— Он взял тебя силой? — пролепетала Мадлен, забыв про свое шитье, и Сабина сдавленно рассмеялась.

— Что ты, моя дорогая. Я была уверена, что нет. Я убеждала саму себя, что в этом не было ничего страшного. Это ведь просто кровь, верно? А то, что я совсем его не любила… Какое кому дело до этого, если сотни и тысячи женщин ложатся под мужчин, которых не любят? А потом, — Сабина замолчала и уставилась в окно, на шуршащие в закатной тишине листья фруктовых деревьев. — А потом, — продолжила она дрожащим голосом, — в моей жизни появился мужчина, которому я была готова отдать всё то немногое, что имела. Вот только того, что мужчины считают самым главным, у меня уже не было, понимаешь? Того, что сразу дало бы ему понять, как сильно я люблю его. Вместо этого я пришла к нему, как шлюха, и в конечном итоге он оставил меня, как мужчины всегда оставляют шлюх. Хотя что я рассказываю, тебе ведь все равно этого не понять.

— Мне не понять? — оскорбилась Мадлен, но Сабина засмеялась вновь и закачала головой, отчего перед глазами промелькнули черные завитки волос.

— Ты солгала мне. Я поняла это только сейчас, когда услышала, каким тоном ты спросила меня об Амори. Я не знаю, кем был отец Элеоноры, но ты уж точно не отдавалась ему ради куска хлеба. Да и с чего бы тебе так любить этого ребенка, если ее отцом был насильник? Ты же вся светилась, когда впервые взяла ее на руки.

Мадлен на мгновение потупилась, но откровенничать не пожелала, вместо этого вновь попытавшись броситься в атаку.

— Может, я и не отдавалась ради куска хлеба, но мне приходилось воровать! И я не хочу возвращаться на улицу, не хочу! А именно это со мной и произойдет, когда король умрет! Мы должны быть в Иерусалиме, рядом с принцессой Сибиллой и ее сыном, а не здесь! Мы должны бороться, чтобы однажды нас не вышвырнули прочь!

Сабина сложила руки на полусогнутом колене под шелковой тканью блио, смерила девчонку презрительным взглядом, а затем пожала плечами — Бог тебе судья, глупое создание — и ответила:

— Иди.

— Что? — растерялась Мадлен.

— Иди, — повторила Сабина. — В Иерусалим. Добивайся благосклонности Сибиллы, как делают все те, кто сейчас должен быть рядом с королем, но предал его при первых же признаках болезни. Я тебя не держу. Я не нуждаюсь, — процедила она, отбросив фальшивую снисходительность, — в людях, которые при малейших трудностях бросят нас и убегут к Сибилле или еще кому-то столь же влиятельному. Только вот не забывай, моя дорогая, что это я привела тебя во дворец. И без меня ты всего лишь очередная швея. Думаешь, ты нужна принцессе? Что ж, иди и попытай счастья. Только не удивляйся, когда выяснится, что Сибилла даже не знает твоего имени, — бросила Сабина, поднимаясь и расправляя шелковый подол. — Я тебя не держу, Мадлен. Это твое право, поступать так, как ты считаешь правильным для себя и для своей дочери. Но я останусь с королем, — закончила она, беря с круглого столика пару перчаток, и повернулась к растерянной девчонке спиной. Пусть думает и решает, что хочет. У Сабины хватало дел и без этих истерик.

В первую очередь было необходимо убедить Балдуина, что даже здоровому человеку будет куда удобнее спать в постели, а не в кресле.

— Хватит, — мягко попросила Сабина, войдя в светлые покои и попытавшись осторожно отобрать у короля очередной пергамент. — Я не хочу, чтобы ты совсем ослеп.

— Да я и так почти не вижу букв, — совсем тихо ответил Балдуин, послушно выпуская из рук желтоватый лист. — Даже когда они так близко. Поэтому что толку…?

— Уже поздно, — заговорила Сабина, пытаясь отвлечь его от этой мысли. От мысли о том, что он страшился этой слепоты с шестнадцати лет, молился, чтобы этого не случилось, но все молитвы оказались напрасными. — Тебе нужно отдохнуть.

— Я не устал, — вяло отмахнулся от нее король, но весь его вид говорил об обратном. Сабина протянула руку, осторожно расплетая тонкие волосы, цветом напоминавшие потускневшее золото, расчесала пальцами упавшие ему на плечи длинные, едва волнистые пряди и попросила:

— Пожалуйста. Ради меня.

Балдуин вздохнул, наверняка злясь из-за собственной беспомощности, но послушно сжал предложенную руку правой ладонью с двумя оставшимися пальцами. Выпрямился, опираясь второй рукой на столешницу, и из перекошенного рта вырвался сдавленный стон. Сабина подставила плечо и повела, почти протащила его к приготовленной для сна постели. Король был едва ли на дюйм выше нее, а от болезни исхудал настолько, что она могла бы донести его и на руках, как ребенка. Хотя этого Балдуин ей, пожалуй, уже бы не простил.

Проклятье, думала Сабина, укладывая короля на кровать и развязывая многочисленные шнурки на плотной, скрывающей язвы одежде. Это должна была быть Сибилла. Это должна была быть его мать, Агнесс де Куртене. Это должен был быть кто угодно, но только не совершенно чужая Балдуину дочь сарацинского купца, не имевшая к его семье ровным счетом никакого отношения. Так где же она теперь, вся эта королевская родня?

— Не уходи, — попросил Балдуин, оказавшись под теплым, несмотря на уже набиравший силу летний зной, одеялом. И признался едва слышным шепотом. — Я боюсь не проснуться.

— Чушь! — заявила Сабина, садясь рядом на кровать и опираясь на нее руками в перчатках. И добавила без какого-либо почтения. — Не желаю слышать подобные глупости! Даже думать так не смей, ясно тебе?

Балдуин хмыкнул в ответ почти весело и сощурил мутные белесые глаза, будто пытаясь разглядеть хоть что-то, кроме темного — из-за черных волос, смуглой кожи и темно-синего блио — силуэта.

— Знаешь, для женщины ты бываешь слишком резка. И, пожалуй, слишком прямолинейна.

— Да… — пробормотала Сабина, едва не вздрогнув от этих слов, — мне говорили.

Это был он. Он сказал ей об этом в первый день паломничества к Иордану, когда спрыгнул с коня рядом с устало бредущей служанкой. А потом и вовсе усадил ее в седло и пытался развлечь разговорами, только бы она хоть раз улыбнулась.

— Кто говорил? — заинтересовался Балдуин, устраиваясь поудобнее и пытаясь отвлечься от мыслей о неумолимо приближающейся смерти. И пробормотал себе под нос. — Ла-Сефори*. Нужно собрать войска у Ла-Сефори. Подай мне пергамент, я запишу.

— Я сама, — ответила Сабина и, поднявшись с постели и вернувшись к столу, рефлекторно начертила арабскими буквами: Саффурия. Затем нахмурила изогнутые полумесяцами брови и торопливо подписала снизу франкское название.

— Так всё же, — вновь спросил Балдуин, — кто говорил?

— Он, — рассеянно ответила Сабина, рассматривая черные линии своего почерка на желтоватом листе пергамента.

— Уильям де Шампер?

Сабина замерла в растерянности, не сразу решившись повернуть голову, а когда всё же повернула, король смотрел на балдахин над кроватью. Но едва ли видел украшавшее его шитье.

— Ты, — спросила она почти шепотом, — правда хочешь всё это услышать?

— Меня никто никогда не любил, — отозвался Балдуин ровным сиплым голосом. — Мне любопытно, каково это.

— Не правда, — заспорила Сабина, возвращаясь и вновь садясь рядом с ним. — Я тебя люблю.

— Не так, — ответил король с почти веселыми нотками. — Знаешь, я вдруг вспомнил слова Пьера Абеляра*: «Любовь — одно из тех страданий, которые невозможно скрыть: одного слова, одного неосторожного взгляда, иногда даже молчания достаточно, чтобы выдать ее». Помнится, при первом прочтении я этих слов не понял. Как же можно выдать что-то, когда ты молчишь? Удивительно, но в конечном итоге именно это вы и сделали. А сейчас ты вновь молчишь, потому как не знаешь, что сказать, верно?

— Верно, — тихо, почти робко ответила Сабина. — Ты недоволен?

— Чем? — не понял король. — Тем, что он тамплиер? Или тем, что ты сарацинка? Мне трудно судить о том, чего я совсем не знаю. Но… может, ты расскажешь мне, почему он? Раз уж мои собственные мысли о чем бы то ни было всё чаще кажутся тебе чушью.

У Сабины дрогнули в робкой улыбке губы, и она не удержалась от ехидной шпильки: