Иными словами, спасая армию и королевство, Ги обрекал себя на участь труса и не оправдавшего надежды полководца. Рыцари хотели сражения, даже если бы оно обернулось крахом и гибелью тысяч человек. Отказывая им в этом сражении, Ги одновременно с этим отказывал себе в уважении знати.
Д’Ибелины, верно, ликовали.
***
Весть об отступлении магометанских войск достигла Назарета на рассвете двадцатого дня после последнего столкновения франков с сарацинами близ Айн-Джалут. А вместе с ней пришли и слухи о никчемности регента королевства, об отсутствии у него необходимых рыцарю доблести и отваги и о неспособности этого здорового, находящегося в самом расцвете сил мужчины повторить хотя бы один из многих подвигов, ранее совершенных прокаженным мальчиком.
— Им не угодишь, — сухо сказал король, когда слухи дошли и до него. — Кого они хотят видеть на троне? Годфруа де Бульона*?
Сабина пожала плечами, смахнула пылинку с королевской котты, подбитой мехом на воротнике и манжетах, и спросила:
— Регент выбрал неправильную… стратегию?
— Скорее уж тактику, — поправил ее Балдуин. — Стратегия у него была более, чем верна, а вот исполнение… Он не учел, с кем столкнулся. И я говорю не о магометанах. Может, Ги и выиграл у сарацин, но он проиграл в стычке с собственными рыцарями и не сумел удержать их в узде, — король недовольно качнул головой, подпер ее рукой с двумя оставшимися пальцами и решил. — Я должен вернуться в Иерусалим. Пока споры между баронами не зашли слишком далеко.
Сабина молча кивнула, приказала служанкам паковать вещи и мебель и ни с чем не спорила до самого Иерусалима, когда Балдуин, услышав, что впереди уже видны неприступные кипенно-белые стены, неожиданно заявил, что въедет в город верхом, а не в закрытых от чужих пристальных взглядов носилках.
— Нет! — возмутилась Сабина, рефлекторно дернув поводья, когда наклонилась к королю с седла, придерживая край скрывающих его белых занавесей с золотыми крестами Иерусалима. Белая арабка недовольно заржала, встряхивая гривой, и сделала шаг в сторону от носилок, поскользнувшись одним из копыт на размытой дождями дороге, но всё же удержав равновесие. Сабину тряхнуло в седле, заставив схватиться рукой за переднюю луку, всегда казавшуюся ей чересчур низкой по сравнению с боевыми седлами тамплиеров.
— Да, — просипел Балдуин. — Они должны меня видеть. Меня, а не мои носилки.
— Ты не можешь даже ходить без посторонней помощи, — прошипела Сабина безо всякого снисхождения. — Хочешь убить себя раньше времени, пытаясь что-то доказать своим прокля́тым баронам?
— Не хочу, — согласился король. — Но сейчас я должен показать, что всё еще в силе.
— А если ты рухнешь с седла на глазах у толпы? — продолжала шипеть Сабина, безуспешно пытаясь разглядеть выражение его лица под полупрозрачной тканью.
— Не рухну, — сухо пообещал Балдуин не то ей, не то самому себе.
— Я прошу тебя…
— Я. Сяду. В седло, — отчеканил король с почти позабытой Сабиной силой в сиплом надтреснутом голосе. — И я въеду в свой город, как правитель, а не как умирающий.
Сабина так и не сумела убедить его не мучить себя понапрасну. Балдуин оседлал любимого белого жеребца — одному Господу было известно, каких трудов ему это стоило — и отослал возмущенную сарацинку к другим женщинам, окружив себя широкоплечими рыцарями в отполированных до блеска кольчугах. Сабине же не осталось ничего иного, кроме как подчиниться и внимательно следить глазами за королевской фигурой, закутанной с ног до головы в светлую — белую с золотом под цвет герба королевства — ткань.
— Господь всемогущий, сколько в нем силы! — заявил Бернар, разглядев подслеповатыми глазами гордо въезжающего во двор своего дворца короля. — Будь у нас хотя бы дюжина таких рыцарей, как он, и прокля́тые магометане даже думать бы не смели о нападении.
Спешился Балдуин, лишь когда убедился, что за его спиной закрылись ворота и собравшиеся на улицах жители города уже не в силах разглядеть короля. Один из подбежавших к белому коню рыцарей предложил руку в кожаной перчатке, а потом и вовсе подставил плечо почти рухнувшему и с трудом удержавшемуся на ногах королю.
— Созовите, — велел Балдуин, задыхаясь и сжимая рукой золотой аграф подбитого светлым мехом плаща, — королевский совет. Я желаю услышать отчет о сражениях у Айн-Джалут.
Бернар, услышав о приказах, раздаваемых едва успевшим войти во дворец королем, немедленно отрядил обоих сыновей. Младший, по-прежнему служивший при дворе пажом и всё чаще мелькавший возле королевского племянника — разумеется, по приказу мудрого отца, — с энтузиазмом бросился вглубь белокаменных коридоров на поиски тех баронов, что находили в самом дворце. Старший, которому пришлось седлать коня, проворчал себе под нос что-то недовольное, но подчинился. Бернар проводил его взглядом до самых дворцовых конюшен и решил, что пора подыскивать мальчику жену. Мужчина, в отличие от женщины, мог вступать в брак в любом возрасте, не боясь осуждения в глазах общества, а потому Бернар не давил на Жасинта по молодости лет. Но теперь, когда сын уже приближался к тридцатипятилетию, Бернар решила, что его наследнику довольно ходить холостяком и проводить время в обществе доступных служанок и продажных девиц. Пора бы подумать и о собственных наследниках, к которым однажды перейдет их фьеф.
Баронский совет собирался медленно, и поначалу король довольствовался лишь обществом матери и дяди, бывшего, к тому же, сенешалем королевства — и известного в первую очередь своей удивительной жадностью — Жослена де Куртене. А также молчаливым присутствием смиренно стоящего — почти притаившегося — у высокого стрельчатого окна престарелого рыцаря, видевшего жизнь и смерть уже четверых иерусалимских королей и собиравшегося пережить и пятого.
Следом, когда посланник добрался до Храмовой Горы, на поклон к королю явились тамплиеры: утомленный, постоянно прикрывающий глаза Великий Магистр, ушлый сенешаль и белый, как смерть, маршал, при каждом неосторожном движении рефлекторно вскидывающий руку к правому боку. Видно, рана у него была тяжелой, но Бернар, никогда не испытывавший теплых чувств к храмовникам, к этому конкретному рыцарю и вовсе относился с неприязнью. Ставленник Одо де Сент-Амана и командора Льенара де Валансьена, будь неладны все трое!
А затем из-за низкой, почти неприметной дверцы за украшавшими стену белоснежными драпировками появился изящный силуэт с тяжелым подносом в руках, разом заставив Бернара позабыть и о баронах, и о тамплиерах. Она прошла, словно королева, почти невесомо ступая по ковру белыми, расшитыми золотой нитью башмачками и гордо подняв голову в обрамлении пышных черных локонов, вместо того, чтобы робко потупиться, как и положено королевской служанке. На холеном молодящемся лице Агнесс де Куртене промелькнуло недовольство при виде широких, сужающихся у лодыжек шальвар и свободной магометанской туники, скроенных из мягкой белой шерсти и украшенных, как и башмачки, изящным золотым шитьем. А сарацинка если и заметила неприязненный взгляд, то даже бровью не повела, неторопливо расставляя на столе украшенные позолотой кубки, пару тяжелых, отполированных до блеска кувшинов с прохладным шербетом и сладости в низких вазочках, пестрящих самыми разнообразными узорами и напоминающих тонкое кружево из серебристого шелка.
— Ступай, — просипел король в ответ на вопросительный взгляд медовых глаз, но уйти далеко это неприступное создание не успело. Сарацинка повернулась на пятках, скользнула взглядом по собравшимся в зале мужчинам, и пусть Бернар стоял не слишком близко к столу, но он был готов поклясться: как бы ни старалась эта упрямица скрыть свои чувства, ее изогнутые брови и сжатые в линию губы дрогнули в растерянности при виде откинувшегося на спинку кресла и держащегося за раненый бок маршала тамплиеров.
— Принести вам вина, мессир? — спросила сарацинка, внимательно глядя на белое лицо храмовника с темными кругами под глазами и заострившимися скулами. Спросила спокойно, без единой эмоции в голосе — вежливое желание услужить рыцарю и ничего более, как и положено служанке, — но этот взгляд… Этот прокля́тый взгляд, которого никто, кроме Бернара, не замечал, потому что никто не знал, куда нужно смотреть. — Даже магометанские лекари, в том числе и сам Авиценна, признают пользу красного вина при кровопотере.
