— Всё хорошо, Элеонора. Тебе нечего бояться.
А потом подняла голову вновь, будто и позабыв о жмущейся к ней девочке, и попыталась улыбнуться. Вышло весьма фальшиво.
— Вы напугали меня, мессир. Пусть я и сарацинка, но всё же… — она сглотнула, еще не оправившись от потрясения, и улыбнулась вновь, на этот раз уже искреннее. И на золотисто-смуглых щеках появились ямочки. — Не стоит так ко мне подкрадываться. Я ведь… не враг.
Уильям с трудом разомкнул губы — не удивился бы, если бы у него из груди вырвался точно такой же свист, что и у нее за несколько мгновений до этого — и смог произнести всего одну фразу, вновь скользнув взглядом по настороженному детскому личику:
— Она твоя?
Он не спросил «его», потому что девочка была слишком маленькой, чтобы быть его, и даже не будь она таковой, даже если бы подходила по возрасту… Ему бы не хватило духу признаться даже самому себе, что это мог быть его ребенок. Что он оказался ничем не лучше своего отца.
А Сабина вздрогнула, как от пощечины, и ее улыбка растаяла, словно дым на ветру.
— И это всё? — спросила сарацинка едва слышным голосом, стискивая пальцами в тонких, как паутинка, кольцах низкий, полукругом, ворот платья. — Больше тебе нечего мне сказать?
Уильям растерялся, не зная, что еще нужно сказать — не понимая, что он должен ей сказать, — но даже если бы и мог, то всё равно бы не успел, услышав за спиной голоса Жослена и Ариэля. Сабина вздрогнула вновь – теперь уже иначе, словно хотела сорваться с места и броситься бежать, но в последнюю секунду сдержалась, — и на ассиметричных губах вновь появилась фальшивая улыбка, а от звука ее голоса в груди будто образовался кусок льда, не дающий ни вдохнуть, ни выдохнуть.
— Полагаю, вы прибыли, чтобы встретиться с королем, мессир. Я сообщу ему, что вы здесь. Пойдем, Элеонора.
Уильям успел посмотреть на утратившую всякую веселость девочку еще раз, и понимание собственной ошибки пришло даже прежде, чем Сабина повернулась к нему спиной. Но даже не столько из-за отсутствия какого-то действительно очевидного сходства — он и сам ведь совсем не походил на своих родителей, — сколько из-за того, как она вздрогнула, услышав вопрос. Словно Уильям и в самом деле не спросил ее, а ударил.
Это был не ее ребенок.
Комментарий к Глава двадцать шестая
Я не возьмусь утверждать, кто в действительности решил выдать Изабеллу замуж за Онфруа де Торона, но если этот брак не был обговорен заранее, то Балдуину в первой половине 1183 года было, на мой взгляд, совсем не до замужества сестры, которая к тому же даже не вошла в брачный возраст. На тот момент это был совершенно фиктивный брак. Скорее всего, его действительно заключили для того, что Мария лишилась влияния на дочь.
========== Глава двадцать седьмая ==========
За резными дверьми красивого, коричневого с позолотой, цвета царили тишина и прохладный полумрак. Стены покоев закрывали светлые — с золотистым шитьем по краям — драпировки, сквозь прозрачные бледно-желтые шторы виднелись растущие в саду цветы и деревья с падающей на них длинной тенью от дворцовой крыши, и запыленная в пути кольчуга выглядела варварским вторжением в этот уголок Эдема. Уильям остановился на пороге, не решаясь принести с собой песок хамсина и запах нагревшегося на солнце металла, но склонившаяся над креслом у окна сарацинка — скрещенные на груди руки в разрезных рукавах и темный на фоне штор изгиб талии и бедра — вскинула голову на звук шагов и отрывисто кивнула.
— Входите, мессир, — разрешила Сабина ровным голосом, выпрямляясь и обхватывая пальцами руки у самых плеч. — Его Величество вас примет.
Из кресла возле окна и круглого столика на резных ножках послышался тихий хриплый смешок, и Уильям почувствовал, что предательски краснеет. Было что-то неуютное в ее тоне и напряженной позе. Что-то непривычно… властное. Так смутившие его поначалу подкрашенные глаза, шелковое блио и тонкие кольца на длинных пальцах были лишь следствием того, как сильно Сабина изменилась внутренне. Куда сильнее, чем он мог предположить. Простые служанки не стоят так подле королей, всем своим видом давая понять, что не сдвинутся с места, пока вторгшийся в прохладный полумрак покоев — будто в отдельный замкнутый мирок — рыцарь не уберется восвояси.
Расстояние до кресла — всего лишь несколько ярдов по пушистым узорчатым коврам — вдруг показались ему каким-то непреодолимым. Даже путь из лондонского Темпла в Иерусалим — несколько месяцев пути по морю и суше, наполненных в равной мере как трудностями, так и почти невероятными открытиями — теперь не виделся Уильяму чем-то столь же тяжелым, как несколько шагов к королю.
Говорили, что всё стало еще хуже, еще страшнее. Если только оно вообще могло таковым стать. Вассалы сплетничали, пересказывая друг другу подслушанные слова королевских лекарей, не жалели звонкого серебра и даже золота, чтобы выведать новые подробности. Рыцари и придворные дамы гудели без конца, и все их мысли занимал один-единственный вопрос, передаваемый из уст в уста и придававший им мерзкое сходство со стаей галок.
Что? Что? Что с королем?
Короля скрывала высокая спинка кресла, покрытая мягкой, блестящей тонким светлым волосом шкурой. Даже приблизившись почти вплотную — и непривычно тяжело ступая по ковру, будто стараясь вколотить каждый свой шаг в мягкий ворс, — Уильям видел только безвольно лежащую на подлокотнике руку в темно-синем рукаве и плотно обтянувшей ладонь и предплечье перчатке из блестящей, почти черной ткани. Сабина не двигалась с места, замерев у второго подлокотника — отделенная от Уильяма креслом, словно крепостной стеной, — и смотрела на него настороженными глазами, в полумраке утратившими свой красивый медовый отлив. Словно волчица, застывшая на входе в логово и готовая наброситься на всякого, кто посмеет причинить вред ее детенышу.
Сабина, которую он помнил, никогда не смотрела на других с таким напряжением. Она никогда не смотрела так на него. Даже если была раздражена словами или взглядами иных рыцарей. Даже если…
— Полагаю, — едва слышно просипел Балдуин, заставив Уильяма очнуться и отогнать непрошенные, сбивающие его с толку мысли. — Вы принесли дурные вести, маршал.
У Сабины дрогнули губы, и Уильяму показалось, будто она хотела бросить ему обвинение.
Ты променял меня — живую и любящую меня! — на холодный перстень и право поднимать в бою знамя Ордена. Надеюсь, теперь ты доволен?
Уильям отвел взгляд от застывшего маской сердцевидного лица и сделал еще один широкий шаг, огибая кресло. Балдуин сидел, откинувшись на высокую спинку и бессильно вытянув вперед ноги, и даже в полумраке выходящих на теневую сторону покоев Уильям отчетливо увидел каждую искаженную болезнью черту лица. Мутные, затянутые бельмом и окончательно утратившие прозрачный зеленый цвет глаза моргнули хлестко, едва заметно — тускло-золотистые ресницы шевельнулись лишь на долю мгновения, словно отгоняя назойливое насекомое, — и король перевел взгляд чуть в сторону, не поворачивая головы. Посмотрел куда-то на уровень красного креста на груди и заговорил, отвечая на безмолвный вопрос, который Уильям не посмел бы ему задать.
— Я вас почти не вижу. Но я вижу, когда мне заслоняют свет. Нет, не отходите, — качнул Балдуин головой с заплетенными в жидкую косицу волосами, вновь уловив изменения в игре света. — Так я хотя бы знаю, куда мне смотреть.
— Простите, государь, — негромко ответил Уильям, чувствуя, что он должен это сказать. Хотя бы потому, что не находил времени, чтобы явиться к королю раньше.
— Вам не за что извиняться, мессир, — просипел Балдуин. Словно говорил одновременно и о том, что знает, как часто слепнут прокаженные, и о том, что понимает, почему к нему приходят только с дурными вестями. С хорошими регент справится и сам. — Ты принесешь вина и еды? — попросил король, поворачивая голову к застывшей неподвижной статуей сарацинке. Сабина посмотрела на него, затем вновь на Уильяма — бросила взгляд из-под ресниц, будто выпустив стрелу из арбалета — и ответила ровным голосом:
