Туда, где ждёт рассвет востока

Где усыпальницу мне приготовила природа

Где настоящее начало моего исхода

Где отчий дом – мой Путь

Моя последняя дорога.

1969 год. Сентябрь

Кемеровская область. Окрестности села Ржавчик.

– Саныч, Саныч! – запыхавшийся мужичок с измазанным сажей лицом буквально вышиб дверь вагончика, почти кубарем вкатившись внутрь.

– Саныч, там это…! – бедолага хватал ртом воздух, как рыба, пытаясь связать сбивчивую речь в нормальное предложение, – Уфф… там баба! – развел он руками в стороны, выпятив живот, будто показывая размер улова на рыбалке.

– Черноусов, ты опять пьяный?! – вскочил из-за небольшого стола бригадир участка угольного разреза. – Уволю к чёртовой матери! Какая баба, совсем с катушек съехал!? – ударил ладонью по столу Саныч.

– Да баба в пласте, Саныч, вот те крест! – окинул он себя неуклюжим знамением, – Взаправдашняя девка, етить её в коромысло! – скинул Черноусов с головы каску, трясущимися руками схватил со стола графин с водой и жадно отхлебнул. – После подрыва порода вскрылась – пласт метров двадцать, а у самого основания баба! – с выпученными глазами тараторил рабочий, – В гробу, как живая! – выдохнул он наконец-то, утерев испарину со лба, размазав сажу.

– Пошли, показывай! – скомандовал бригадир и выскочил из вагончика, подхватив с вешалки куртку.

У основания среза породы столпились около десятка рабочих.

– Ну-ка, расступись! – выкрикнул бригадир.

– Саныч, погляди, какую диковину чуть не бахнули, – махнул один из подрывников в сторону ниши, образовавшейся после обвала.

В углублении, диаметром около трёх метров, среди бархатно черного угля, на гладко шлифованной плите, стоял самый настоящий саркофаг из белого мрамора. Крышка с него была уже сброшена и лежала рядом. Бригадир медленно, с опаской, оглядываясь по сторонам, подошел ближе. На лбу выступила испарина. Саныч сделал еще шаг и вытянул шею, заглядывая внутрь. Сердце его учащенно начало биться, руки слегка затряслись.

– Чья шутка!? – повернулся бригадир к рабочим. – Эй, вставай! – выкрикнул он уже в сторону странного «гроба».

До краёв саркофаг был наполнен какой-то прозрачной жидкостью, а в ней лежала молодая девушка. Она выглядела спящей, на щеках даже виднелся румянец, а пышные светлые волосы до половины были заплетены в косу. Бригадир как завороженный смотрел на нее и про себя отметил необычайную красоту. Она была красивой настолько, что Саныч не мог даже сравнить ее ни с какой из женщин виденных ранее. Он вообще не мог понять этой красоты – она была невероятной, завораживающей, какой-то странной, для определения которой он не мог подобрать слов и даже мыслей. Нечеловеческая, будто несуществующая, не с этой планеты. Саныч прикрыл глаза и сразу же образ девушки исчез. Открыв глаза, он поймал себя на мысли, что ощущает ее красоту будто впервые. Снова прикрыл глаза, образа как не бывало, открыл, и вновь будто впервые. Нет, лик девушки в памяти отложился, но как только Саныч закрывал глаза, он терял ту красоту, излучаемую ею. Это было необычно, пугающе и в то же время хотелось ощущать ее как можно дольше. Саныча вдруг осенило, что подобное он где-то уже ощущал. Да, похожее было и не единожды. В его жизни несколько раз происходили мгновения некой великой музыки в голове, в сознании, где-то в глубине души. Это было мимолетным и редким явлением. Всегда происходило, когда Саныч засыпал и на границе, еще не до конца погрузившись в сновидение вдруг начинала играть музыка до того невероятная, что слушать ее хотелось вечно. Она звучала какие-то мгновения, затем исчезала, Саныч просыпался, нервно вздрагивал, пытаясь удержать ту мелодию в голове, но никогда этого не удавалось сделать. Он позднее понял, что не получится этого сделать, как ни пытайся. Пришло понимание, что нет у человечества таких инструментов, чтобы ее проиграть, но самое главное его открытие было в том, что нет у человека тех органов чувств, которые способны были бы воспринять, услышать эту музыку. Год назад, когда он слышал её в последний раз, он понял, что воспринимает ее не физическим телом, не органами слуха, не мозгом физическим, а некоей тонкой искрой. Возможно даже самой душой, которая позволяла это сделать в момент сна. Так и здесь. Неподвижное тело девушки излучало непонятную, странную красоту, сродни высшей музыки, которая была невероятна, но запечатлеть ее было невозможно.

Бригадир сделал еще шаг к саркофагу, протянул руку, слегка коснулся камня, вскользь дотронулся водной глади жидкости, пальцы тут же онемели. Бригадир отдернул руку, попятился назад.

– Да откуда же … – с нескрываемым удивлением бормотал он себе под нос, – Этому пласту миллионов триста!

– Не меньше пятиста, Саныч! – выкрикнул кто-то из-за спины.

– Бушуев, оцепите все! Никого не подпускать! – скомандовал Саныч и побежал в сторону вагончика.

– Да не пьяный я, Иннокентий Владленович! – кричал в трубку телефона бригадир, – Девка в пласте, в жиже какой-то, как живая…. Да, оцепили…. Да, ждём, всё понял, Юрий Владленович! – бригадир положил трубку, сильно стукнув ею по аппарату, и выбежал на улицу.

Начинал накрапывать мелкий дождик, близились сумерки. Саныч быстрым шагом поспешил к оцеплению, где уже галдела толпа местных сельчан. Весть о чудной находке разлетелась по округе молниеносно.

– Я попрошу всех разойтись по домам, товарищи! – размахивая руками, ответственный Бушуев пытался оттеснить любопытных местных жителей.

– Расходитесь, граждане! – подоспел Саныч, – Утром будет комиссия, будем разбираться!

– Потом и вовсе не дадут глянуть! – выкрикнул кто-то из толпы.

– Да-да, показывай, Саныч! – поддержали его.

Толпа уверенно двинула на бригадира, тот расставив руки в стороны, попятился, запнулся и, размахивая руками, полетел на саркофаг. Падая, он одной рукой угодил прямо в жидкость наполнявшую гроб, резко отдернул ее, задев кисть руки девушки, тут же почувствовав сильное жжение на мгновение, которое сменилось онемением, и пока пытался подняться на ноги, всё прошло.

– Смотрите, смотрите! – закричал кто-то, указывая в сторону гроба.

Бригадир обернулся. Кисть руки девушки наполовину торчала из жидкости и в том месте, где не была погружена, почернела. Кожа стала морщиться, усыхать, что стали различимы костяшки пальцев. Бригадир сделал шаг назад. Никто больше не спешил на смотрины, толпа приглушенно галдела позади. Надвигаемые сумерки нагнетали на собравшихся суеверного страха. Кто-то даже неуверенно предложил сжечь «ведьму».

Бригадир пошарил взглядом по земле, поднял продолговатый кусок угля, подошел к саркофагу и, подтолкнув им, погрузил обратно торчащую руку девушки в жидкость. Саныч почему-то был уверен, что она станет прежней и это произошло.

– Мириканцы это всё! – закричал пожилой худощавый мужичок из толпы, – Капиталисты хреновы!

– Да-да, они самые! – поддержали его тут же, и толпа загалдела еще больше.

В какой-то момент послышался нарастающий вой милицейской сирены. Желтый уазик уверенно приближался, лавируя между ухабами карьера, проблесками разбавляя сумерки. Резко затормозив у среза породы, оттуда торопливо выскочили четверо в форме.

– Кто главный! – требовательно выкрикнул один из них с капитанскими погонами.

– Здесь я! – протиснулся сквозь толпящихся бригадир. – Наконец-то…, – выдохнул он с облегчением, трясущейся рукой утирая испарину со лба.

В спешном порядке служители закона переписали имена и фамилии всех, кто находился в карьере и в приказном порядке отправили по домам.

Спустя еще час прибыл «Урал» с двумя десятками вооруженных автоматами солдат. Выставили оцепление. К утру ожидался вертолет с какой-то важной делегацией.

Саныч сидел в вагончике и нервно постукивал пальцами по столу. Напротив сидел капитан и что-то записывал в служебную тетрадь.