— Почему? — злились ревнующие мужей благородные дамы. — Почему он так смотрит на эту сарацинскую девку? Она же как высохшее дерево, не способное принести ни одного плода.

В двадцать четыре года ни мужа, ни детей. Даже бастарда никому из рыцарей не родила. Так почему же они не сводят с нее глаз?

— Шлюха, — шипела леди Агнесс всякий раз, когда ее муж провожал мечтательным взглядом исчезающую в глубине дворцовых коридоров женщину в длинном шелковом платье без рукавов, наброшенном поверх магометанской блузы и шальвар. Когда смотрел, не отрываясь, как тонкие смуглые пальцы с выкрашенными хной ногтями рассеянно перебирают длинный витой пояс, узлом завязанный на подчеркнутых скользящим шелком бедрах.

Леди Агнесс была матерью шестерых детей, давно утратившей свежесть юной девы и тонкую талию нерожавшей женщины. И она бы простила мужу, вздумай он заглядываться на пятнадцатилетнюю красавицу. Но проклятая сарацинская шлюха, сводящая с ума половину мужчин во дворце, была моложе на один лишь жалкий год, да и при дворе Иерусалимского короля хватало юных девиц с куда более тонкой талией и пышной грудью. Почему она?! Какими магометанскими чарами она покорила и благородных рыцарей, и принцессу Сибиллу, беспечно доверившую сарацинке единственного сына, и самого короля, предпочитавшего проводить время в беседах с этой ведьмой, а не среди верных вассалов и друзей?

Даже собственный отец едва не отвесил Агнесс пощечину, когда она в сердцах пожелала шлюхе быть пожранной проказой. Даже родные братья были рады услужить сарацинке, едва она протягивала им навстречу руку в тонких, как паутинка, золотых и серебряных кольцах. Глупый мальчишка Гийом и вовсе бросился к всаднице в намотанном поверх коротких волос светло-зеленом тюрбане — небольшом, с изящно падающим на округлое плечо концом широкой ленты, — едва белогривая кобыла ступила копытом в дворцовые ворота.

— Позвольте помочь, миледи!

На смуглое лицо вдруг набежала непонятная тень, но уже спустя мгновение проклятая ведьма улыбнулась, и на ее щеках появились очаровательные ямочки.

— Я ведь говорила тебе, Гийом, — пожурила его сарацинка, — что я не леди.

Но и поводья глупому пажу бросила, и оперлась на предложенную подоспевшим Жасинтом руку, легко спрыгнув с седла.

— Благодарю вас, мессир.

— Рад услужить, — ответил брат, улыбаясь так, словно увидел саму Царицу Небесную. Да он бы, верно, уже вел сарацинку если не к алтарю, то уж точно на ложе, если бы их собственный отец не смотрел на нее точно таким же взглядом.

— Леди Агнесс, — коротко поприветствовала ее ведьма, проходя мимо и стягивая с рук кожаные перчатки для верховой езды. Агнесс недовольно буркнула в ответ, мечтая содрать с хорошенькой сарацинской головки тюрбан и вырвать по волоску все эти короткие черные локоны, едва касавшиеся концами воротника зеленоватой блузы, но сарацинка уже потеряла к ней всякий интерес, начав подниматься по широким белокаменным ступеням.

Она торопливо пробежала по прохладным, полутемным в ранний час коридорам и захлопнула за собой дверь покоев, заложив засов. Мадлен вздрогнула от звука удара и ошиблась в стежке. Безмятежно сопящая рядом с матерью Элеонора наморщила во сне носик и перевернулась на другой бок, подставив бьющим в окно солнечным лучам черноволосую макушку.

— Силы небесные, — выдавила Мадлен, выдергивая иглу из шитья, — зачем же так сильно?

Испорченный стежок ее вряд ли огорчал, но любому потревожившему сон двухлетней крошки Элеоноры грозила кара страшнее всех десяти казней Египетских. Робкая, не смеющая даже поднимать на рыцарей глаза Мадлен превращалась в разъяренную львицу, едва кто-то смел обидеть ее обожаемую дочурку. Прежде Сабина посмеивалась над этой метаморфозой и советовала Мадлен почаще проявлять характер в присутствии мужчин, но теперь только отмахнулась, неторопливо разматывая тюрбан:

— Случайно вышло.

После той злосчастной ночи она хлопала дверью постоянно, словно пыталась убедить себя, что та плотно закрыта и никого не впустит. Особенно того, кого уже однажды едва не впустили по собственной воле.

— Тебе принесли, — робко сказала подруга, указывая глазами на сверток, лежащий на низком круглом столике с витиеватыми узорами на единственной ножке и по краю столешницы. Очередной подарок в надежде, что ускользнувшая из рук шлюха смилостивится и позволит закончить начатое.

Сабина смерила сверток взглядом, невольно изогнув губы в презрительной гримасе, и ответила:

— Возьми себе.

— Ты даже не развернула его! — возмутилась такой расточительности Мадлен. Если бы рыцари дарили подарки ей, она бы не выпустила из рук ни одного, даже будь это самое простенькое колечко. — Разве тебе не интересно, что там?

— Нет, — ответила Сабина, аккуратно и неторопливо сматывая широкую ленту снятого с головы тюрбана. — Пусть натаскают воды, хочу смыть с себя пыль.

Это Мадлен тоже в тайне возмущало, поэтому она каждый раз стыдливо отворачивалась, наугад пытаясь поймать бросаемую ей одежду. В иные дни Сабина смеялась над привычкой самой Мадлен неизменно мыться в камизе и принималась брызгать на смущенную девчонку водой из кувшина, но желания смеяться давно уже не было. Как не было и желания улыбаться всякому, кто пытался ей угодить, но улыбаться приходилось. Они ведь не виноваты в том, что она чувствует себя последней…

Шлюхой.

— Да что с тобой такое? — робко спросила Мадлен, подходя вплотную к дубовой бадье, от которой поднимался пар. — Это всё из-за…?

— Нет, — отмахнулась Сабина. — Оставь меня.

Мадлен кротко вздохнула и попятилась из ее спальни обратно в большую светлую комнату с парой круглых столиков и разбросанными по ковру подушками. Сабина зачерпнула ладонями воды и неторопливо умыла лицо, смывая черную краску с век.

Если ты захочешь вернуться… Я буду ждать.

Дождалась, ничего не скажешь. Так ждала, что даже не оттолкнула этого рыцаря, когда он полез к ней с поцелуями в темном коридоре. Замерла, растерявшись, а потом и вовсе ответила. Пока не поняла, что всё было не тем. Она привыкла тянуться вверх, даже приподнимаясь на носочки, гладить руки и плечи, даже сквозь рукава камизы и котты чувствуя под пальцами сильные мускулы, смеяться от того, как покалывают губы короткие жесткие усы и борода, и…

Ничего этого не было. Его не было. И кара ее настигла почти мгновенно. Пусть она вырвалась и убежала, пусть никто этого не видел и не знал, насколько позорной была для нее минутная слабость, но когда спустя всего несколько дней Сабина увидела во дворце тамплиеров, ей показалось, что сама земля уходит у нее из-под ног.

Когда взгляд вдруг наткнулся на рослую — такую высокую, выше едва ли не всех окружавших его мужчин — фигуру в длинном белом сюрко. Когда она разглядела, не веря собственным глазам, рыжину в падающих на плечи густых волосах. Когда услышала…

Командор де Шампер.

Но ведь… крепость в Газе передали кому-то другому. Еще пять лет назад. А после он отправился на Запад и… Больше Сабина ничего о нем не слышала. Ни единой весточки, даже короткого слова, только страшные, не дающие ей покоя по ночам сны. Да, он не мог писать ей из прецептории. Она и не просила его, даже в мыслях, подвергать себя такой опасности. Но разве он не мог отыскать ее во дворце? Он ведь знал, где искать. Но… быть может, он только вернулся? Быть может, всё это время он служил Ордену на Западе и действительно не мог…

Новый удар пришел с самой неожиданной стороны. Леди Агнесс, хихикая, как девчонка, поведала стоящим рядом подружкам — таким же знатным и пустоголовым, — что ее старший брат близко знаком с тем красивым высоким храмовником. И что столь тесное знакомство завязалось вскоре после падения крепости Шастеле и заключения мира с магометанским султаном.

Сабина попятилась прочь, оглушенная этими словами, и замерла в тени поддерживающей потолок колонны, не в силах ни вдохнуть, ни выдохнуть. Ни слова за три года. Ни единого знака.

Он даже не заметил ее, когда прошел мимо, негромко переговариваясь о чем-то с маршалом Ордена. Прошел так близко, что она почувствовала исходящий от него свежий запах мыла.