— Я не знаю, что со мной происходит, когда ты рядом, — сквозь зубы проговорил он, — но если ты не прекратишь…
Он не договорил, но все и так было понятно. Я покорно кивнул и сделал шаг назад.
— Тогда что тебе еще нужно?
— Запись с камеры в допросной, — сказал Фритц. — Если ты не будешь предъявлять обвинение, их лучше стереть. Я со своим доступом это сделать не смогу. А вот ты — сможешь.
Заметаем следы, значит. При мысли о том, что нас всю ночь снимала камера наблюдения, у меня вырвался нервный смешок. Фритц Крюгер подозрительно покосился на меня, но я быстро взял себя в руки и просто сказал:
— Идём.
Фритц повёл меня обратно к допросным камерам, но я направился к себе в кабинет.
— Все можно сделать и с моего компьютера, — объяснил я в ответ на его недоуменный вид.
Тот, глубокомысленно двигая подбородком и скрестив руки, облокотился о дверь с внутренней стороны. Как надзиратель, черт возьми. Огромный, молчаливый надзиратель. В офисе почти никого не осталось, и свет горел только в дальнем углу, а в моей каморке и подавно царил полумрак, разбавленный лишь голубоватым светом монитора.
Найти нужный файл оказалось делом несложным. Сложнее оказалось его открыть, чтобы вырезать из общего хронометража наше пребывание внутри допросной. Это было просто капец как неловко! Я поморщился, ощущая на своей спине тяжёлый взгляд бледно-серых глаз.
— Какие-то проблемы? — вкрадчиво поинтересовался сержант Крюгер.
— Ну если тебе привычно смотреть на порно с собственным участием, то мне вот как-то не очень, — смущённо признался я.
Тот что-то неразборчиво хмыкнул, а я всё-таки открыл файл, убавив звук до минимума. Вот из камеры увели предыдущую жертву пятничной облавы, а затем в кадре оказалась моя потерянная фигура, и тут я нажал на паузу и покосился на Фритца.
— Как стирать? Целиком или частично?
Тот оторвал спину от двери, подошёл и наклонился ко мне, облокотившись локтями о стол. И снова я ощутил, как заряжен воздух между нами, эти несчастные тридцать сантиметров, словно пронизанные электрическими разрядами. И снова мурашки. Я судорожно вдохнул. Это просто какая-то дичь. Я ещё никогда ничего подобного не испытывал.
— Часть допроса оставить, — скомандовал Фритц, — а ту часть, где начинается беспредел, вырезать до самого конца.
— Беспредел, — скривился я, стараясь не глядеть на раскадровочную ленту внизу экрана и на два недвусмысленно сплетённых тела на ней.
— Есть иное определение? — он вопросительно выгнул брови.
— Нет. А вообще, это прогресс, — заметил я. — Мы разговариваем, а не орем друг на друга.
— Я ошибся по поводу тебя, — сказал он сухо. — Навел справки и понял, что ты не один из них. Приятель сына сенатора Беккера, так?
Я закатил глаза и устало провёл ладонью по своему лицу.
— Можно сказать и так… Я пытался сказать это намного раньше. Мы познакомились на корабле по пути сюда.
Крюгер постучал пальцем о монитор, напоминая о том, что пора вернуться к делу. Я промотал кадры, где вяло огрызался на вопросы Фритца, а затем дошёл до места, где он навис надо мной, а я трусливо зажмурился.
— Вот здесь, — сказал Фритц.
И в три клика я удалил остаток видео.
— Вот видишь, не так уж и страшно, — ухмыльнулся Крюгер. Надо же, он умеет улыбаться!
— Как будто ничего и не было, — тихо сказал я, выключая компьютер. Кабинет и мы вместе с ним погрузились во тьму.
Я почувствовал, как на мой затылок легла горячая шершавая ладонь, а другая рука сгребла меня за подбородок и настойчиво притянула к себе. Это был жёсткий, колючий поцелуй. Запрокинутая шея заныла, и я приподнялся со стула, чтобы было удобнее; руки Фритца опустились ниже, сорвали с моей шеи повязку, забрались под футболку и ремень джинсов, сжимая и царапая кожу на боках и бёдрах. Из моей груди вырвался тихий стон, и я принялся воевать с молнией на его оттопыренных на уровне паха брюках. В ту же секунду в офисе вспыхнуло освещение, и я прикрыл глаза от ударившего сквозь окошко луча света. Кто-то быстрым шагом пронёсся мимо моей каморки, хлопнул дверью и мы услышали, как недовольный голос лейтенанта Рамиреса за стеной принялся громко вещать по аудиосвязи:
— Вызывай всех, срочно! Вернера, Джексона, Крюгера и Рудковского в первую очередь! Военные уже подтягиваются, нам нельзя отставать. Да, снова забастовка. Рудники Северо-Запад. Остальное на экстренном собрании через тридцать минут. Все, шевелись!
В здании забегали, захлопали дверьми. Где-то за окном тревожно завыла сирена.
— Алиссен, иди домой, — холодно проговорил Фритц, напряженно вслушиваясь в речь дежурного, который поочерёдно вызывал весь офицерский состав.
Я с тревогой всмотрелся в него. Тот весь подобрался, напрягся, и лицо его приняло обычное сосредоточенное хмурое выражение. Ни следа былого возбуждения, разве что рука его все ещё по-хозяйски лежала на моей пояснице. Но и ее он тут же убрал. Я понял, что дело серьезное.
Тут же запищал его коммуникатор, и он, отвернувшись, принял запрос. Я напоследок поглядел на его широкую спину, на прямую шею и покрытый короткими жесткими волосами затылок — а затем выскользнул из кабинета прочь.
Навстречу мне спешили офицеры полиции, к парковке подъезжали патрульные автомобили. Повсюду царила тревожная суматоха.
«Алиссен, иди домой». От этих слов у меня внутри что-то болезненно защемило. Их невозможно было ослушаться.
А ещё — он впервые обратился ко мне по имени.
====== Глава 4 ======
Сопротивление разрасталось подобно раковой опухоли. То тут, то там вспыхивали протесты, кто-то не выходил на работу, где-то отключали электричество, переставал работать общественный транспорт… В Городе прошла волна массовых увольнений и депортаций на Землю. Даже по новостным каналам уже не избегали этой темы: показывали горящие машины, пустые полки супермаркетов и кучи мусора на улицах. Говорили о какой-то террористической группировке, покушающейся на свободу и ресурсы жителей колонии, на подрыв власти и правопорядка. После увольнений и угрозы депортации беспорядки чуть поутихли. Полицейское управление работало в усиленном режиме, офицеры, злые и уставшие, едва ли не ночевали на посту. По утрам я проскальзывал себе в кабинет, слыша по пути, как ночью кого-то разгоняли и арестовывали, как снова не спали двое суток и о том, что пора бы запросить пополнение состава с Земли.
— Ну вот смотрю я на них и не понимаю: вроде умные люди, врачи, акушеры! А все туда же. Статистика у них, видите ли, не бьется. Тайные заговоры правительства, понимаешь. Откуда у людей такая чушь в головах? Ладно рабочие на рудниках — у них там ад, духота и грязища, а этим что не так?
— Лейтенант говорит: арестовывай и на депортацию, а я прихожу — там запуганные очкарики сидят, в компьютер свой тычут. Ну какие из них террористы?..
— У сына в школе проблемы, а я тут завис с отчётами… Они думают, у нас личной жизни нет?
— Моя беременная, плохо ей, а тут клиника закрылась… Персонал поувольняли!
— Хоть ещё одну тюрьму строй. И так по десять тел в камере! Бездари…
— Стадо нытиков. На Землю сослать и пусть там херней страдают и на митинги ходят.
— Народ с ума посходил. Видал, что Крамер писал в блоге про опыты на младенцах? Вот ведь чушь. И ему верят! Лично шею бы свернул при аресте…
— Всем на построение!!! Приказы не обсуждаются!
Город гудел, как растревоженный улей. Пару раз из окон квартиры я видел, как в научный городок наведывались военные или полицейские, кого-то выводили из собственных домов и увозили в неизвестном направлении.
Пока Город зловеще переваривал все эти события (я постарался обрисовать их максимально кратко, господа биографы!), голова моя кружилась от беспорядочно переполняющих ее мыслей.
Сержант Фридрих Крюгер, Фритц! С того самого момента, как его отправили на стычку в Рудниках, я его практически не видел. Мельком из окна на плацдарме перед Управлением, краем глаза в коридорах, едва улавливал носом знакомый запах туалетной воды в лифте… Меня распирало от чувства незавершённости после нашей последней встречи, словно должно было быть сказано или сделано что-то важное — но так и не случилось. Зачем это все мне было нужно? Неужели лишь потому, что мне понравилось с ним трахаться? Почему меня необъяснимо тянуло к этому типу, что за наваждение такое? Моя тактика «не думай о проблеме, и она исчезнет» не работала: проблема мне снилась, грезилась и ощущалась, тело сладко ныло от воспоминаний о ночи в камере и эпизоде в моем кабинете. А ещё мучительно любопытно было, думает ли он обо мне так же часто, как и я о нем? Или это лишь мои трудности? Можно было бы как разумный взрослый человек написать или позвонить ему, назначить встречу и поговорить, но кто сказал, что я в те годы вёл себя, как взрослый и уж тем более — разумный?
