– Лерка, приехала… Молодец. Подожди, постой здесь, не входи. Давай поговорим.
– Папа, что? Что с мамой?
– Всё, Лерка, почти всё. Рак печени, метастазы везде. Ей очень больно, она криком кричит, наркотики уже почти не помогают.
– А когда всё произошло? Почему ты мне ничего не сообщил?
– А не успел, доча, не успел… Всё быстро очень, за неделю скрутило. Так вроде, недомогание какое-то было, уставала она быстро последнее время. Но не жаловалась, полежит чуток, опять встанет. Все нынче себя не очень чувствовали – зима плохая была, сырая, облачно всё время, гнило как-то… То давление, то ещё какая ерунда. В больницу её посылал – не шла. Ничего, говорит, серьёзного я не чувствую. А неделю назад совсем слегла. Я врача вызвал, та говорит, срочно обследуйтесь. Свозил её в больницу, анализы сдали, УЗИ сделали. А там… Всё, говорят, никаких прогнозов, может, завтра умрёт, а может, через месяц. В больницу она не легла, вот, лежит дома. Не знаю. Вот ведь беда, даже шестидесяти не исполнилось, пятьдесят восемь всего…
В уголках глаз отца закипали слёзы. Он потряс головой, широкой ладонью вытер лицо и застыл так на мгновение.
– Хорошо, что ты приехала, успеешь попрощаться. Она в сознании, тебя очень ждёт.
Из глубины дома донёсся стон. Лерка вбежала в прихожую, бросила пальто, не расшнуровывая, стянула с усилием ботинки, бросилась в родительскую спальню. В доме стоял запах горя и беды – пахло лекарствами и чем-то неуловимым, страшным. Наверное, так пахнет близкая смерть.
Мама лежала на кровати бледная, почти белая и, с трудом сдерживая стон, медленно проговорила:
– Лерочка приехала, родная, как же я тебя ждала, без тебя умирать не хотела. А теперь можно, теперь ты здесь…
– Мамочка, не надо, не говори так. Чего это ты умирать придумала, не надо. Что я без тебя делать буду? Ну-ка, перестань. Давай, лекарства выпьем. Что ты пьёшь? Может, укол тебе сделать?
– Сделай, Лерочка, вот ампулы лежат, пусть немножко отпустит, поговорить хоть с тобой.
Лерка набрала в шприц прозрачную жидкость, капли лекарства скользнули по игле. Мамина кожа была прохладной, слегка рыхлой. Игла вошла, казалось, со скрипом.
– Мама, тебе не больно?
– Нет, Лерочка, не больно. Такое я уже и не ощущаю даже.
Лерка держала маму за руку, рассказывала про свою жизнь, про работу, про тундру и вечную мерзлоту, всё, что рассказывала уже сто раз, но сейчас это уже было не важно. Она понимала, что маме нужно просто слышать её голос, произносящий слова, не относящиеся к её болезни, слова из другого мира и другой жизни, которых уже никогда не будет для неё.
– Жалко, я к тебе в гости так и не выбралась, не посмотрела, как ты там живёшь.
– Вот поправишься, вместе поедем. У нас там интересно, правда, пока ещё холодно очень, всё в снегу. Он до июня у нас лежит. Мы с тобой погуляем, подышишь морозцем, и все болезни как рукой снимет.
Марина Васильевна тонко улыбнулась и закрыла глаза. Лерка поняла, что лекарство, наконец, подействовало, и мама уснула. Она посидела ещё, тихонько высвободила руку и вышла во двор. Отец стоял у садовой калитки и смотрел куда-то вдаль. Она никогда не курила при отце, но сейчас просто не было сил куда-то идти – в сад или сквер кварталом дальше. Она выдыхала сигаретный дым и ощущала какую-то звенящую пустоту в голове. Отец подошёл и сел рядом. Молча они выкурили по сигарете и одновременно потянулись за следующей.
– Папа, я на почту схожу, надо телеграмму дать, чтобы мне отпуск оформили и денег прислали. Деньги нам будут нужны.
Отец не ответил, только кивнул, сосредоточенно глядя под ноги. Лерка вошла в свою комнату, где десятилетиями ничего не менялось, всё стояло и лежало так, как будто она час назад вышла из своей комнаты погулять. В шкафу аккуратно лежали и висели её вещи, которые она носила, когда приезжала в отпуск. Лерка натянула джинсы и лёгкую кофточку, достала тапочки, которые покупала в прошлом году, и вышла из дома.
Дорога до почты, располагавшейся в двух кварталах, оказалась мучительной. Навстречу то и дело попадались соседи и знакомые. И каждый норовил что-то сказать, чем-то успокоить, поинтересоваться подробностями развития болезни. Лерка коротко отвечала, не боясь показаться грубой и, не замечая косых взглядов, шла дальше. Наконец-то почта. За стеклянной перегородкой восседала Леркина одноклассница Лида, она тоже пыталась что-то говорить, но Лерка, коротко поздоровавшись, взяла телеграфный бланк, секунду подумала и стала писать: «Главному редактору Селивёрстову А.И. Прошу предоставить мне очередной оплачиваемый отпуск. Причитающиеся мне деньги прошу прислать по адресу…» Подала бланк Лиде, молча дождалась квитанции и пошла к будке телефона-автомата. Главный не отвечал, молчал и телефон ответсека. Куда они все подевались? Лерка набрала номер отдела промышленности. Трубку снял Лёша Ворохов.
– Лёша, здравствуй. Ты не знаешь, куда подевалось всё начальство?
– Ой, Валерия Евгеньевна, это Вы, здравствуйте! А они все на пресс-конференции, губернатор с Боровиковым и Ядрихинским (представляете, сам приехал!) рассказывают про строительство комбината, я просился-просился, а меня не взяли. А я, между прочим, всё для Вас узнал… – Лёша говорил торопливо, без пауз, словно боялся, что его вот-вот прервут. – Эта самая фирма «Витлор» – обыкновенная преступная группировка! – «разведчик» перешел на свистящий шепот, – На них крови – вагон. Они в начале девяностых…
– Лёша, подожди, про это потом… Лёша, у меня мама умирает. Я телеграмму дала, ты подойди в секретариат, пусть они мне отпуск быстрее оформят и деньги отправят, мне очень деньги сейчас нужны!
– Простите, Валерия Евгеньевна, я не знал… Конечно, сейчас же Ирину Николаевну найду!
– Лёша, и если тебе не трудно, всё, что ты узнал, напиши мне письмом, по электронке отправь, я постараюсь здесь интернет найти. Кстати, скажи там, в секретариате, что материал из командировки я отпишу на днях и тоже по электронке отправлю. Тему-то продолжать надо.
Лерка помолчала, переводя дыхание. Лёша тоже молчал, сопел тихонько в трубку.
– Ну, всё, Лёша, жду твоего письма. Пока.
– Пока, Валерия Евгеньевна, держитесь там. Я всё сделаю.
Лерка повесила трубку и постояла немного в кабине, сглатывая комок в горле. Надо было идти домой. И это было очень трудно.
Она вышла из кабины, помахала Лиде рукой и быстро вышла, не дожидаясь расспросов и разговоров. После полутьмы почты её ослепило солнце. Даже удивительно, каким тёплым и солнечным бывает здесь конец марта! За полтора десятка лет на Севере она совсем отвыкла от настоящих тёплых весен…
Глава шестая
Дни потянулись долгие, безрадостные. Лерка вставала утром рано, готовила завтрак отцу, варила кашу на воде для мамы. Отец уходил на работу, а она садилась рядом с мамой, кормила её. Марина Васильевна ела мало, даже глоток пищи доставлял ей мучения. Она стонала и кричала от боли, когда кончалось действие лекарств. Лерка делала ей укол, держала за руку, пока та не засыпала, варила обед и ковырялась в саду. От весеннего тепла земля сохла, надо было что-то сажать, чтобы отец не остался с пустым огородом и садом. О том, что когда-нибудь всё кончится, и ей придётся уехать, она не думала, только благодарила свой северный отпуск за то, что он такой длинный.
Вечером отец возвращался с работы, молча ужинал и шёл к жене, отпуская Лерку на пару часов. Она, не каждый, конечно, день, уходила в центр города, садилась за столик в какой-нибудь уличной кафешке, брала бокал вина, смотрела в его тёмно-вишнёвую глубину и, удивляясь тому, что она совсем ничего не чувствует – ни боли, ни страха, а только отупляющую усталость, цедила терпкое вино, которое казалось ей почти безвкусным. Потом вставала и медленно шла по едва освещённым улицам, дыша нагретым за день воздухом и, поднимая голову, смотрела на яркую убывающую луну. Звёзды помигивали сверху, яркие, крупные, так не похожие на северные. И деревья мягко шелестели молодой листвой. Придя домой, сидела на лавочке у крыльца, курила, иногда вытирая слёзы. Потом вставала и шла в дом – подходило время делать уколы.
