– Что за бред, что за…! – чертыхнулся он, на всякий случай ударил себя ладонью по щеке, зажмурился, еще раз ударил. Очередная короткая вспышка яркого света у самого лица ослепила на мгновение. Максим пошатнулся назад, снова ударил себя по щеке, затем еще раз, разболелась голова, сознание плыло…

– Очнитесь, молодой человек! – послышался голос сквозь затуманенный разум. Максим с трудом открыл глаза. Он лежал на тротуаре, а какая-то женщина с определенной периодичностью била его по щекам. Рядом столпились еще человек пять, кто-то по телефону вызывал «скорую», пытаясь высмотреть на близлежащих домах адрес.

– Где он, вы видели? – Максим приподнялся на локтях, а затем сел, озираясь по сторонам, – Вы видели, где тот старик? – посмотрел вопросительно он на женщину.

– Да какой старик, сынок? – удивилась она, – Может и был кто, так то не при нас. Ты передо мной из аптеки вышел, я сразу следом, ты спустился со ступенек, да полетел вон на землю. Голова, аль сердце, что стряслось-то?

– Максим встряхнул головой, кое-как поднялся, – Спасибо, я сам дальше… – бросил он и насколько мог, быстрым шагом поспешил покинуть место происшествия, не желая далее находиться в центре внимания.

Будучи дома и приняв контрастный душ, Максим сидел в полной тишине за кухонным столом, медленно потягивая крепкий кофе. Из головы не выходило произошедшее сегодня у аптеки, но, не смотря на всю реалистичность, он понимал, что это всего лишь очередная галлюцинация с потерей сознания. Это был уже третий случай за последний месяц. Как объяснил врач, опухоль давила на определенные участки мозга, что в свою очередь и вызывало спонтанную потерю сознания, кратковременную потерю памяти, боли, бред.

Громкая трель телефона, лежавшего рядом, нарушила тишину.

– Да, Мартуль! – ответил Максим на звонок, включив громкую связь.

– Макс, я до врача не смогла дозвониться, ты был сегодня на приеме, что-нибудь выяснилось? – строгим тоном поинтересовалась сестра.

– Недавно вернулся, всё хорошо, ничего страшного – попытался он придать голосу бодрости, – Банальные мигрени какие-то. Говорит, на свежем воздухе больше бывать, а лучше в горы, там воздух хороший и пройдет всё, – соврал Максим.

– Ну, горы он мог тебе и не советовать, – усмехнулась Марта, – Опять собрался, да? Что на этот раз искать будешь?! Макс, запомни, кроме тебя, у меня родственников нет, так же как и у тебя, кроме меня. Прошу, выходи почаще на связь! Я понимаю, что отговаривать тебя от этой затеи бессмысленно, так хоть веди себя по-человечески, а не как эгоист, я же переживаю! Заедь к нам, Лёва картину недавно закончил, говорит, ты должен оценить. Ты когда из города смотаешься? – умолкла наконец Марта.

– Думаю дня через три-четыре. Все готово, погода устоялась. Мартуль, я тебя понял, завтра к вечеру, обещаю, доберусь до вас. Лёве привет, картину заценю всенепременно. Всё, Мартуль, обнимаю крепко, завтра увидимся, у меня вторая линия, извини! – он быстро нажал кнопку завершения разговора, и облегченно выдохнул.

В виски вдруг резко ударило пульсирующей болью. Спустя минуту всё стихло, и затем медленно по нарастающей боль начала обволакивать всю голову. Вскрыв упаковку таблеток, не мешкая проглотил одну, запив остатками остывшего кофе, и прикрыл глаза, облокотившись затылком о стену.

Разум не покидали мысли о смерти. Максим не понимал, боялся он этого или нет? Нет, скорее это было любопытно, но любопытно и страшно одновременно. – Страшно любопытно, – усмехнулся Максим.

Он ясно осознавал, что ничего в этом мире его не держало. С самого раннего детства, насколько мог вспомнить, он всегда чувствовал себя чужим везде, словно на перевалочном пункте, где особо ни к чему не привыкаешь, зная, что твоя конечная дислокация еще впереди.

Возможно, сказалось детство в детдоме. Попали они с сестрой туда, когда ему было около двух лет, а Марте ближе к четырём. Позднее точный возраст и даты рождения установить так и не смогли. Кто были их родители, не удалось выяснить до сих пор. В архивных записях тех лет значилось, что милицейский патруль обнаружил их одних на пригородной трассе, на автобусной остановке, легко одетых и порядком замерзших. Они ничего так и не смогли рассказать, чтобы прояснить, кто их родители и как они оказались на той пустынной дороге. Сейчас же они оба и вовсе не помнили тех событий.

С тех пор минуло уже тридцать лет, и все эти годы Максим изредка замечал за собой, что тяготится этим миром, а особенно обществом, казавшимся иногда слишком чужим, словно муравья поселили в осиное гнездо. Нет, он не был нежным, выросшим в тепличных условиях, наоборот – детдом закалил в нем характер, научил с легкостью переносить любые трудности, в дальнейшем и служба в армии ему далась очень легко. Да все в жизни складывалось, и карьера сейчас уверенно двигалась в гору, но стойкое ощущение себя чужим в этом обществе, очень мешало. По этой причине часто, когда выдавалась возможность освободиться от работы, он отправлялся в горы. В основном предпочтение отдавалось Алтайским возвышенностям, Сибири и Уралу, тянуло всегда на север, в тишину, где на многие сотни километров можно было не встретить ни одного человека. Тишина природы и одиночество успокаивали, давая определенный жизненный заряд на какое-то время. На вопросы сестры, о предмете своих шатаний по безлюдной суровой тайге, Максим всегда коротко отшучивался, что ищет себя.

В одну из таких своих вылазок в прошлом году, в районе безымянной сопки приполярного Урала, Максим наткнулся на странный гранитный куб около пяти метров в габаритах. Грани его были очень четкие, и если не обращать внимания на мелкую выкрошку, идеальны, как струна. Было ясно, как белый день, что куб рукотворен, но кто и с какой целью затащил его в безжизненные хребты приполярья? Поздняя осень и стремительное ежедневное похолодание не дали возможности задержаться, а постоянная морось вперемешку со снегом, погнала прочь на равнину, в сторону цивилизации.

Перелопатив позднее кучу информации за зиму, ничего путного он так и не узнал о своей находке. Приходилось строить только догадки. И вот долгожданная весна. Максим как мог, тянул время, не торопясь с отъездом, зная, что в тех краях еще холодно, ошибку совершать не стоило. Мысль о тайне согревала душу. Он хотел поскорее добраться до странного куба и изучить, как следует. Максим в какой-то момент понял, что эта глыба черного гранита была ему роднее и интереснее, чем весь его ежедневный быт, работа, женщины. В чем эта связь заключалась, понять было сложно – скорее всего в своей тайне, да это особо и не важно было.

И вот, накануне прозвучал приговор. Беспощадный, равнозначный тому, который неоднократно приходилось слышать из старых военных фильмов – «Расстрелять» – эхом разлеталось по разрушавшемуся разуму. Клетки его мозга взбесились, и остановить этот процесс не представляется возможным. Механизм самоуничтожения был запущен без права на пересмотр. – «Расстрелять» – приказал кто-то там, и он услышал, но не дрогнул, выстоял, не бросился ничком вымаливать жизнь, прощение. Он нутром чуял, что это не его жизнь, она поддельная, изготовлена каким-то умелым бутафором, а он её терпел из уважения к искусному мастеру, потратившему наверняка немало времени и сил сотворить подлог, что было достойно уважения. Нет, страшно, конечно же было, но не было страха поганого, липкого. Был трепет перед некой истиной, с которой непременно придется столкнуться лицом к лицу. Максим это знал наверняка. Он знал, что первая приходит именно она и только она является мерилом всего сущего. Поживём – увидим, а помрём – узнаем!

***

– Проходи, Макс, Лёва наверху, у себя в мастерской. Я на кухню, скоро ужинать будем, у вас полчаса и можно к столу! – скомандовала сестра, впустив гостя, и скрылась за ближайшей дверью.

Максим разулся и прошел к лестнице, ведущей наверх. Марта со своим мужем Лёвой жили в пригороде в частном доме. Лёва был художником-любителем. Рисовал, правда, не ахти, как считали его коллеги, в том числе и Марта, но Максиму нравились его картины. Он всегда выискивал в замысловатых сюжетах некий потайной смысл, понятный только ему одному, делился своими мыслями с Лёвой, тот в свою очередь каждое свое новое творение спешил в первую очередь показать именно Максиму. По сути – больше никто особого интереса к его творчеству и не проявлял.