На полках шкафов в открытых кабинетах врачей — беспорядок, в ящиках всё обстоит приличнее. Там же нахожу бинты и несколько ампул с названием, которое ещё могу прочитать, пока деменция не атаковала клетки мозга. Слабоумие — о нём я узнал в журнале самолёта, пока летел на курорт, облюбованный дьяволом. Жаль, нет лекарств которые бы стёрли эти воспоминания.

Сколько я отсутствовал? Чувство времени потерял ещё два дня назад: тогда поход за продовольствием в ближайший магазин заканчивался в сумерках, а поиск пропавших родственников по всей территории отеля «Королевские Пальмы» по ощущениям не отнимал и получаса. Всё спутано, нереально, фантастично как в книжках Кинга, в которых «мир сдвинулся», а с ним и восприятие времени.

Крики парня всё ещё слышатся на отдалении, когда я спускаюсь по лестнице к знакомой обстановке. Сэм невозмутимо ест на лавочке купленные в торговом автомате чипсы и мороженку — по одной вещи в каждой руке. Помню, как он литрами пил лимонад и лопал ящик яблок, чтобы восстановить свои силы. Вместо обещанных тонн кулинарных изысков и отменного натурального алкоголя доставались объедки и дешёвые банки. Наши желудки придётся долго перестраивать и убеждать их в том, что это кризисная мера была временной. Я даже не предпринимаю попыток выяснить, зачем он сидит снаружи и не помогает девушкам, потому как слышу:

— Чёрт! Он превращается!

Приглушённые ругательства я воспринимаю как призыв — и лечу к лабораторным комнаткам. Чернокожий сотрудник, кому сняли верхнюю одежду и привязали к кушетке ремнями и в довесок удерживали сильные руки Парны, выгибается и сопит. Посеревшее плечо, поражённое некрозом, выглядит мерзко. Напряжённое лицо его с испаринами выражает гнев — я бы струсил находиться рядом! Завидую выдержке своих подруг. В смысле, друзей, только женщин, не любовниц, не подумайте дурного, хотя скромничать я бросил ещё в детстве. Ампулу Мэй берёт из моих рук незамедлительно и без лишних движений загоняет в шприц, чтобы следом принести спокойствие в потревоженный вирусом молодой раненый организм. Реакция почти мгновенная: он расслабляется и откидывается на кушетку. Фух, успел вовремя, теперь отчитывать никто не станет. Секундой спустя я понимаю, что поспешил с оптимистичным выводом.

— Держу. Приступай, — распоряжается Парна, когда приподнимает пациента, а подруга-медик кивает и уверенно работает скальпелем на его спине.

Неужто извлекают пулю?! Это место становится синонимом жестокости. Проклятые мы! Без нас здесь было бы куда безопаснее. Всего этого попросту бы не произошло. Всегда чего-то попросту бы не произошло, срань! Вспышки агрессии — в копилку тех же симптомов артериальной гипертензии или переутомления, или обоих сразу.

Секунды спустя — и парень, бывший недолгое время в сонной отключке, вновь голосит. Даже издалека видно, как краснеют белки его широко открытых глаз, и он стремится вырваться из самодельных оков. Атаковать, рвать зубами и остервенело бить не чувствующими боли руками. Сэмюэль появляется неожиданно вовремя и спешно выпроваживает дам, закрывая плотную отворённую железную дверь от себя. Освободившийся от ремней новый ходячий с ходу врезается в возникшее препятствие выступающим носом. Через стеклянный проём видно вздувшееся лицо, обрастающее бледно-коричневой коркой. Как хорошо, что эти чучела не умеют открывать двери. Они ведь умудрялись застревать в туалетных кабинках, открывающихся наружу.

— Онь… мы сделали всё, что смёгли, — тепло обращается к подруге Мэй, но в той сочувствия нет и чайной ложки. Лишь злость, ведущая её в более просторный коридор. Сзади слышно как поменявший человечность на зверство юнец из лаборатории монотонно колотится в железку. Достать нас ему всё равно не удасться.

— И почему-то меня не перестаёт тревожить это его последнее слово. Повтори-ка для парней, Сянь Мэй, что он выкрикивал? — наконец остановившись, выискивающе задаёт вопрос женщина, кто становится в разы привлекательнее, когда изображает на лице сосредоточенность.

— Очкарик. — Бывший офицер сиднейской полиции складывает руки и отрицательно мотает головой, а я напрягаюсь от подтвердившихся догадок. — Паньдёра?

— Угу. — Волна смятения приливает к голове, непонятные мне загадки Парны щипают за живое, желая поскорее узнать, что она подразумевает. — Во время службы мне редко приходилось иметь дело с преступниками подобной величины. Всё местное и мерзкое, осточертевшее своим бездушным постоянством. Но я отчётливо помню, как загнулся с одним делом наш предприимчивый отдел по борьбе с сетевыми преступлениями. Слышали, что говорили по радио в вертолёте?

— Ага, о конченных ублюдках, которые остались гнить в тюрьме, а потом я заснул, — наотмашь сообщает друг.

— А имя? Помните, как настойчиво диктор твердил одно имя?

— Банойский Мясник, Титус, Анхель и ещё свора дикарей, которые первыми полегли в схватке с ходячими, — блещу знаниями, надеясь удовлетворить её своим ответом, но она неутешительно мотает головой.

— Хренов Чирон, помню, как диктор чуть ли не восхищался им, расписывая его грешки, — озаряется Сэм, а я давлю в себе смех. Мисс Мэй в сложившейся ситуации выглядит молчаливо и серьёзно.

— Угу, только Харон. Пока у бедняги лаборанта нездоровая крыша понемногу смещалась, он щедро окатил нас белибердой, однако я вычленила из неё нужную нам информацию. — Она оглядывает всех триумфально. — Этот Кевин и есть Харон.

— По мне лучше Чирон или мудозвон, но с чего это ты взяла, девочка?

— Провела логический ряд от Пандоры. Кому как не шизанутому придёт в голову так называть Йерему? Кому данная тема небезразлична, а на памяти всплывает единственный любитель греческой мифологии, Харон, проклятый перевозчик мёртвых. Думаю, этого достаточно, чтобы связать «эй» и «би». — Гордый вид её казался привычным. Решать загадки, подобные этой, ей приходилось и раньше, в полиции, и я замечаю, как она скучала по всем этим дедукциям-индукциям, мозговой деятельности, иначе говоря.

— Пандора, а, дама с ящиком несчастий. Подонок странно, но метко обронил это слово. Оно его и выдало, — грамотные рассуждения Сэма, однако, быстро пресекаются.

— Теперь, когда есть здравое предположение о том, что Йерема в очень опасных руках, нам немедленно стоит бежать в полицейский участок. Увы, мозги лаборанта, жаждущие сейчас других мозгов, нам не помощники, так что выкрутимся сами. Берите оружие и идём, живо! — властной интонацией распоряжается Парна, а я, вроде бы, даже начинаю отвыкать от мыслей о том, что мы были любовниками.

Путь расчищен и лёгок: как раз для невыразимо усталых людей, чей конец покой не намечен на ближайшее будущее. Участок правопорядка — место назначения далеко не единственное, перевалочный пункт, в котором холодной, как дождь снаружи, женщине необходимо оборудование. Что она задумала? Свои идеи прячет в себе и не сообщает важную информацию, как ненадёжный свидетель покрывает кого-то ради личной выгоды. Остальных такие вопросы, кажется, не тревожат. Я единственный, кому не всё рассказали, или тот, кому это небезразлично?

Рыскающий по приёмной огонь встречает палящим жаром — мы еле успеваем отбежать за стенку. Что это за внезапное представление?

— Назад, твари, вы будешь сожжены! — голос гулкий и едва различимый среди треска и шума огня, а также Вевакского ливня.

— Что. За. Идиот! — рассудительно восклицает Сэм. — Скройся, иначе пожалеешь! Здесь живые люди! — кричит в сторону выхода, но ответа не получает. Парна Джексон предпринимает несколько попыток прицелиться в безумца, сжигающего больницу, но, громко вздыхая, возвращается в укрытие: пламя огнемёта проносится рядом.

— Всё начаться здесь, здесь и закончится! Я не собираюсь выпустить ни одну заражённую тварь отсюда! Достаточно смертей! — улавливаю я общий смысл из слов поджигателя, и внезапная верная мысль посещает сонную, уставшую от мирского всего, голову.

— Я помогу тебе, парень! — подмигиваю друзьям, оповещая о несерьёзности своих намерений, и вываливаюсь из-за угла. — Я здесь по той же причине! Видел как тут врачи кусали пациентов, чуть с ума не сошёл! Позволь выйти, и мы вместе с этим разберёмся!