— Да.

После чего повернулась, взметнув зеленью рукавов и короткого, украшенного прозрачной тканью шлейфа, и вышла из покоя. Уильям с трудом удержался, чтобы не проводить ее взглядом.

— Садись, — предложил Балдуин, но проведший в седле почти три дня маршал предпочел отказаться. Успеет он еще насидеться на обратном пути в Иерусалим.

— Я постою, — вежливо ответил Уильям и перешел, не тратя времени на пустые расшаркивания, к причине своего появления в Назарете. Балдуин выслушал, не шевельнув ни одним мускулом на лице, и перебил лишь под конец, предсказав развитие событий прежде, чем это успел сделать сам Уильям.

— Салах ад-Дин потребует наказания за грабежи караванов, а не получив желаемого, соберет армию и вновь двинется на Иерусалим. Такое уже было прошлым летом. Только вот я, — король сухо кашлянул и попытался усмехнуться и без того искаженным ртом, перекошенным из-за разъевшей лицо болезни, — я, мессир, едва ли смогу повторить успех при Форбелé. А наказание… — хмыкнул Балдуин, будто его самого забавляло подобное требование. — Что толку в этом наказании? Рено де Шатильон сейчас в силе, и мои приказы он игнорирует. Я для него всего лишь мертвец, который по непонятным причинам всё никак не упокоится в земле. Даже если я подниму против него армию, кто ее возглавит? Ги де Лузиньян? Найдутся те, кому он невыгоден и кто скажет, что Ги узурпатор, возомнивший себя королем при еще живом мне. Граф Раймунд? То же самое. Тамплиеры? Станет еще хуже, и Орден возненавидят поголовно все бароны королевства. На одного из своих они еще смогут как-то повлиять, смогут урвать себе кусок, но влиять на тамплиеров им, по счастью, не под силу. Я прав?

— Я смею надеяться, — искренне ответил Уильям. — Если Орден не сумеет сохранить независимость и вмешается в эти интриги…

— У тебя есть причины этого опасаться? — проницательно спросил Балдуин и впервые за разговор пошевелился, сложив руки в темных перчатках на животе. Уильям уловил боковым зрением, как бесшумно приоткрылись двойные двери в покой и на пороге появился силуэт в зеленом с подносом в руках. Сабина прошла, не глядя на него, к круглому столику на украшенных резьбой ножках и поставила поднос с едва слышным стуком.

— Причины… есть, — согласился Уильям, но проскользнувшая в голосе настороженность его выдала.

— Это ты? — спросил король ровным голосом, почувствовав, что в комнате появился кто-то еще, но будучи не в силах разглядеть, кто именно.

— Я, — согласилась сарацинка, и на обезображенном лице вновь появилось подобие усмешки.

— Сдается мне, наш гость тебе не доверяет.

— Не припоминаю, чтобы я давала ему повод, — ответила Сабина дрогнувшим не то от злости, не то даже от презрения голосом и внезапно приняла почти странный испуганный вид, повернувшись к Уильяму изящным профилем и настороженно уставившись на короля. Будто пожалела о брошенных ею словах. Балдуин приподнял тусклую светлую бровь, почти незаметную на сером лице, и неожиданно пробормотал:

— Интересно. Люди не перестают меня удивлять.

Уильям решил не уточнять, что именно показалось королю таким интересным. Хотя и сам прекрасно понимал, что вырвавшаяся у сарацинки фраза была бы двусмысленна по отношению к любому мужчине, не бывшему ей мужем или близким родичем, а уж по отношению к маршалу тамплиеров, у которого вообще не должно было поводов доверять женщинам просто потому, что они женщины… Слова Сабины становились уж слишком подозрительными. Но Балдуин будто бы решил не заострять на них внимания. Как не стал и прогонять сарацинку из покоев, прямолинейно заявив Уильяму, что эта женщина может остаться и послушать. Иначе потом она и так всё узнает от самого короля.

— Я нахожу любопытным то, как сильно мы порой недооцениваем женщин незнатного происхождения, — заявил Балдуин, попытавшись уже не усмехнуться, а по-настоящему улыбнуться перекошенным ртом, и у Сабины дрогнули губы в ответной, полной щемящей нежности улыбке. — В особенности тех, которые с первой встречи обнаруживают живой ум, а мы предпочитаем от них отмахиваться, больше доверяя словам церковников о греховности и никчемности женской природы.

Уильям промолчал, вспоминая, с каким упрямством Сабина училась читать и понимать псалмы во время паломничества к Иордану. Ему нравилось это упрямство, как нравился и свойственный ей даже в четырнадцатилетнем возрасте прагматизм, но произнесенные королем слова заставили вдруг почувствовать: Балдуин всё же отнесся к Сабине с куда бόльшим пониманием. Балдуин с самого начала оценил ее ум по достоинству, увидев в ней гораздо больше, чем просто красивую женщину.

Ничего более существенного король так и не сказал, предпочтя обсудить иные, не связанные с Ги де Лузиньяном и Рено де Шатильоном вопросы, хотя Уильям отчетливо почувствовал, как сквозь размышления Балдуина о регенте королевства рефреном тянется разочарование. Балдуин, верно, понимал, что от Ги не будет толку, еще когда передавал ему бразды правления, и складывающаяся на военных советах ситуация лишь еще сильнее убеждала короля в неспособности зятя держать баронов в стальном кулаке.

Расползутся по двум лагерям, ясно говорило уставшее серое лицо короля. Поймут, что теперь их уже некому сдерживать, и начнут грызться в открытую. А там д’Ибелины, там граф Раймунд — а ведь после сестер он мой ближайший родственник, — да и этот новый сенешаль тамплиеров… Сарацины будут счастливы узнать, что королевство франков того гляди развалится само по себе.

— Ступайте, — просипел король, когда солнечный свет за окном уже сменился лунным и Сабине уже во второй раз пришлось зажигать в покоях свечи. — Вы оба. Думается мне, что уже очень поздно.

— Балдуин, — заговорила сарацинка, но тот только отмахнулся, слегка качнув головой.

— Иди. Я хочу еще посидеть. Позову, если что понадобится.

Сабина уходила из покоев неохотно, оглянулась несколько раз, еще когда шла к дверям, а за ними и вовсе остановилась, глядя на темное дерево каким-то тоскливым неотрывным взглядом. Уильям тоже остановился, обернулся через плечо, глядя на освещенный одинокой медной лампой силуэт с повернутой к дверям головой в кольцах блестящих, будто выточенных из агата волос, и решился позвать:

— Сабина?

Сарацинка не шевельнулась, но ему показалось, что губы у нее задрожали вновь, сдерживая навернувшиеся на глаза слезы.

— Насколько всё плохо?

Сабина повернулась к нему медленно, словно тянула время, обдумывая возможный ответ. На сердцевидном лице застыло непроницаемое выражение, голос не дрогнул, но глаза и в самом деле блеснули слезами.

— Вы расскажите Магистру, мессир?

Призрак Иордана — нет, еще не Иордана, ущелья Вади-Кельт — повис между ними смутной дымкой готовых прорваться дождем туч и журчанием воды по дну ущелья, мгновенно наполнявшей тяжелые деревянные ведра.

Не говори. Мне придется рассказать Магистру.

— Нет, — тихо ответил Уильям, но выражение смуглого лица не изменилось. — Я спрашиваю, потому что беспокоюсь о короле.

— Надо полагать, — спросила Сабина, поворачиваясь уже всем корпусом и вновь скрещивая руки на груди, — вы поделитесь этим… с друзьями? Они ждут вас в приготовленных покоях, если конечно, вы не желаете отправиться в прецепторию Ордена. Если позволите, я посоветую вам остаться здесь, снаружи уже совсем темно.

— Моим друзьям можно доверять, — ответил Уильям, пропустив мимо ушей заботливое на словах, но равнодушное по тону окончание ее фразы, и увидел, что его ответ по-прежнему не убедил сарацинку.

— Я не могу позволить себе такого доверия, мессир. Слишком многое поставлено на карту. Слишком многим выгодно, чтобы король оказался на краю могилы. Даже если с ним приключится лишь минутное недомогание, они не должны об этом узнать.

— Прекрати это, — не выдержал Уильям, и ее ассиметричные губы дрогнули еще раз. Но заговорила Сабина вновь ровным, без единой эмоции, голосом:

— Что прекратить, мессир?

— Хотя бы называть меня мессиром.

— А как мне вас называть? — равнодушно спросила Сабина и сдвинулась с места, пройдя мимо спокойным неторопливым шагом. И ноздри неожиданно остро защекотало запахом ее масла для притираний.