Мадлен, будь она неладна, оступилась на крутой винтовой лестнице, поскользнувшись на отполированных сотнями и тысячами шагов ступенях, и выронила тяжелое ведро. Деревянная кадка с грохотом скатилась вниз, расплескивая воду, и исчезла из виду за очередным поворотом лестницы.

— Прости, — сипло пискнула подруга, не решаясь поднять измаранного лица. На щеке у нее тускло блестела полоса темной крови.

Сабина посмотрела тупым равнодушным взглядом на залитые водой ступени и устало ответила, с хрипом поперхнувшись плывущим откуда-то сверху дымом.

— Нужно вытереть. Кто-нибудь поскользнется.

— Я… я уберу, я сейчас всё уберу, — залепетала Мадлен, а Сабина попыталась перехватить поудобнее шершавую ручку собственной кадки — левое плечо заныло так, словно внутри него что-то оборвалось — и потащила кадку дальше по лестнице. Дыма становилось всё больше.

Они здесь задохнутся.

В стену ударило огромное и тяжелое. Где-то над ней, так высоко, что само попадание не причинило бы ей вреда, но лестница задрожала, и на голову посыпалось мелкое крошево из скреплявшего каменную кладку застывшего раствора*. Сабина рефлекторно схватилась свободной рукой за стену, не успев даже испугаться. Мысль о том, что падение с такой лестницы обернется для нее сломанной шеей, пришла несколькими мгновениями позже.

Какая глупая смерть. Не от стрелы или сабли, а от неловко подвернувшейся ноги.

Ну же. Еще несколько шагов. Нужно дотащить эту прокля́тую кадку.

Она попыталась отвлечься, подумать о чем-то, кроме собственного стонущего от усталости тела, но в голове будто звенело пустотой, и редкие мысли оставались обрывками фраз и даже слов, додумать которые не было сил.

Другим сложнее… Другие сейчас на стене, другие…

Ей мерещилось, что откуда-то сверху доносятся звуки лютни. Замок агонизировал, но в главной башне, кажется, еще продолжался пир. Сабина поднималась туда лишь однажды, в самом начале осады, когда надеялась попросить помощи у тех, кто даже в случае захвата замка рассчитывал расстаться лишь с частью принадлежавшего их семьям золота. Надеялась хотя бы на то, что часть занятых на этом пиру слуг оставить господ и спустится в наспех сооруженный в самом большом из нижних залов лазарет.

Леди Агнесс, первой услышавшая просьбу, рассмеялась ей в лицо, невольно привлекая внимание всех остальных.

— Моих служанок?! У тебя что же, своих рук нет, раз тебе понадобились чужие?!

Сабине показалось, что вокруг стихли и все голоса, и непрерывно игравшая музыка, и даже грохот требушетов снаружи.

— Людям внизу необходима помощь. Ваш собственный брат сейчас на стене, и нужно…

И леди Агнесс плеснула ей в лицо вином из позолоченного кубка.

— Кому нужно?! Мне?! Знай свое место, девка! У тебя нет права указывать благородной даме!

Сабина зажмурилась, вскинув к лицу руку, когда глаза больно защипало от показавшейся неожиданно едкой жидкости. Она не видела, кто засмеялся первым, но когда наконец сумела сморгнуть выступившие от попавшего вина слезы, то ей показалось, что в зале хохочет каждый мужчина в богато украшенной котте и каждая женщина в шелковом блио.

— Изабелла, — сухо сказал женский голос, и Сабина наткнулась взглядом на холодные, показавшиеся ей спасением вишневые глаза. А юная невеста осеклась и залилась ярким румянцем, пристыженно потупив глаза.

Вдовствующая королева Иерусалима звонко щелкнула пальцами в дорогих перстнях и указала на Сабину проворно подскочившей служанке.

— Найдешь остальных и пойдешь с ней. И я искренне советую вам, мессиры и благородные дамы, не впадать в грех гордыни. Как знать, нуждается ли в действительности Салах ад-Дин в вашем золоте или отрубленные головы ему всё же предпочтительнее.

— Благодарю вас, Ваше Величество, — с трудом выдавила Сабина. На светлой блузе медленно расплывались некрасивые винные пятна. И ей вдруг подумалось, что это очень дурной знак.

— Сибилла узнает, — по-прежнему сухо ответила Мария, — кому она доверила сопровождать мою дочь.

Сибилла этого и хотела, отстраненно подумала Сабина. Она понимала, почему, понимала, что как бы ни относились к ней мужчины при дворе, женщинам уж точно не пришлось по нраву внимание короля к дочери сарацинского купца. Как понимала и то, что излишне нежное отношение Уильяма сыграло с ней дурную шутку. Она привыкла считать себя равной рыцарю. Она не побоялась считать себя почти равной королю.

Рано или поздно она тоже должна была заплатить за свою гордыню. Час настал, и теперь она тащила по лестнице кажущееся неподъемным деревянное ведро с колодезной водой, спотыкаясь и кусая губы, чтобы не завыть от боли, жгущей руки от ладоней до самых плеч.

Матерь Божья, дай мне сил!

Стена задрожала вновь, осыпав ее серой пылью, и из груди вырвался истеричный смех. Седая! Она поседеет от этой пыли!

Если уже не поседела от страха. Она не справится. Она не рыцарь и не лекарь, она только и может, что накладывать простые повязки и таскать кадки с водой. И рядом давно уже нет никого, кто мог бы забрать у нее эту кадку, если та станет слишком тяжелой.

Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу.

Сабина привалилась к стене, цепляясь грязными пальцами с обломанными ногтями за края камней в грубой, без изысков сложенной серой кладке. Голос прозвучал в голове так отчетливо, что она едва не оступилась вновь, решив, что он доносится сверху, из-за очередного поворота лестницы. И сползла по стене на холодную гладкую ступень, бездумно, одним лишь чудом сумев поставить кадку, не расплескав воды. В глаза будто насыпало песка, и в груди заклокотало, заставив сжаться в комок, пряча лицо в грязных ободранных руках.

Ему не нужно, Господи. Ему не… Он не придет!

В стену ударило вновь, так близко, что деревянная кадка даже подпрыгнула на ступени и не слетела вниз лишь потому, что… Сабина смотрела несколько долгих секунд — сквозь прижатые к лицу пальцы, не веря своим глазам — на удержавшую прокля́тое ведро руку, прежде чем решилась отнять ладони и поднять голову. На глаза упали посеревшие от пыли волнистые прядки.

— Я обезумела? — голос прозвучал совсем жалобно, как у маленькой девочки, и ответ ударил металлом, будто отвесив ей хлесткую пощечину кольчужной перчаткой.

— Вставай!

— Уильям…

— Вставай!

Ее тряхнуло за плечи безо всякой жалости, рвануло вверх с ледяной, как могильный камень, ступени, и вдруг бережно поддержало, когда она оступилась и пошатнулась на краю винтом уходящей вниз пропасти.

— Не могу, — всхлипнула Сабина, неловко ткнувшись грязным от пыли и пота лицом в мягкую белую ткань. — Господи, дай мне сил.

— Господи, дай мне времени, — раздалось у самого уха, шевельнув горячим дыханием прядь спутанных перепачканных волос, и такая же горячая рука запрокинула ей голову, погладив по щеке с такой нежностью, словно не было ни грязи, ни копоти, ни чужой запекшейся крови. Сабина смотрела на него блестящими от слез глазами, видела, как окаймленные бородой губы шепчут молитву, и умиротворенно опустила ресницы, когда он склонился к ее лицу и коснулся этими губами перепачканного лба.

Борись.

Стены башни содрогнулись вновь, и она очнулась, сжавшаяся в комок и обхватившая себя руками, на ледяных ступенях. Выбросила вперед левую руку, хватаясь за край деревянного ведра, чтобы не дать ему свалиться вниз и обратить прахом все ее усилия, и попыталась подняться, размазывая второй рукой текущие по лицу горячие слезы.

Ну же. Еще несколько шагов.

***

Земля тряслась под ударами сотен лошадиных копыт. Солнце блестело на звеньях кольчуг и наконечниках копий, но каждому из рыцарей виделись в этом блеске вскинутые, отражающие лучи лезвия сабель.

— До заката не успеем! — выкрикнул кто-то из баронов, но с ним немедленно заспорил другой.

— Успеем!

Успеем, повторил про себя Уильям, безжалостно подстегивая заупрямившегося при подъеме на холм коня. Успеем до того, как совсем стемнеет, иначе придется вновь делать привал, ждать рассвета и…