— Куда? — поднял на нас вахтёр слезящиеся глаза.

И как он хоть что-то видит в своих очках?

Я назвал ему адрес дома и предъявил удостоверение вместе документом из Надзорной коллегии. Представился и офицер полиции, а двух ажанов он назвал нашим сопровождением. Они, видимо, в особых представлениях не нуждались. Вахтёр скрупулёзно занёс наши имена в книгу посещения, и пока он скрипел скверным пером по бумаге, я глянул ему через плечо. Так и есть, на предыдущем листе красовалось моё имя и адрес конторы, указанный в удостоверении «Континенталя». Выходит, гном первым делом донёс о моём визите обитателям заинтересовавшего меня коттеджа. Повезло ему, что сменился уже, я бы с ним потолковал по душам.

Мы прошли к нужному дому, и, поднявшись на крыльцо, я обрушил на дверь набалдашник трости. Электрический звонок проигнорировал принципиально. Офицер полиции неодобрительно покосился на меня, однако ничего говорить не стал. Я же продолжил колотить в дверь с отменной бесцеремонностью.

— Может, никого нет дома? — предположил офицер, когда в ответ на мой стук никто не отозвался и в третий раз.

— Тогда, — заявил я, — мы имеем полное право взломать дверь и проникнуть в дом. Ответственность беру на себя.

Я занёс трость для новой серии ударов в дверь, когда с той стороны раздался скрип ключа и она внезапно отворилась. Я едва успел опустить руку — с поднятой тростью выглядел бы довольно глупо.

— Что надо? — не слишком вежливо поинтересовался немолодой человек, выглянувший в узкую щель между дверью и косяком.

— Обыск! — решительно заявил я, демонстрируя ему удостоверение и документ из Надзорной коллегии. — Со мной офицер полиции и два вооружённых ажана, так что не рекомендую вам оказывать сопротивление.

— По какому праву… — завёл обычную шарманку открывший дверь человек, но я оборвал его.

— Или вы впускаете нас в дом, или я сейчас вышибу эту дверь, и мы всё равно войдём.

Я не стал добавлять угроз про сопротивление властям или ещё чего-то в том же духе. В некоторых ситуациях лучше быть лаконичным, чтобы собеседник твой — особенно невольный, как сейчас — сам додумал невысказанное.

Человек предпочёл отступить, распахнув перед нами дверь. Уверенным шагом я вошёл в дом.

— И что мы будем искать? — спросил у меня офицер полиции.

— Не что, а кого, — важно произнёс я. — Девочку двенадцати лет по имени Мари.

Я заметил, как дёрнулась щека отрывшего нам двери человека, когда я назвал имя. Когда же я описал внешность девочки, постаравшись как можно точнее вспомнить, что нам говорил её отец, то у него и вовсе всё лицо перекосило. Однако он быстро взял себя в руки, и когда я обернулся к нему, смотрел на меня честными глазами.

— Могу заверить вас, господа, что никакой девочки здесь нет и никогда не было, — заявил он.

— Офицер, ажаны, — обернулся я к сопровождающим, — вы слышали, что сказал этот человек. Эти слова обернутся против вас, — я наставил на открывшего нам дверь слугу набалдашник трости.

Надеюсь, не переборщил с патетикой и не выглядел сейчас полным идиотом. Им я окажусь, когда мы никого не найдём в доме. Я был почти уверен в результате бессмысленного обыска, его главной целью было как раз заставить похитителей вывезти девочку из коттеджа. Вывезти прямо сейчас, в спешке, и оставалось молиться святым, чтобы они этого не сделали раньше.

Но удача — или святые — в тот вечер была на моей стороне. Пока мы с офицером полиции обыскивали дом, найдя явные следы проживания ребёнка, причём именно девочки; пока допрашивали трясущегося человека, оказавшегося приходящим слугой; пока предъявляли ему детские игрушки, найденные под кроватью, и вещи, явно принадлежавшие девочке десяти-двенадцати лет, отыскавшиеся рядом с корзиной для белья; пока выслушивали его торопливое враньё… В общем, пока мы проделывали все эти бессмысленные телодвижения, на втором выезде из квартала коттеджной застройки разыгрывалась настоящая криминальная драма.

Стоило только автомобилю, в котором сидела дочь Равашоля, покинуть закрытую территорию квартала коттеджной застройки через второй выезд, как в него на всей скорости врезался длинный «Коронет Улан». На таких обожали разъезжать чернокожие бандиты из «Беззаботного города». Именно они и выскочили из машины, накинувшись на охранявших дочку крепких парней. В дело пошли крупнокалиберные пистолеты и холодное оружие. Драка была жестокой, но короткой, и завершилась для охранников дочери Равашоля плачевно. Не прошло и пяти минут, как все они были мертвы. Девочку, которая не успела даже толком испугаться, пересадили в роскошный, хотя и потрёпанный «Ломе-де-Ламот», где её встретил улыбающийся Бовуа. Как выяснилось, хунган умел неплохо ладить с детьми.

Из кабака на углу Орудийной и Кота-рыболова я позвонил Дюрану и согласовал с ним план действий. Время было дорого, а потому я решил не тратить его на визит в Надзорную коллегию. Да и не договариваются о таких вещах в государственных учреждениях. Мне ведь нужна была помощь знакомцев Дюрана из «Беззаботного города», а их имена лучше в принципе не произносить в местах вроде здания Надзорной коллегии. Мало ли кто может услышать.

Дюран не мог сам участвовать в этом деле, а вот на стоящего по другую сторону закона Бовуа никакие правила не распространялись.

Когда допрос слуги был завершён и офицер полиции увёл его в машину, я отказался ехать с ними. Пускай сами возятся с этим типом. Во время допроса я продемонстрировал слуге несколько фотокарточек Полин Дюссо. Увидев их, тот окончательно «поплыл» и принялся признаваться. Слова лились из него рекой, не заткнёшь, и офицер кивнул ажанам, чтобы взяли слугу и тащили в машину. Признаваться будет уже под протокол в участке.

— У меня ещё остались тут кое-какие дела, — объяснил я причину своего отказа. — Копию протокола допроса отправьте мне, пожалуйста, на адрес конторы. — Я передал офицеру свою визитную карточку. — Это не совсем то дело, которым я занимаюсь, но, может быть, информация будет полезна мне в расследовании.

— Конечно, — кивнул офицер, следя за тем, как ажан-полуорк усаживает в машину слугу, а второй ажан опечатывает дверь коттеджа. Теперь переполоха в спокойном квартале уж точно не избежать. И это ещё никто не знает о том, что сотворил Бовуа со своими бойцами на втором выезде.

Мне оставалось только посочувствовать офицеру, ведь у него скоро будет очень много работы и очень злое начальство. Я же отправился на встречу с хунганом. Дюран сообщил мне место, где Бовуа будет ждать меня вместе с дочерью Равашоля. При условии, что хунгану и его людям удалось перехватить её.

Знакомый длинный лимузин стоял припаркованный в нескольких улицах от квартала коттеджной застройки. Я постучал в стекло, и Бовуа кивнул мне изнутри, чтобы забирался — двери «Ломе-де-Ламота» были открыты. Когда я кривясь от проснувшейся в ноге боли уселся на большом заднем сидении, напоминавшем роскошный диван, Бовуа продолжал развлекать девочку лет десяти-двенадцати, переплетая длинные пальцы с чёрным шнурком в замысловатой «кошачьей колыбели». Девочка, хотя и выглядела напуганной, однако уже почти улыбалась его ловким трюкам. Правда, увидев меня, вжалась в сидение. Видимо, незнакомцы не вызывали у неё приязни, и тут её не в чем было винить.

— Мари, — сказал я как можно спокойнее, — я друг твоего отца. Он попросил нас с товарищами, — другого определения для Бовуа и сидящего за рулём лимузина Лобенака у меня не нашлось, — забрать тебя и привезти к нему.

— Нет, — тихо-тихо, так что мне едва не пришлось переспрашивать, произнесла Мари, — не надо было.

Я не успел спросить почему, она опередила меня с ответом.

— Ненавижу его! Ненавижу! Он всё портит! Из-за него умерла мама. Из-за него тёте Аннет сделали плохо! Всё он виноват — он! Он! Он! Ненавижу!

И, конечно же, разревелась. Дело, наверное, не только в ненависти к отцу, но и в том, что она была всего лишь маленькой девочкой — разменной монетой в игре весьма скверных людей. Ей страшно и одиноко. Её забрали из семьи, привезли святые знают куда, держали взаперти, а потом… Даже не знаю, как она восприняла перестрелку, убитых людей и лужи крови на асфальте. Хотя, может, Бовуа что-то сделал с ней, чтобы эта картинка навсегда стёрлась из её памяти. Я ведь почувствовал толчок магии, когда садился в автомобиль — хунган не просто крутил в пальцах «кошачью колыбель», он добавлял к простым движениям малую толику своего искусства. И делал это так аккуратно, что девочка ничего не почувствовала, да и я ощутил лишь потому, что был тренирован особым образом, чтобы чуять подобные вещи.