— А ты вновь считаешь, что со мной можно говорить лишь о мужчинах, верно?

— Мне любопытно, — повторил король без намека на осуждение, и она придвинулась поближе, устраиваясь поудобнее на мягких хлопковых простынях.

— Даже не знаю, что тут сказать, — качнула головой Сабина, протягивая руку и осторожно поправляя падающие на слепые глаза волосы.

Пожалуй, начну с начала.

Комментарий к Глава двадцать седьмая

*Ла-Сефори (арабское название - Саффурия, еврейское - Ципори) - местность в Галилее в шести километрах от Назарета. В наше время является археологическим памятником и национальным парком. Первые упоминания города относятся к 100 году до нашей эры, а в годы существования Латино-Иерусалимского королевства там была выстроена башня, сохранившаяся и по сей день. В 1183 году Балдуин стянул к Саффурии практически все имевшиеся у него войска, ожидая возможного нападения Салах ад-Дина.

*Пьер Абеляр (1079 — 21 апреля 1142) — средневековый французский философ-схоласт, теолог, поэт и музыкант. Также известен тем, что католическая церковь неоднократно осуждала Абеляра за еретические воззрения.

Если вы об этом еще помните, эта же цитата Абеляра выведена мною в эпиграф второй части. Поскольку она в полной мере и, пожалуй, лучше любых иных слов определяет отношения Уильяма и Сабины.

========== Глава двадцать восьмая ==========

Нижняя Галилея, Изреельская долина, октябрь 1183.

Ветер задувал с запада, хлеща по воздуху полами пирамидальных шатров и принося с собой запах дыма и мяса, жарящегося на разведенных в лагере кострах. Те чадили в лицо из-под установленных на шестах навесов из плотной холстины и почти не спасали от безжалостно атаковавшей лагерь сырости.

— Мессир регент, — ругались сквозь зубы и пехотинцы, хлюпающие водой в кожаных башмаках, и опоясанные рыцари, пытающиеся спасти от ржавчины драгоценные кольчуги. Особенно остро вопрос стоял для безземельных рыцарей, для которых кольчуга, меч и боевой конь-дестриер действительно были единственными ценностями. — Кто же ведет войну, когда начинается сезон дождей?

— Зима в этом году пришла рано, — качали головами воины-старожилы, словно пытаясь сказать, что мессир регент не так уж и виноват в незнании особенностей палестинской погоды. Как и в том, что египетский султан вновь принялся разорять франкские земли, вторгшись в Галилею и дойдя до самого Назарета. Говорили, будто находившийся в городе король принял это известие с удивительным спокойствием и приказал приготовиться к обороне на тот случай, если Салах ад-Дин решит брать Назарет штурмом. Султан по неизвестным франкам причинам отказался от этой мысли — быть может, не хотел унижать себя поединком с умирающим, теперь не способным, по слухам, даже сесть в седло, — разорил предместья города и вновь отступил от стен Назарета, направившись к горе Мон-Фавор в нескольких милях к юго-востоку. Рыцари об этом не знали, но Балдуин, получив известия о новом направлении наступления, сипло выругался, с трудом поставил ноги на низкую деревянную подставку — словно это движение придавало ему сил — и приказал послать за писцом.

— Там клюнийский монастырь*, — объяснил король сидящей рядом на мягких бархатных подушках сарацинке. Та подперла щеку рукой, поставив локоть на колени и блеснув на свету красивым золотым перстнем с бледно-голубым, почти прозрачным топазом, и кивнула:

— Магометане на нем камня на камне не оставят.

Армия Иерусалимского королевства, получив неприятные известия, спешно выдвинулась навстречу наступающему со стороны Дамаска противнику и столкнулась с ним близ источника Тубания у деревни Айн-Джалут. И мессир регент подвергся жесточайшей критике со стороны собственных соратников.

— Нужно бросить в атаку все наши силы! — требовали бароны, графы и даже простые рыцари. — Сейчас нельзя медлить! Разобьем проклятых сарацин, раз нам выпала такая удачная возможность!

Ги де Лузиньян обдумал слова всех своих советников и командиров, в том числе и старшего брата-коннетабля, и приказал рыть оборонительные рвы. Благородные рыцари, которым вместо мечей предложили взяться за лопаты — и не имело никакого значения, что копать будут пехотинцы и оруженосцы, а не сами рыцари, — от такого предложения пришли в бешенство.

— За кого принимает нас этот выскочка? — возмущались рыцари, разом припомнив Ги и его западное происхождение, и ту незначительную роль, что мессир регент играл в родном Пуату. Шестой сын сеньора де Лузиньян едва ли имел значительный опыт в командовании, куда чаще вынужденный покорно подчиняться старшим братьям, да и их военные силы не могли сравниться с целой армией Иерусалимского королевства. Уже немолодые, умудренные годами рыцари поговаривали, будто вóйска крупнее этого — полторы тысячи рыцарей и более пятнадцати тысяч пехотинцев — в Святой Земле прежде не собиралось, а потому с затаенным, никому не показываемым страхом ждали регентского провала и гибели большинства участников предстоящего сражения. Гибели в бою, гибели славной и желанной для любого благородного мужчины, но рисковавшей обернуться крахом для целого королевства.

Мессир регент же повел себя куда более разумно, не решившись на открытую конфронтацию, да еще и со значительно превосходящим его силы противником. Ги и в самом деле не чувствовал себя уверенно во главе столь огромной армии, а потому понимал, что успеха Балдуина при Монжизаре ему не повторить. Бросившись в крупное сражение, как в омут, он лишь напрасно потеряет армию и откроет сарацинам дорогу на Иерусалим. Ги предпочел уйти в оборону и выжидать.

— Завязли мы тут, любезные братья, — резюмировал как-то раз Ариэль, сидя поздним вечером перед чадящим под навесом костром. — Намертво.

Снаружи снова шел дождь, и косые струи били под навес, вымачивая всё, до чего только могли дотянуться, и заставляя пламя недовольно шипеть и плеваться красными искрами. Жослен молча выжимал мокрый, замызганный грязью край длинного сюрко с разрезами и воздерживался от обсуждения регентской стратегии и тактики.

Находящий в тот момент в шатре регента Жерар де Ридфор был далеко не так миролюбив и прямо говорил о необходимости атаковать, опираясь обеими руками на массивный стол с расстеленной на всю столешницу подробной картой Святой Земли.

— Разведчики докладывают, что сарацины вновь готовятся отступить на север. Нужно ударить, мессир, как только они окажутся за пределами своих оборонительных укреплений.

— И спровоцировать их спрятаться обратно, — сухо согласился коннетабль, не споря, впрочем, с самим планом. — Вы правы, мессир де Ридфор, нам необходимо атаковать. Но за годы, проведенные в Святой Земле, я усвоил, что заманивание противника в ловушку — это излюбленная тактика сарацин. У султана армия втрое больше нашей, поэтому не стоит рассчитывать, что он отступает из осторожности. Это западня!

Маршал храмовников, вопреки уже сложившейся привычке, не стоял, а сидел, опираясь рукой на колено и почти не отнимая от посеревших губ кубка с водой. Последняя стычка с сарацинами — такая же незначительная, как и все, на которые решался регент — наградила маршала ударом сабли, рассекшем кольчугу на правом боку, после чего тот самым непотребным образом нарушил Устав, развернув коня и ответив врагу ударом древка, на котором развевалось знамя Ордена. Сенешаль до самого утра возмущался тем, что ни один рыцарь, будь он хоть самим Великим Магистром, не посмеет использовать Босеан, как оружие, а уж маршалу это и вовсе прямо запрещено Уставом, но другие рыцари, видевшие и удар, и текущую ручьем кровь — алую на белой ткани сюрко, — и гордо поднятую голову в тяжелом шлеме, остались почти равнодушны к нарушению правил.

— Однако маршал-то у нас железный, — заявил кто-то из них тем же вечером, торопливо вгрызаясь в кусок жареного на костре мяса, сочащегося жиром и хрустящего на зубах аппетитной корочкой. — Я рядом был, сам видел: весь бок в крови, лицо белое, как у мертвеца, а он спешился, как ни в чем не бывало, и пошел, даже ни разу не пошатнувшись. Да еще и приказы по пути отдавал. Эх, не прогадал наш Магистр, не прогадал!