Когда Мари успокоилась, Бовуа жестом фокусника, достающего кролика из шляпы, вынул из рукава балахона платок и протянул ей.

— Мадемуазель, вам не пристало выглядеть так, — произнёс он. — Постарайтесь привести себя в порядок к вашей встрече с отцом.

— Но я… — всхлипнула Мари, — …я не хочу… к нему.

Однако начала вытирать глаза и нос платком, а когда тот промок, вернула его Бовуа. Хунган спрятал платок в рукав, а из второго вынул новый и протянул Мари.

— Дайте ему шанс, мадемуазель, — сказал хунган. — Он любит вас, поверьте, и всей душой желает быть с вами. Ему через многое пришлось пройти, чтобы вернуть вас. Не дайте его жертве стать бессмысленной.

Он говорил с ней, как со взрослой, и это оказало своё влияние. Я никогда не умел ладить с детьми, признаюсь, вообще старался держаться от них подальше. А вот Бовуа сразу нашёл подход к Мари, и дело не только в его фокусах с «кошачьей колыбелью», он просто был серьёзен и не говорил ей банальностей. Ну, примерно то, с чего начал я, стоило мне только сесть в лимузин.

— Куда едем? — обернулся ко мне Лобенак.

— Пока вперёд до первого телефона-автомата, а потом я скажу куда.

У уличного телефона я выбрался из «Ломе де Ламота», сунул в аппарат несколько монет, чтобы хватило на разговор подольше, и набрал номер, оставленный мне Дюраном. Именно по нему мне следовало позвонить, когда дело завершится тем или иным образом.

— У аппарата, — раздался на той стороне провода голос, совершенно неузнаваемый из-за шипения и треска в трубке.

— Она со мной, — произнёс я в ответ.

В ответ Дюран назвал мне адрес апартаментов «У старого порта», занимавших несколько этажей в громадном здании бывшего портового управления. Когда военную и гражданскую гавани перенесли, дом в пять десятков этажей, прежде населённый чиновниками и таможенниками, оказался никому не нужен. Однако обветшать ему не дали многочисленные арендаторы, быстро занявшие опустевшие кабинеты и перестроившие внутренние помещения под свои нужды. Нашлось место и вполне приличным апартаментам.

Лобенак подъехал к входу в здание за пять минут до названного Дюраном времени. Пока мы катили по улицам, Бовуа сумел успокоить Мари, и я был почти уверен, что девочка не вырвется и не сбежит, как только мы выйдем из лимузина. Тем более что раненная нога давала о себе знать всё сильнее, и догнать её у меня не было никаких шансов.

— Мадемуазель, — предложил я Мари руку, помогая выбраться из автомобиля. Она даже улыбнулась мне, хотя до обаяния Бовуа мне было далеко. — Через пять минут вы встретитесь с отцом. Надеюсь, встреча вас не разочарует.

Я понял, что девочке снова стало страшно. Видимо, прежние встречи с Равашолем проходили далеко не приятно для неё. Оно и понятно, ведь Мари была заложницей, а анархист при встрече с ней всякий раз старался не показывать своего страха перед теми, кто держал девочку у себя. Так что их, без сомнения, короткие свидания были весьма натянутыми. Хотел бы, чтобы нынешняя прошла иначе.

Мари подала мне руку и выбралась с заднего сидения «Ломе де Ламота», в котором почти утонула. Я искренне поблагодарил Бовуа и кивнул Лобенаку. Орк кивнул в ответ, а Бовуа приветливо улыбнулся и помахал Мари на прощание рукой. Вокруг длинных пальцев его сами собой плясали верёвочки «кошачьей колыбели».

— Идём? — спросил я у Мари, когда мы подошли к лестнице, ведущей в просторный вестибюль здания.

— Да, — уверенно кивнула она.

Мы поднялись по ступеням, и мне стоило известных усилий не кривиться от боли, начинающей кусать бедро всё сильнее. Прошли через вестибюль, полный народу по вечернему времени. Кто-то спешил домой после рабочего дня, другие отправлялись в кафе и ресторанчики, занимающие помещения внутри, третьи заселялись или покидали апартаменты «У старого порта». Я подошёл к стойке, где приветливая девушка раздавала и принимала ключи у обитателей апартаментов.

— Четыреста шестые, — сообщил я ей. — Нас там ждут.

— Верно, — сверившись с книгой регистрации, ответила она. — От лифта направо, восьмая дверь. Добро пожаловать в «У старого порта».

Мы поднялись в переполненном лифте на четвёртый этаж. Стоявшие плечом к плечу пассажиры глядели на счётчик этажа, потели и старались двигаться как можно меньше. Даже утром в трамвае и то не так некомфортно. Представляю, что чувствовала стиснутая со всех сторон Мари. Она так крепко вцепилась мне в руку, что у меня пальцы заныли раньше, чем двери лифта закрылись, и кабина плавно поехала наверх.

К счастью, мы выходили первыми и стояли ближе всего к решётчатой двери. Покинув жаркую и душную кабину, мы с Мари несколько секунд переводили дыхание и лишь потом направились по коридору направо. На деревянной двери красовалась начищенная медная табличка с номером апартаментов, так что и без пояснения девушки у стойки регистрации мы бы легко нашли их.

Мари замерла перед дверью. Я посмотрел на девочку, ничего не говоря, и она кивнула. Лишь после этого я постучал.

— Входите, — раздался глуховатый из-за разделявшей нас двери, но узнаваемый голос Дюрана.

Я открыл дверь и пропустил девочку вперёд.

Здание бывшего портового управления было далеко не самым высоким в своём районе. Его сильно превосходили другие дома, тянущие к серому небу бесконечные ряды этажей. Заполненные конторами или маленькими квартирами они возвышались над пятидесятиэтажной высоткой, поглядывая на неё свысока. Все они, построенные в те времена, когда Марний ещё был городом, а не урбом, носили следы прежнего архитектурного стиля, распространённого в Розалии. На фронтонах их сидели уродливые горгульи, прямо как соборах, отчего-то лет пятьдесят назад, когда шла активная застройка этого района, они считались особым шиком. Потом архитектурные веяния изменились, в основном в сторону сугубого конструктивизма вплоть до нарочитой примитивности, ушли готическим мотивы и почти все украшения, вроде тех самых горгулий. Война же и вовсе заставила позабыть обо всём подобном и сосредоточиться на быстровозводимых и легко ремонтируемых конструкциях.

В вечерней темноте, спустившейся на урб, горгульи глядели с фронтонов домов повыше на бывшее портовое управление. Они казались уродливыми тенями, обсевшими здание и готовыми броситься на незадачливого неудачника, который окажется к ним достаточно близко. Кажется, вот сейчас мелькнёт свет, и они сорвутся со своих насестов и рванут вниз, расправляя каменные крылья, готовясь сомкнуть свои обсидианово-чёрные когти на чьём горле. Но годы шли и шли, а горгульи оставались на своих местах.

Однако в тот вечер одна из них шевельнулась.

Если бы кто-нибудь оказался тем вечером на крыше, он увидел бы как от одной из горгулий отделилась тень, словно зажив своей жизнью. Она поднялась в полный рост, оказавшись вполне человеческих пропорций. Будь этот человек на крыше раньше, он увидел бы и как женщина, одетая в свободного покроя чёрный плащ, забралась на одну из горгулий, став почти невидимой. Плащ распластался по крыльям скульптуры, а сама женщина легла на неё. Горгулья, как и её товарки, была достаточно старой и под действием ветра и дождя давно уже потеряла детали, превратившись в почти бесформенную массу камня. Понять, что на ней кто-то лежит, можно было лишь подобравшись очень близко.

Сейчас же женщина поднялась на ноги и смотрела вниз — на одно из окон бывшего портового управления. Окно было задёрнуто плотными шторами и ничем не отличалось от ряда других, расположенных на том же этаже.

— Вокруг здания начинается нездоровая суета, — раздался голос в миниатюрном наушнике, закреплённом на правом ухе женщины.

Женщина вытянула из волос такой же миниатюрный микрофон и поднесла к губам.

— Подробнее, — потребовала она.

— Два фургона жандармов встали у главного и чёрного входов в здание, — ответил голос. — Высадили штурмовые группы — по десятку бойцов в каждой. Все при броне, щитах, с автоматическим оружием. Со снаряжением для вышибания дверей.