— Больно, — только и смог выдавить я. Он, бледный от напряжения, нажал какую-то кнопку, после чего прибежала медсестра, бегло меня осмотрела и подключила к катетеру какой-то препарат. Через несколько минут стало немного легче, и все это время он сидел рядом и прижимал мои пальцы к своим губам.

— Что с ребёнком? — наконец произнес я.

Фритц вздохнул, уголки его губ дрогнули в улыбке.

— Все с ним хорошо, нормальный здоровый карапуз. Два девятьсот, рост пятьдесят! Он в отделении новорождённых. Я уже держал его на руках, — последнее он произнёс с неприкрытой гордостью.

Я постарался улыбнуться в ответ. Тревога постепенно отступала вместе с болью.

— Я тоже хочу.

— Обязательно, — промурлыкал он, придвинувшись ближе. — Как только разрешат врачи, я принесу его и покажу тебе.

Руку мою он так и не отпускал, словно боялся, что я куда-то исчезну. Я почувствовал, как к горлу подкатили рыдания и засопел, изо всех сил сдерживая их. Когда уже пройдет эта моя обострённая сентиментальность? Без живота было странно, я казался себе непривычно плоским. А рука так вообще была отвратительно белой и тощей в сравнении с его ладонями. Фритц снова дал мне воды, и я смог сделать пару глотков.

— Спасибо... Как прошли твои дебаты?

Фритц помрачнел.

— Какие уж там дебаты. Я даже речь не окончил — мне передали в наушник, что тебя увезли в больницу, и я позабыл все, что мы там с тобой насочиняли. Посветил лицом с трибуны, как придурок, брякнул, что мой омега рожает и дёрнул прямо сюда. В операционную меня не пустили: сказали, что возникли непредвиденные осложнения и ты в отключке. Почему, черт возьми, ты не позвонил мне с самого начала?

Я отвёл взгляд. Но Фритца это не устроило, и он аккуратно, но настойчиво взял меня за подбородок и повернул к себе.

— Почему, Алиссен?

— Прости, Фритц! Я сам до конца не верил, что это происходит, а потом… Я знал, как важен для тебя этот день, и не хотел, чтобы что-то помешало. Злился черти на что, ещё и наорал на тебя утром…

— Я тоже вёл себя, как идиот. Не был готов к тому, что все может случиться вот так внезапно. Но я должен был быть рядом с тобой! Я знаю, что полностью облажался с самого начала. Я не был готов, боялся, не хотел ввязываться в отношения, да и вообще… Я бы сейчас от души врезал себе за те месяцы, когда был тебе так нужен, но отворачивался. — Фритц пытливо глядел на меня, и казалось, что глаза его горят от переполнявших его эмоций. — Я восхищаюсь тобой и тем, как ты все это выдержал. Как принял меня таким, какой я есть, как поддерживал меня, даже когда я делал тебе больно. Слышишь? Я больше никогда не сделаю тебе больно! Только ты — ты и теперь наш сын — вот, что действительно важно для меня. Запомни это раз и навсегда!

Тут уж я не выдержал: судорожно сглотнул, и губы мои задрожали. Трясущимися руками я притянул его к себе за воротник рубашки, и мы обнялись. «Я знаю, я чувствую это. И чувствовал даже тогда, в убежище, когда благодаря тебе меня спасли из тюрьмы. И дело не в том, кто мы — альфы, омеги… не важно! Я люблю тебя», — шептал я, чувствуя, как собственные слёзы заливаются мне прямо в уши.

«И я тебя, маленький», — глухо бормотал он в ответ.

И не было на свете никого счастливее нас в тот день.

Я дописал последнюю строчку своей истории и призадумался. Нет, пожалуй, кое в чем я наврал: за те семь лет, которые прошли с тех пор, счастливых моментов у нас было ещё столько, что, казалось, дальше уже некуда. Например, позже, когда я наконец смог кое-как сесть и акушерка прикатила кювез с маленьким свёртком, который Фритц аккуратно взял на руки и поднёс ко мне — счастье захватило нас полностью. Оно глядело на нас своими темно-серыми, почти чёрными глазами, тихонько сопело и шевелило крошечными пальцами, когда я осторожно погладил его по бархатистой щеке. А потом накрыло ещё сильнее, когда после полутора недель в больнице мы наконец-то оказались дома, где были только втроём и где не было ни врачей, ни репортеров, ни уколов… И когда лицо маленького Матиаса, названного так в честь отца Фритца, озарилось первой улыбкой, так напомнившей мне мамину; и когда, вернувшись из Бюро, где мы с Фритцем Крюгером официально скрепили наш брак — первый в истории Винтерры союз альфы и омеги, обнаружили, что Матиас в присутствии своего обожаемого дяди Дэнни научился делать первые шаги… И таких моментов — как счастливых, так и сложных (а куда же без них?) — в нашей семье было и будет ещё очень и очень много.

Фритц всё-таки стал Президентом, и даже запоротые дебаты этому не помешали. Наш ребёнок рос, развивался, обзаводился друзьями — я пообещал себе, что как следует подготовлю его ко всем сюрпризам, которые могут ожидать молодого омегу в будущем. А Фритц на своём посту сделает все возможное, чтобы Матиас, его сверстники и их потомки жили мирно и счастливо. Чтобы он мог без опаски смотреть в будущее, был готов к тому, что однажды, как и мы, познает радость сумасшедшей любви и сотворения жизни. А может быть, и не познаёт — я приму любой его выбор. Но во всяком случае, к этому выбору он точно будет готов. Ведь эта удивительная планета отныне принадлежала ему — и таким же, как мы с Фритцем.