У Б. Миронова приводятся данные на 1910-е годы, когда административный аппарат существенно увеличился, и все равно в среднем приходилось по одному чиновнику на 161 жителя, а, скажем, во Франции коэффициент равнялся 1:57, и нужно ведь еще учитывать несопоставимость внутренних расстояний.

Россия была полна парадоксов. Бюрократическая империя с дефицитом бюрократов; земледельческая страна с недоразвитым институтом частного землевладения; дворянская монархия с быстро исчезающим дворянством; полицейский режим со скудным штатом полиции – по одному служивому на 2500 жителей (в сегодняшней России, например, этот коэффициент вдесятеро выше – 1:240).

При революции степень «бессмысленности и беспощадности» народного бунта зависит прежде всего от цивилизационного уровня основной массы населения. Чем люди беднее и темнее, тем легче ими манипулировать, тем неистовей разгул хаоса и жестокости. Главная причина того, что в 1917 году страна не удержалась в рамках демократической республики и провалилась в тоталитаризм, заключалась в ментальной неготовности тогдашних россиян к более сложной форме государственного устройства.

Проблема культурной отсталости очень заботила лучших представителей русского общества первой половины и середины девятнадцатого века. Первой по важности задачей они считали просвещение простого народа, мечтали о прекрасном будущем, «когда мужик не Блюхера и не милорда глупого – Белинского и Гоголя с базара понесет». Дела, однако, обстояли еще хуже: мужик и «глупого милорда» не очень-то нес с базара, поскольку в основной своей массе вовсе не умел читать.[3]

Когда после Крымской войны во власть попали либералы, они деятельно занялись развитием образования. О всеобщем обучении мечтать не приходилось, на это в казне не имелось денег и негде было взять столько учителей, однако делали что могли. Появились четырехклассные земские училища, в гимназию стали принимать детей низших сословий, и плата была невысокой. Культурной революции в стране это не произвело, потому что доступ к образованию все равно получил очень небольшой процент населения, но в высшие учебные заведения хлынул поток способных, любознательных, а стало быть, общественно активных юношей из народной гущи. Они видели, что в существующей сословной системе их возможности очень ограниченны, остро ощущали эту несправедливость – и радикализировались.

Власть тревожило, что среди революционеров высока пропорция выходцев из «разночинной» и крестьянской среды. Государственные мужи консервативного толка винили в этом образование. Их логика заключалась в том, что «в многих знаниях много печали» – не следует заронять в умы сословий, предназначенных для физической работы, слишком высоких стремлений, это опасно для государственной стабильности. Как говорилось в знаменитом «циркуляре о кухаркиных детях», детям простонародья «вовсе не следует стремиться к среднему и высшему образованию».

В восьмидесятые годы были приняты соответствующие меры: элитизировано высшее образование и резко повышена плата за среднее. Это очень сократило приток «интеллигентов в первом поколении».

Естественно было бы ожидать, что государство вложится всей своей мощью в развитие хотя бы начального образования, дабы постепенно приготовить «кухаркиных детей» к более высокому уровню существования. Однако всё время находились иные приоритеты, и народное просвещение финансировалось по остаточному принципу. Оно, конечно, развивалось, но темпами для XX века совершенно неудовлетворительными. За время царствования Николая II достижения в этой сфере были скромными. В основном дело ограничивалось обсуждениями и прожектами.

Земская школа

После Октябрьского манифеста 1905 года, когда задули новые ветры, Дума поставила вопрос о введении всеобщего начального образования – в европейских странах эта система давно уже существовала. В 1908 году финансирование школ низшей ступени было увеличено, но и только. Денег на всеобщее образование после проигранной японской войны в бюджете не нашлось.

Вновь к этой теме вернулись в 1912 году, когда экономическая ситуация улучшилась. И опять законопроект о всеобщем образовании был отклонен. Вводить его решили неторопливо, завершив сей дорогостоящий процесс к 1928 году. (Эту задачу, примерно в те же сроки, осуществит уже совсем другое правительство.)

Давайте посмотрим на цифрах, что было сделано за время последнего царствования на этом важнейшем направлении государственной деятельности.

В 1894 году, когда Николай II взошел на престол, в начальных школах учились только три миллиона детей. К этому времени в Пруссии и Австрии всеобщее образование существовало уже более ста лет; оно появилось даже в Японии, не столь давно расставшейся с феодализмом.

В средних учебных заведениях – гимназиях, прогимназиях, реальных училищах (их было девятьсот на всю страну) – имелось 224 тысячи учеников. В высших учебных заведениях – 14 тысяч студентов.

Перед Первой мировой войной, то есть уже во втором десятилетии XX века, когда неграмотность в Европе стала совсем диковиной, по данным Б. Миронова, в России умел читать 31 % взрослых (в Великобритании 91 %, в Германии 97 %, во Франции 89 %).

К 1914 году на 1000 человек населения приходилось: в России 59 учащихся, в Австрии – 143, в Великобритании – 152, в Германии – 175, в США – 213, во Франции – 148, в Японии – 146 человек. В статье Н. Ерофеева об уровне жизни россиян это объясняется разницей в бюджетных затратах. Скажем, британцы отводили (в тогдашних ценах) по 2 рубля и 84 копейки на ученика в год, а царское правительство – 21 копейку. При этом следует учитывать, что общественные деньги, выделяемые земствами и городскими думами, покрывали более половины расходов на школы (360 миллионов рублей против 300 миллионов государственных ассигнований).

Число средних учебных заведений за двадцать лет увеличилось менее чем вдвое.

Успешнее всего развивалась высшая школа – студентов стало почти вдесятеро больше, и это тоже было характерной приметой сословности образования. В квалифицированных специалистах (которыми могли стать только выпускники гимназий и реальных училищ, то есть преимущественно молодежь из обеспеченных семей) государство было заинтересовано больше, чем в просвещении народных низов.

Сложился своего рода заколдованный круг. Скудные доходы не позволяли бедным семьям давать детям образование, а отсутствие образования обрекало человека на нищенские заработки.

Другой объективной причиной медленного культурного развития был очень низкий уровень жизни.

Автор дореволюционного исследования «Россия в цифрах» Н. Рубакин высчитал, что в 1900 году годовой доход на душу населения равнялся 63 рублям. Это было втрое меньше, чем в Германии, вчетверо меньше, чем во Франции, и почти вшестеро меньше, чем в Америке. Россия «сравнительно с другими странами – страна полунищая», – констатировалось в книге. По данным Н. Ерофеева, современного историка, к 1913 году средний доход вырос до 101 рубля. Вроде бы неплохой результат за тринадцать лет – 60 %. Но за годы, предшествовавшие мировой войне, уровень жизни в других странах увеличился намного больше, так что отставание России по этому ключевому показателю стало еще разительней. «Для России все реальнее становилась перспектива оказаться на обочине цивилизованного мира», – резюмирует автор.

Я привел столько цифр, чтобы показать, чем объективно объяснялось печальное состояние народного массового сознания, отчасти искусственно поддерживаемое на низком уровне.

В отличие от большинства правительственных мужей деятели Общества – писатели, журналисты, земцы – очень хорошо сознавали угрозу, которую таила в себе подобная цивилизационная неразвитость. Об этом много писали – и в публицистике, и в художественной литературе.