— И что с того, что Сердце?

— Ненадежный и слабый советчик.

Энигма фыркнула и в негодовании развела бы руками, если бы их не сковывали наручники.

— Я сильнее тебя, так и знай, — заявила она.

Он удивленно поднял брови.

— Будь я уверена в Кодексе, я служила бы ему намного преданнее, чем ты, — она сказала это с издевкой, зная, что задевает его такими словами. — Где истинное служение — там нет рассудка, и мое безрассудство мне бы в этом деле очень помогло. Но я вижу, что Кодекс примитивен и ограничен, поэтому все мои рвения устремлены к другим вещам.

Атрокс стал мрачнее тучи, но ничего не сказал. Энигма посмотрела в серое небо.

— Я знаю, что все это значит, — заговорила она с отчаянием, не отрывая от облаков взгляд. — Появится новая жизнь — и наступит конец этому мертвенному оцепенению. И вновь все станет непредсказуемым. Вновь начнутся перемены, с которыми ты не будешь знать, что делать, потому что страх прошлых ошибок сковывает тебя. Он сильнее твоего желания быть хорошим правителем.

Повисло тяжелое молчание. Свинцовые облака закручивались, словно шестеренки мрачного механизма. Хотя бы один просвет, хотя бы один единственный луч солнца заглянул сейчас сюда, осветил этот невыносимый порт!

— Возможно, ты права, — неожиданно признал Атрокс.

Энигма оторвала взгляд от неба и с недоверием уставилась на него.

— Возможно, некоторые законы действительно устарели, и их нужно пересмотреть.

— И что за этим следует?

— А это уже тебя не касается, — в его растерянный взгляд вернулась суровая твердость. — Тебя нужно держать в узде, чтобы ты никому не принесла вреда своим безумием.

— Ты знаешь, что это значит для меня, — Энигма напряглась. — Что для меня значит неволя.

— Знаю.

— И я знала. Знала, что между Кодексом и мной ты выберешь Кодекс.

— Мир, — возразил Атрокс. — Между тобой и миром я выберу этот мир. Ты ему больше не навредишь.

— Но мы и есть этот мир, — печально сказала Энигма. — Мы все, весь Атросити. Неоднородный, противоречивый, болезненный…

— Ничего этого не было бы, если бы ты следовала закону.

— Возможно, было бы что-то пострашнее этого.

— Едва ли. Ты сама выбрала путь преступницы. И закономерно сядешь в тюрьму, — уверенность вновь изменила Атроксу, и голос его на последней фразе дрогнул.

Энигма замерла. Холодный морской ветер пробирал ее насквозь, и она почувствовала себя слабой, как осенний лист на ветру, промокший под дождем. Все это время она прочно держалась за ветвь, несмотря ни на какие ураганы, но вот-вот ее сорвет с дерева в пропасть.

— Отпусти меня, — шепнула она.

— В последнюю нашу встречу я дал слабину, но ты этим не воспользовалась, — в голосе Атрокса прозвучал отчаянный упрек. — Теперь поздно.

Ветер выл и набирал силу. Небо затянулось серой пеленой, волны беспрестанно бились о причал. Надвигался шторм. Мрак, нагнанный тучами, начал стремительно сгущаться.

— Правитель! — крикнул полицейский, держа руку на кнопке рации на своем шлеме.

— В чем дело?

— Сигнал из штаба! Код номер…

Земля качнулась, и докладчик рухнул с пристани в воду, а вслед за ним пара моряков. Воздух начал вибрировать. Со стороны города долетел приглушенный вой сирены.

Полицейские сгруппировались. Том с коллегами скрылся в здании, примыкающем к пристани, а человек, пришедший с нового судна, уже двигался обратно ускоренным шагом.

Уши пронзило мерзким звуком, словно кто-то медленно провел острым мелом по огромной школьной доске. Кровь шумела в ушах, Энигме стало плохо, закружилась голова.

Его дыхание опьяняет. Оно — туман смерти, в котором таят его жертвы.

Его взгляд завораживает, его хвост — словно гипнотический маятник.

Его движения — чарующий танец тьмы.

Его тело — исполинский храм ярости.

Зверя не приручить.

Земля стонала под лапами монстра. Он подпевал ей, то басом, то сопрано. Каждый его шаг заставлял мир дрожать в неистовом трепете.

Возник черный вибрирующий сгусток, так быстро, что никто не смог бы уследить за его появлением. Он мгновенно разросся и заполнил собою пространство, сгустил воздух, что тот с трудом втягивался в легкие. Частички тьмы просачивались сквозь глаза и уши, впитывались кожей. Солнца больше не было видно, его заменил сияющий красный шар.

Энигма оцепенела, увидев эту обросшую тиной и шерстью рептилию. Змееподобная голова перекрыла небо. Подобно черной молнии метался хвост в разные стороны, возносился к небу, пролетал над головами и разрывал облака. Постепенно облик чудища преобразился в нечто иное. Тьма — бесконечная, непроглядная, ни к чему не обязывающая расступилась перед Энигмой. Словно бескрайнее черное море, в котором можно укрыться от всех. Никого не слушать, никому не подчиняться и никого не подчинять, ни за кого не нести ответственность. Стать сильнее, заполнить собою все пространство. Унестись в бесконечные черные поля, бесконечно стремиться в пустоту и никогда этим не насытиться. Множить пустоту снова и снова, ширить ее грани, уподобиться бескрайнему черному космосу.

Руки почувствовали прикосновение, а затем свободу. Наручники стукнулись об асфальт. Атрокс освободил Энигму и потянул ее за собой.

— Оставь меня! — крикнула она и вырвалась.

— Безумная, — рявкнул Атрокс, вновь схватил ее и потащил за собой. На какой-то момент Энигма очнулась и поняла, что они бегут к байкам. За ними следовал весь отряд, держа наготове бластеры. Чудовище гудело и пульсировало где-то сзади, словно черная звезда, Энигма это не видела, но явственно ощущала. Атрокс взгромоздил на нее собственный шлем с респиратором, усадил назад, а сам сел у руля. Машины взмыли в черное небо, но метнувшийся хвост моментально сбил половину из них на землю.

Энигма оказалась прямо у лап чудовища, защита слетела с нее. Она чувствовала, как к страху примешивается дурман безумия, дыхание Зверя окутывало ее с головы до ног. Чужое сознание стало в ней тесниться с собственным, чаруя, уводя за собой, обещая освобождение.

Она больше не видела, как бегают полицейские, седлая вновь металлических коней и поливая бластерным огнем чудище. Она забыла о существовании порта, кораблей, Марка и Атрокса. О существовании ребенка. Она забыла обо всем. Она тонула в красном сиянии чудовищных глаз. Ее жизнь словно стала продолжением жизни этой твари, в голове появились страшные образы и чудовищные желания, которые невозможно осмыслить. Это было чистое зло. А затем наступил мрак.

— Ай, — Ива схватилась за живот.

— Все в порядке, дорогая? — обеспокоенно спросила Мередит Руби, соседка по камере, подсев к ней на кровать.

— Сама посмотри, — морщась, ответила Ива.

Мередит приложила сухую морщинистую руку к ее округлому животу. И улыбнулась.

— Все нормально. Малыш просто здоровается с тобой.

Ива облегченно вздохнула, после этих слов странные ощущения показались ей не такими уж неприятными. Она положила подушку к стене и припала к ней спиной, стараясь расслабиться.

— Даже не верится, что у меня тоже когда-то был ребенок, — задумчиво протянула Мередит, глядя на белую дверь камеры-лазарета.

— Мальчик?

— Девочка. Хотя теперь уже женщина, — Мередит задумчиво провела рукой по бритому ершику на голове, на месте которого когда-то были красивые золотистые волосы. — Мона Адриана.

Ива с любопытством поглядела на соседку.

— А что с Моной теперь?

— Да все хорошо, наверное. Работает врачом, — Мередит почему-то вздохнула. — Знаешь, она хотела стать педиатром, но потом… ты сама понимаешь, этой профессии нет больше. Так что пришлось переквалифицироваться в терапевта.

Помещение на первый взгляд не казалось тюремным, если бы не решетки на небольшом окне. Жили они вдвоем и спали не на нарах, а на полноценных кроватях. В комнате было отдельное ответвление для туалета и душа. Свет они могли включать и выключать сами. А на стене висел небольшой шкафчик с лекарствами первой необходимости — но только лишь теми, которыми нельзя навредить себе и окружающим. Ива не разбиралась, подобными вещами заведовала Мередит и тюремный врач, навещающий их каждый день. Он же приносил лекарства посерьезнее, если Иве становилось совсем дурно. Мередит говорила, что камера-лазарет напоминает ей о бывшей работе.