Мармышка смотрела на него так враждебно, будто это именно он остановил лифт. Даже смешно. Хотя чему он вообще радуется? Что вновь застрял в лифтовой шахте во время новогодних праздников? Вчерашний — хотя нет, сегодняшний — Палыч ещё, небось, не проспался.

— Шо, опять? — возмутилась та же диспетчер. — Вы там чего, танцуете в этом лифте?

«Трахаемся», — подумал Андрей мрачно, но вслух ответил:

— Нет. Мы в нём застреваем.

Женщина подумала и ответила:

— Ладно, ждите, сейчас придут, вынут вас.

— Интересно, сейчас — это когда? — пробормотала мармышка. — В этом году или уже в следующем? Хотя… риторический вопрос. Хм… а чем это так воняет?

Андрей поводил носом.

— Я ничего не чувствую.

— Да ладно, — мармышка нахмурилась, раздувая ноздри. — Пахнет, как… чёрт, я даже не знаю… Как ссаные тряпки или грязные носки…

И тут он понял, о чём она.

— А-а-а… Это сыр.

Соседка вытаращила глаза.

— Какой ещё сыр?!

— С плесенью.

— Фу-у-у! — она демонстративно зажала нос. — Так это от тебя воняет!

Анна

Терпеть не могу эти дурацкие сыры с плесенью. Маленький кусочек — а вони на весь холодильник. Любит у нас это безобразие на работе одна сотрудница, и как принесёт, так впечатление, что в холодильнике в буквальном смысле мышь повесилась и теперь разлагается.

Ну бяка же!

— Не от меня, а от сыра.

— Сыр у тебя, значит — от тебя!

— Слушай, — Дятел явно начал злиться, — почему ты такая раздражительная? Тебя парень бросил?

Я так опешила, что забыла про сыр.

— Почему это?

— Что — почему? Почему бросил или почему раздражительная?

— Нет! Почему это ты так думаешь?

— Да потому что у тебя все симптомы недотраха!

Ух…

— Вонючка ты. Как твой сыр, — сказала я, отворачиваясь. — Придумал недотрах… Да ты меня вчера в этот пол так вколачивал, что на год вперёд хватит!

— Вот потому и вколачивал, видимо, что тебя парень бросил, да? — насмешливо сказала эта ехидна. — Иначе он уже заявился бы ко мне в квартиру с дробовиком.

— Больно ты нам нужен. Потом ещё сидеть из-за тебя, дятла недоделанного.

— Почему это дятла?

— Да потому что ты дятел, целыми днями то стучишь, то сверлишь! И питаешься, наверное, червячками в стенах. Закусываешь их сыром с плесенью!

К моему удивлению, сосед не разозлился, а рассмеялся. И вместо того, чтобы свернуть с намеченного пути, остался на нём, спросив:

— Так ты, получается, своему парню ничего про наш секс не рассказала?

И кем он меня считает, интересно знать? Трахаться с другим, имея парня — в моём случае мужа — это…

Вот убила бы!

— Рассказала. Он предложил устроить тройничок.

Судя по ошарашенному молчанию, такого ответа Дятел не ожидал. Так тебе, вонючка!

— Ты сейчас серьёзно или шутишь?

— Такими вещами не шутят! — я всё-таки повернулась к соседу лицом и округлила глаза. — Ты что! Тройничок — это очень серьёзно! Ты с какого боку предпочитаешь, с переднего или заднего?

Сосед скрестил руки на груди, глядя на меня с укоризной.

— Шутишь, мармышка.

Секунду я молчала, переваривая услышанное.

А потом завопила:

— Кто-о-о-о?!

Андрей

Ах, как сладка оказалась месть!

— Мармышка. Мартышка и мышка в одном лице. Это ты.

Она всё молчала, только глаза таращила, напоминая уже не мармышку, а какого-нибудь долгопята.

— По-моему, оригинальнее, чем твой дятел.

Она очнулась и, процедив:

— Гораздо! — бросилась на Андрея, явно чтобы выцарапать глаза или задушить.

У мармышки было несколько секунд форы, пока он освобождал руки от сумок, и она успела мазнуть кулаком ему по скуле. Но потом Андрей сжал её в объятиях и, оттеснив к стене, поцеловал.

Она укусила его за нижнюю губу, пошла кровь, и солёно-сладкий вкус заполнил рот, почему-то возбуждая сильнее. И это сопротивление — руками мармышка пыталась оттолкнуть его от себя — тоже.

Куртка чертовски мешалась, и Андрей сбросил её на сумки, не отрываясь от соседкиных губ, потом начал стаскивать верхнюю одежду и с неё, но она так вертелась, что он плюнул — и, притеснив девушку к стене как можно плотнее, обеими ладонями сжал грудь, одновременно с этим погружаясь языком в сладкий и мягкий рот.

Он и не понял, в какой момент мармышкино сопротивление превратилось в осторожную ласку. Она тихонько погладила его одной ладонью по затылку, а вторую положила на плечо, и это оказалось настолько приятно, что Андрей застонал, не отрываясь от её губ и груди с острыми сосками, которые было так восхитительно возбуждающе сжимать…

…Они даже не заметили, как двери лифта раздвинулись с оглушительным грохотом, и кто-то весело и пьяно произнёс:

— Оп-па! Интим!

Анна

Вчерашний Палыч заявился, как снег на голову. И с одной стороны, я этого человека-торта готова была убить за то, что так рано нас освободил — между ног-то уже горело всё — и в то же время была ему благодарна. Ни к чему это, ни к чему!

Но у Дятла, наверное, во рту какой-нибудь наркотик или афродизиак. А как ещё можно объяснить то, что я теряю голову от его поцелуев?

Я, конечно, люблю целоваться, но не до такой же степени… Я ведь даже не знаю, как его зовут!

И эта «мармышка»… Убила бы гада!

Когда Палыч радостно возопил про интим, мы с Дятлом отшатнулись друг от друга, и я при этом ударилась головой о стенку лифта. Зашипев, потёрла затылок и посмотрела на соседа, наверное, с ненавистью — по крайней мере он от этого моего взгляда вздрогнул.

Господи, спасибо, что ты на этот раз не дал нам… э-э-э… полураздеться. Вот Палыч был бы счастлив. Ещё и телефон бы достал — запечатлеть прекрасную картину «Голожопые в лифте».

И мы с Дятлом потом были бы звёздами инстаграма. Хотя… не уверена, что Палыч слышал про инстаграм…

— Ну и прально, прально, — продолжал радоваться наш дважды спаситель, — чем ещё заниматься, мля, когда в лифте застреваешь!

— Можно на стенах рисовать, — предложила я, застёгивая куртку наглухо, до самой шеи. Не знаю даже, зачем, в лифте было жарковато — особенно после случившегося, — да и домой скоро приеду, но… Так я, наверное, чувствовала себя более защищённой. От Дятла, который решил, что будет долбить не только свою квартиру, но и меня.

— Я те нарисую, мля! — погрозил мне пальцем человек-торт. Хотя… он скорее человек-перегар. — Я тя тогда из этого лифта не выпущу, пока не отмоешь!

— Не волнуйтесь, — вмешался соседушка. — У нас нет с собой ничего, чем рисовать на стенах можно.

— На стенах рисовать можно всем, — возразила я. — Я вот в детстве творогом рисовала, а мой троюродный братик — собственными какашками.

— Фу, — хором сказали Дятел и Палыч.

— Фу, — подтвердила я. — Но зато его мама теперь говорит, что это была его первая в жизни инсталляция. Художником вырос.

— Инста… что? — переспросил сосед, пока человек-перегар просто молча моргал. — Я знаю только инстаграм.

— Да это почти то же самое, — ответила я и, отодвинув в сторону сначала Дятла, а потом и Палыча, выбралась наружу. — Только инсталляция.

Андрей

Мармышка так быстро свинтила вверх по лестнице, что Андрей и глазом моргнуть не успел. Он попытался её догнать, поначалу полагая, что это получится довольно легко — всё-таки ноги у него были в два раза длиннее, — но не вышло. Соседка будто включила сверхскорость.

Не вышло у них работы над ошибками. Точнее, у него не вышло. Хотел ведь извиниться, но… вместо этого опять напортачил.

Что-то это ему напоминало, и Андрей, разгружая продукты, пытался понять, что именно. Вспомнил, когда достал из пакета упаковку с зефиром в шоколаде, который собирался завтра отвезти маме и Карише. Сестра такой зефир обожала.