— Да не бойся ты меня! — засмеялась вдруг женщина, и лицо ее удивительно расцвело от улыбки, — по лицу твоему видно — размышляешь, не разбойники ли мы, не люди ли перехожие!

Маша слегка покраснела, она не ожидала, что женщина так легко прочитает ее мысли.

— Муж мой — купец из Пскова, зовут его Михал Заяц, знают его люди в Пскове, да и в Новогороде тоже знают! Возим мы яблоки, груши, мед, соты медовые да всякий остат лечебный. Я — травница, людей исцеляю, мужу помогаю. Меня зовут Аделя, а это дочка моя, Дарёна.

Девочка скромно улыбнулась и протянула руки, взять младенца, которому надоело лежать на твердом покрытии повозки и он беспокойно закрякал в пеленках.

— Это сынок мой, Девятко, — сказала женщина, и глаза ее заискрились любовью к ребенку, — последыш мой. Из всех деток только трое и остались — Мокша — умом небогат, его бы куда-то в дело приспособить, да бабу ему найти разумную, чтобы помогала сынку моему, Дарёнка вот-вот тоже уйдет, останется Девятко малой, отцова надежда. Я ведь не думала, что могу еще понести, уж и крови стали редко появляться, а потом чую — зашевелилось в животе! Испугалась, думала червь во мне, — Аделя засмеялась, — вот дура-баба! Пошла к лекарю нашему, псковскому, просить ядов, червя травить. А он только посмотрел на меня и говорит — тяжела ты, Аделюшка. Муж-то взревновал, говорил нагуляла! Да где ж я нагуляю, коли всеми днями в саду да на пасеке. Разве что ветром надуло.

Аделя взяла ребенка, оголила грудь и дала младенцу. Маша засмущалась и отвела глаза.

— Так что ты не бойся нас, девица, мы — хорошие люди! Да и ты, смотрю, не черная девка, вона чистая какая, и не странница, ноги у тебя не стерты, и не раба, руки мягкие. Не буду тебя пытать, откуда и зачем, значит бог нас свел вместе, значит надо так.

— Меня Маша зовут, — сказала вдруг Маша, — мне в город надо.

— Я так и подумала, — кивнула Аделя, — мы тебя на два прострела увидели, как ты вдоль стены ходила. Ну что ж, поедешь с нами, мы сами в Новгород едем.

Места в повозке было немного, все оказалось заставлено коробами, корзинами, горшками и бутылями. Внутри сильно пахло медом. Ехать оказалось недолго, Маше показалось не больше часа, но на хромой ноге она точно ковыляла бы часа два, а то и больше. Аделя вместе с мужем сидели на передке, время от времени понукая лошадь, Мокша снова сидел в седле второй кобылы, а Маша полулежала внутри, рядом с младенцем и Даренкой. Девчонка оказалась болтушкой, или, возможно, наскучалась в компании малыша, поэтому и не замолкала всю дорогу. Свистящим полушепотом она немедленно поведала историю своей семьи, из чего Маша узнала, что в роду Зайца все мужики не отличались умом. Отец, хоть и купец средней руки, а главная все же жена.

— Батько-то даже считать не разумеет, — хихикнула девчонка, — мамка за него все делает. Но ей-то и лучше, отец взял ее из семьи бедной, многодетной, так она теперь купеческа женка.

— А как же они не разорились, если такие… — Маша задумалась, как бы лучше сформулировать, чтобы не обидно было, … неумные, а?

— Прадед у нас дюже умный! — Дарёнка вытянула губы и нахмурила лобик, показывая, какого ума ее прадед, — он всем заправляет, он всем сыновьям жен сосватал, велел уважать женок, не обижать их и слушаться. Говорит — бабий ум хитрый да прозорливый! И внукам всем повелел жениться на девках, которые не красотой отличаются, а хитростью. Мамка моя говорила, она отцу ведро воды продала у колодца, за это он и женился на ней.

Маша рассмеялась, представила, как это происходило — молодой пентюх попросил напиться и коня напоить, а ему воду на улице из колодца продали. Это ж надо так уметь! Действительно, умна Аделя!

— А Мокша у нас совсем дурачок, — продолжила Дарёнка, — он только мешки таскать годится, да колоды с медом поднимать, совсем ума-то нет! Отцу все равно, а мать сильно за него душой болеет, на такого нельзя наследство оставить. Вот и мыслит, как бы пристроить его к какой-нибудь бабенке под теплый бок, чтобы любила да кормила, а она уж, мать-то, не пожалеет ничего. Ты от погоди, — предупредила девочка, — сейчас она тебе его сватать начнет.

Ну, только этого не хватало! Маша сразу заподозрила, что не просто так Аделя была слишком добра к ней, и ничего не спрашивая, посадила в свою телегу. Вот оно, значит, как! Ну нет, надо, как только в городе окажутся, бежать, да побыстрее, от этой полоумной семейки.

— Мокша хоть и недолугий, — продолжила Даренка, — а девкам подолы задирать горазд! Мать сказала, что как только дозрею, надо скорее замуж выходить, а то ему ведь все равно, сестра или нет, главное баба. Он давеча к соседке нашей подступался, она стара, годков сорок ей уже. Так она об него коромысло сломала, гнала до наших ворот со спущенными портками!

Девочка хихикнула. Похоже, неприятности брата мало ее волновали.

— Один Девятко у нас умен будет, — внезапно, сменив тон, заворковала она, глядя в лубяную колыбель, — вот кто отцово наследование примет.

— А почему ты думаешь, что он не такой как брат вырастет? — Маша удивленно взглянула на девочку.

Та помолчала, потом погладила мальчика по светлому лобику.

— В том году урожай был очень велик, сами не справлялись, работников наняли. Один был очень хорош, работящий, красивый…

Дальше можно было не договаривать, Маша и так все поняла.

Ворота города показались впереди, и Михал хлестнул поводьями, поторапливая лошадь. Маша смотрела в щель — вот хозяин с хозяйкой спустились с козл, к ним подошел охранник. Аделя поклонилась мужчине, что-то сказала. Тот протянул руку и в ладонь легли пластинки серебра — плата за вход в город. Двое других обошли повозку, заглянули внутрь. Маша сжалась, ей показалось, что ее тут же узнают, но мужчины мазнули взглядом и отошли, ничего интересного для себя они не увидели.

— Невестка, да дочка, — услышала Маша голос Адели и передернулась. Уже в невестки записали.

Наконец поехали. Маша пододвинулась к краю, отогнула уголок полога и присмотрелась. Что-то изменилось вокруг. Вроде то же самое, но что-то не то, она это чувствовала. Потом догадалась — слишком много вооруженных людей на улицах. В первый ее приход она видела только горожан разных сословий, а сейчас кругом военные, пешие и на конях. Это было странно.

По городу ехали долго. Маша надеялась увидеть знакомые очертания, но, ничего знакомого на глаза не попадалось. Наконец, повозка остановилась. Аделя с мужем с кем-то разговаривали, потом хозяйка заглянула в повозку.

— Ну что сидите? Приехали, вылезайте!

Маша первая выбралась наружу. Нога болела ужасно и пульсировала, ей это совсем не нравилось. Дарёнка подала Маше ребенка и спрыгнула с высокого края повозки.

Они стояли на каком-то дворе. Вокруг суетилось много народу, кричали, переговаривались, совершенно не обращая внимания на приехавших. Маша растерянно оглядывалась, пытаясь понять, где находится. Здесь было грязно — разбитый множеством колес двор походил на одну большую пашню. Мужики ходили в сапогах, женщины, брезгливо приподнимая подолы, в кожаных поршнях, люди победнее — в лаптях. Маша перебирала босыми ногами, чувствуя, как мягкая грязь просачивается между пальцами.

Хозяева повозки вернулись. Михал вместе с сыном взяли под уздцы лошадей и повели их вокруг двора к конюшням.

— Идемте, — махнула Аделя, и дочь пошла за матерью. А за ней и Маша, стараясь обтереть ноги о траву.

Помещение, куда они вошли, было чуть чище, но и тут ходити все в тех же сапогах. Маша отчаялась отчистить ноги и махнула рукой. Аделя долго вела за собой, наконец они добрались до какой-то клети.

— Тут переночуем, — с улыбкой произнесла Аделя, — а завтра переберемся на Готский двор, там почище, да и черного люда поменьше. Сегодня припозднились мы, торговать уже не пойдем, поэтому ложитесь спать.

Она взяла ребенка, приложила его к груди. Кормила походя, занимаясь приготовлениями ко сну. В клети стояли две кровати, больше похожие на настилы. Дарёнка села на одну, достала гребень, начала расчесывать тонкие белокурые волосы.