— Идиот, — говорит Кроули вслух, прижимая восхитительно ледяной бокал ко лбу. Люди вокруг его не замечают, — ну какой идиот…

Ангел, что творил с ним звезды. Разве Кроули хотя бы раз ему предлагал разделить с ним что-то земное? С чего он взял, что тот отказался бы?

Кроули смотрит на телефон в руках, отчаянно желая позвонить и задать вопрос.

— Нет, — он снова говорит вслух, — нет. Не так и не сейчас.

Никогда.

Каким-то образом Гавриил действительно смог его понять.

Кроули сделал выбор. Значит будет идти до конца.

****

Кроули уверен, что Гавриил вернулся, когда утром слышит звонок в дверь. Он морщится от головной боли, быстрым щелчком убирает все последствия вчерашнего вечера, творит себе одежду. Открывает дверь и замирает. Вошедший Азирафаэль протягивает ему горшок с небольшими белыми розочками. Улыбается.

Кроули начинает задыхаться.

Крупные ладони нежно гладят розовый лепесток.

Фиалковые глаза.

Они красивые.

Люди их изменили.

Мы расстаемся.

— Ты в порядке? Ты так побледнел? — Азирафаэль выглядит обеспокоенным. Напуганным.

— Ты что, ты решил подарил мне цветы? — спрашивает Кроули хрипло. Неверяще. Он все еще не способен дышать.

— Это дружеский жест, — поясняет Азирафаэль, — мы оба перегнули палку. Что-то не так? Ты ведь любишь цветы? Я же помню: в твоей квартире всегда было столько цветов. Целый сад.

Мы оба перегнули палку. Вот оно что.

Кроули думает о запахе горящих сочных стеблей, живых, они ведь были ещё живы, пока горели, благословение архангела — штука долгая.

Мы оба перегнули палку. Мы оба.

Вот только Кроули хотел получит совет. Он же выбрал Азирафаэля. И он просто хотел понять, что бы тот выбрал на его месте.

Просто хотел узнать его.

И тогда Кроули врёт. С упоением, наслаждаясь каждым словом своей лжи.

— Я ненавижу цветы, — говорит он практически искренне, с некоторых пор он их действительно ненавидит, — я… понимаешь, я их создавал. Давно, будучи ангелом. Но больше я на такое не способен, демоны не могут творить. Созидать. И теперь, когда я ни семечко не могу посадить, когда они буквально вянут под моей рукой, мне невыносимо видеть их.

С каждым словом лжи ему буквально делается легче. Он снова способен дышать.

— Но твоя квартира… — удивленно тянет Азирафаэль.

— Идиотский договор аренды. В каждой квартире должны были быть цветы, экология ведь так важна. Городу нужен чистый воздух. Старая карга, мой арендодатель, каждую неделю приходила проверять, — это настолько глупо звучит, что даже ангел не мог бы в это поверить.

Он верит.

— Но почему ты просто не стёр ей память? — удивляется Азирафаэль, — или, ты мог ее зачаровать, или…

— Вельзевул, — мрачно говорит Кроули, — знала, кем я был. Ей казалось забавным заставить меня жить в подобном месте. Ухаживать за садом. Она и моему арендодателю специально подарила долголетие. Ей было смешно. К счастью, я больше не работаю на ад и с этим покончено.

— О, бедный мой, — говорит Азирафаэль совершенно искренне.

Он верит. Действительно верит в эту чушь. Прячет свой горшок за спину.

— Я их верну, — обещает он, — мне жаль.

— Не стоит сожалений, ангел, — говорит Кроули, — ты же не знал.

Очевидно, что Азирафаэль не знает о многом. В частности, о том, как именно принято извиняться.

****

— Не мог бы ты перестать это делать, хотя бы при мне? — говорит Азирафаэль раздраженно, когда очередной встреченный ими автомобиль, глохнет и останавливается на пустой дороге.

У них был очень длинный и очень тяжелый день, они успели пообщаться с агентом по недвижимости, полностью оформить бумаги на новый дом, выбрать мебель и договориться о доставке. Человеческая бюрократия не доставляла им слишком много проблем, но чертовски утомляла. Кроули был вымотан, раздражен, как и сам Азирафаэль, и успокаивал себя, творя мелкое зло.

Азирафаэль же всю дорогу тихонько благословлял встречных водителей, увеличивал в их баках бензин, даже лечил по мелочи.

— Ты же способен на благие дела, — продолжает возмущаться Азирафаэль, — эти бедные люди едут домой с тяжелой работы, зачем ты так с ними?

Кроули резко тормозит, выходит наружу. Подумывает было достать из воздуха сигарету, но бросает эту затею. Ни к чему уподобляться Хастуру.

Хлопает дверь машины, Азирафаэль подходит к нему, явно ожидая ответа.

Кроули не знает, что должен сказать.

Он не может пообещать то, что Азирафаэль явно ждет услышать.

Голубые глаза.

Фиалковые.

Не голубые.

Гавриила никогда не смущало то, что Кроули делал при нем. Он принимал его — демоном, принимал, и ни разу не просил стать кем-то другим.

Может дело было в том, что Гавриилу всегда было плевать на людей.

А может быть Гавриил действительно его… Какое это имеет значение?

Кроули молча смотрит на красные полосы на небе, смотрит как солнце в тысячный раз оказывается за горизонтом, погружая во тьму тот уголок земли, где они сейчас находятся.

Кроули был демоном уже очень давно, и ему не понадобилось много времени, чтобы осознать, что быть демоном — он действительно любил. И пусть ему не нравилось, когда люди творили поистине ужасные вещи, мелкие пакости всегда приносили ему удовольствие.

Если они с ангелом собрались жить вместе и жить счастливо, разве мог он сам отказаться от этого?

И тогда он врет Азирафаэлю. Снова.

Врать приятно, это успокаивает.

— Демоны испытывают боль, когда творят добрые дела. И ее не погасить, если не сделать что-то в противовес. Это, как жжение, понимаешь, как будто кончики пальцев попали в огонь, — сочиняет он вдохновенно, демонстрируя совершенно целые пальцы удивленному Азирафаэлю, — не слишком-то больно, но все равно…

— О, боже, — Азирафаэль перехватывает его руку, смотрит обеспокоенно и какое-то время Кроули уверен, что сейчас его ложь раскроется.

— И потому я… — пытается он продолжить, но Азирафаэль перебивает непривычно высоким голосом:

— Ты должен был сразу сказать! Я бы никогда… ох, ты же выполнял за меня поручения! Вот почему потом ты так надолго пропадал, о… нивелировал последствия для себя. О, мальчик мой, ты должен был сказать! Вместе мы бы нашли выход.

— Я думал, ты знаешь, — говорит Кроули нарочито удивленно, — ты же ангел. Ангелы все знают об устройстве мира.

Он осознает, что кто-то нормальный на его месте давным-давно бы остановился, осознает, что его слова только сильнее расстроят Азирафаэля и потому совершенно не способен сказать себе стоп. Он получает от этого слишком сильное удовольствие. От того, как Азирафаэль делает шаг назад, пораженный его словами, как удивленно кривятся пухлые губы, как бледнеет всегда высокомерное лицо.

— Я не знал, — говорит Азирафаэль почти умоляюще, — правда не знал.