей в том, что она важна не меньше, чем Орден.

Внизу вновь раскручивали рычаг одного из требушетов, и кто-то из защитников закричал, инстинктивно ощутив опасность, даже раньше, чем из пращи вылетел не камень, а глиняный горшок.

— Берегись!

Горшок пролетел между зубцами бруствера — не иначе, как длань самого Аллаха направила его так удачно — и раскололся от удара о валганг, разбрызгивая тягучую черную жижу. Каменное масло*. А затем еще один, и еще, и вместе с горшками в них летели подожженные стрелы.

— Воды! Во имя Господа, принесите воды!

Жослен отскочил в сторону, спасаясь от липкой черной жидкости, а когда, выпустив еще несколько стрел, обернулся к лестнице на стену и увидел, что Господь услышал молитвы обожженных рыцарей, то неожиданно для самого себя пожалел об этом со всей возможной искренностью.

— Господь милосердный, уйди отсюда!

С замурзанного лица на него упрямо смотрели блестящие медово-карие глаза. Она где-то потеряла свой красивый головной платочек, и вся перепачкалась кровью и пылью, но выглядела такой решительной, словно эта грязь была венцом Иерусалимских королей.

— Вам нужна помощь!

— Ты никому не поможешь, если умрешь!

Ответить она не успела. Внизу вновь со свистом взлетела в воздух праща на конце требушета, и в бруствер ударило каменное ядро, сметя одного человека самим снарядом и задев еще нескольких брызнувшими во все стороны осколками зубцов. Один из рыцарей — в пыльном светлом сюрко и кольчужном капюшоне, из-под которого выбивались замызганные, но вроде бы светлые волосы — с пронзительным криком схватился за лицо обеими руками, выронив оружие, и рухнул на колени.

— Мессир Жасинт!

Она бросилась к раненому, позабыв и про воду, и про пытавшегося прогнать ее Жослена, но успела лишь подхватить рухнувшего рыцаря под плечи и не дать упасть на камни лицом вниз. Из-под рук в кожаных перчатках обильно сочилась темная кровь и розоватая жидкость. Жослен еще не видел раны, но понял — по крику и брызнувшему откуда-то из-под капюшона серо-розовому, — что этому бедолаге уже не помочь.

Сабина не вскрикнула, когда отняла обмякшие руки от лица и увидела разорванные каменной шрапнелью щеки и проломленную лобную кость с вдавленными внутрь осколками. Только застыла, широко распахнув глаза, и сухие искусанные губы беззвучно шевелились, словно она пыталась что-то сказать. Или прочитать молитву за упокой.

При всем христианском милосердии Жослена, для этого сейчас совершенно не было времени.

— Ради всего святого, уходи отсюда сейчас же!

Он схватил ее за руку, заставляя вскинуть голову и посмотреть ему прямо в глаза, всего за мгновение до того, как в бруствер ударило еще одно каменное ядро.

***

Бернар чувствовал, что непоправимо опаздывает, плетясь где-то в самом конце колонны, когда по ней волной прошел взбудораживший каждого рыцаря и оруженосца крик.

— Замок! Уже видно замок!

— Командуйте, мессир Ги! — кричали где-то впереди, и Бернар из последних сил пришпорил коня. Это слишком для него. Это будет, пожалуй, его последний военный поход. Когда-то, еще в самом начале правления прокаженного короля, Бернара злила необходимость уступить свое место в рядах иерусалимской армии кому-то из молодых, но теперь эта мысль была даже в радость. Он свое отвоевал. У него есть двое сыновей, которым можно доверить защиту короля и королевства, а ему самому давно пора почивать на лаврах, доживая отпущенные Богом годы в мире и спокойствие.

— Командуйте же, мессир регент! — по-прежнему кричали рыцари, не собираясь дожидаться отстающих, и Бернар понял, что что-то идет не так. А потом и увидел стремительно набирающую скорость белую лавину. Тамплиеры шли в атаку, намереваясь присвоить победу над магометанами одному только своему Ордену. А Бернару оставалось только бессильно смотреть, как они несутся по равнине, огибая по широкой дуге высокий холм с венчающим его замком, и ударяют в самое сердце магометанской угрозы.

Требушеты окропило кровью заряжавших их воинов.

Будь неладен этот маршал, но всё же он не глупец. Пусть Бернар всё равно пожалел, что магометане при виде надвигающейся на них конницы принялись поспешно отступать, бросая свои шатры и попросту поджигая осадные орудия, чтобы те не послужили в будущем их врагам. При ином раскладе эта самоубийственная атака могла бы стоить храмовникам половины рыцарей. Если не всех. Маршал, рубящийся в первых рядах — Бернару даже примерещилось, что он увидел окровавленный меч храмовника, стремительно рассекающий воздух, броню и плоть, — уж точно не пережил бы ответного удара магометан. Слишком уж он заметен по сжимаемому в левой руке древку черно-белого знамени.

Да и разве Устав Ордена разрешает подобное? Маршалы часто гибнут в бою, но разве могут они рисковать драгоценным Босеаном, бросаясь вместе с ним в самую гущу сражения?

Устава храмовников Бернар толком не помнил, да и не думал вспоминать его теперь, куда больше озадаченный тем, что белые плащи, кажется, не намеревались преследовать отступающего врага, встав неподвижной стеной между магометанами и холмом Керака. Неужто вспомнили о том, что их первейший долг — защищать христиан, а не искать славы в бою?

В распахнувшиеся им навстречу ворота замка Бернар въехал одним из первых. После, разумеется, тамплиеров. Командовавший мирскими рыцарями Ги де Лузиньян, верно, надумал преследовать магометан, но Бернар рвался в замок не меньше — а то и больше — храмовников. Издалека бедственное положение Керака выдавал только поднимавшийся от одной из башен дым, но, оказавшись в непосредственной близи, Бернар разглядел выбоины и даже проломы в грубой, сложенной без изысков каменной кладке, оставленные магометанскими требушетами. И сумел опередить рыжего маршала, допытывавшегося, едва спешившись и сорвав с головы шлем, чего-то от одного из своих храмовников, уже бывшего, судя по его замызганному виду, в Кераке до подхода подкрепления из Иерусалима.