Он вновь опустился к моему животу и снова принялся трогать, водить по нему пальцами и что-то тихонько ворковать себе под нос.
Я откинулся на спинку, с улыбкой наблюдал за этим нелепым диалогом и наслаждался ощущением счастливой безмятежности — чувством, которое я когда-то даже и не надеялся испытать рядом с этим мужчиной.
— Ты ходишь, как пингвин, — заявил Фритц, распаковывая принесённый мною сэндвич.
Я бросил на него свирепый взгляд, упёрся рукой в поясницу и поглядел вниз, в смотровое окно зала суда, где двенадцать бывших сенаторов сидели и ждали заседание суда, который должен был возобновиться после короткого перерыва. За спиной каждого находился экран с его именем, под которыми были перечислены наиболее значимые законы и приказы, за которые их, собственно, и судили. У кого-то их было больше, у кого-то меньше.
— Берта Стеверса я посажу лет на десять, — произнёс с набитым ртом Фритц. — Этот мудак владел шахтами, и именно из-за него среди шахтеров было так много несчастных случаев. А Рита Блатт отвечала за антиреволюционную пропаганду. От души нассал бы ей в уши!
— Фритц! — я пихнул его в бок. — Председателю временного правительства так выражаться не положено. Вдруг рядом кто-то из СМИ?
— Как они меня затрахали! Такое ощущение, что я постоянно под прицелом.
— Так и есть: ты под прицелом камер. За три года Сенатского режима они отвыкли от свободы слова, и теперь сорвались с цепи. Так что, если хочешь заработать голоса избирателей, придётся быть помягче.
Фритц злился, но не мог со мной не согласиться. Он являлся одним из самых популярных людей в Городе не только потому, что был ярким лидером победившего Сопротивления, но и потому, что генетический тест подтвердил, что он — самый взрослый «альфа» из всех выявленных. Порой я не узнавал в этом грациозном мужчине в дорогом костюме лихого, диковатого офицера полиции, от которого у меня во всех смыслах подкашивались ноги. У него прибавилось седых волос на висках, умных слов в лексиконе и некоторого шарма в повадках, однако дома, наедине со мной, он снова становился Фритцем Крюгером. Моим Фритцем, который матерился, не понимал шуток, сверкал глазами и неожиданно ласково целовал мою шею среди ночи.
А вот меня от внимания СМИ берегли. Врачами было принято решение дать мне спокойно доходить свою беременность, а потом уже позволить репортерам сделать крупный репортаж обо мне и том, как все проходило. Мы обменяли наши квартиры на небольшой домик недалеко от центрального парка и клиники, где работала Ханна Вонг с ее бандой врачей. Таким образом мы достигли компромисса: я жил в шаговой доступности от больницы и каждую неделю незаметно от посторонних глаз бегал на контрольные осмотры, зато жил дома, а не в палате. Беременность протекала «нормально» — если это слово вообще применимо в моём случае, и поэтому необходимости в госпитализации никто не видел. Операцию назначили на срок в тридцать восемь недель, так что мне дали добро спокойно пожить дома и подготовиться к рождению ребёнка.
— А этот? Беккер? — взгляд мой упал на знакомое лицо на скамье обвиняемых. «Томас Беккер» — гласила таблица на экране. Бывший сенатор, знакомый моей матери, отец Дэнни и человек, любезно принявший меня в своём доме в мой первый день на Винтерре. Я взволнованно всмотрелся в его черты. Он был бледен, но сидел прямо и спокойно взирал на происходящее. Где-то в зале наверняка сидели его жена и сын и переживали за его судьбу. — Что он натворил?
— Да хер его знает, — бросил Фритц, глотнул кофе из стакана и нервно взглянул на часы. — Вроде ничего такого за ним не было, кроме потакания этому конченому режиму. Я бы их всех засадил за одобрение той дичи, которую они творили с Городом.
— Не стоит, наверное, сажать всех, — сказал я севшим голосом. — Кого-то можно и пощадить — тем более, если не особо-то и виновен. Тебе будет плюс к рейтингу…
— Что? — Фритц недоверчиво уставился на меня. — Алиссен, это люди чуть не угробили взрывом тебя и ещё несколько сотен человек, а потом оставили медленно замерзать в дырявом здании в минус шестьдесят. Чего ради я должен с ними церемониться? Назови мне хоть одну причину, помимо заботы о моем рейтинге!
Я прижался лбом к прохладному стеклу и уставился на господина Беккера. «Томас Б».
— Понимаю, что для Сопротивления это не причина, но… Похоже, Томас Беккер — мой отец.
— Что?!
— Я читал мамину переписку. Все сходится. Они друг друга знали, его жена недолюбливала мою маму и странно на меня косилась, пока я был в гостях;, имя в диалоге — такое же, и у него есть ещё один сын.
Фритц потрясенно переводил взгляд с него на меня и обратно.
— Вот черт! — он снова взглянул на часы. — Охренеть! Ну ладно, это будет несложно проверить. Алиссен, спасибо за перекус, мне пора обратно на заседание. Это надолго, так что давай-ка лучше домой.
— Я буду смотреть трансляцию, — шёпотом пообещал я, неловко обнимая его за шею. Огромный живот мешал уже даже этому.
— Не угрожай мне тут, — промурчал в ответ Фритц, коротко сжал мою ладонь в своей и затем направился обратно к лестнице, ведущей в зал суда.
Мне безумно льстило, что он прислушивался к моему мнению, даже когда делал вид, что не согласен. И это решение — проявить лояльность к тем Сенаторам, которые не отличились чем-то криминальным — лишь сыграло председателю временного правительства на руку. Те, кто ещё со времен службы в полиции сомневался в адекватности Фридриха Крюгера, наконец признали его как справедливого лидера. А то, что именно он предложил перераспределить мощности метеокупола таким образом, чтобы ликвидировать тропики в одном отдельно взятом районе, за счёт чего средняя температура в Городе выросла до двадцати градусов по Цельсию, окончательно укрепило его позицию в глазах горожан.
И вот накануне того дня, когда Фритц должен был встречаться с избирателями, толкать речь и побороться с другими кандидатами в прямом эфире за новую должность — исполняющего обязанности Президента республики Винтерра — наш ребёнок вдруг решил, что самое время появиться на свет.
Полночи Фритц сочинял свою речь, а я в позе тюленя валялся рядом и время от времени исправлял ошибки в его уже двадцатый раз пересохраненном файле. Безукоризненно выглаженный чёрный костюм смиренно ждал утра, когда его обладатель должен был отправиться в Центр и начать подготовку к едва ли не самому важному для кандидата в Президенты дню. Лежать мне было почему-то неудобно, я все никак не мог найти комфортное положение. Болела спина и немного тянуло то ли поясницу, то ли низ живота. На часах уже было три часа ночи, когда нас, наконец, сморило — а рано утром я проснулся от странных, ни на что не похожих ощущений. Живот снова потягивало, а настроение у меня почему-то было на редкость отвратительным. Я злился на свой организм, котовой не дал мне поспать подольше, на Фритца с его долбанной речью и на будильник, который зазвенел, едва мне снова удалось уснуть. Фритц вызвал машину и в десятый раз спросил меня, точно ли я хочу поехать с ним в Центр и торчать там, пока он выступает. Но мне уже так надоело сидеть дома и бездельничать, что я был рад возможности проветриться, даже рискуя стать предметом всеобщего обсуждения. Ближайшие помощники Фритца уже были осведомлены, кто я такой и о моем положении, так что в этом плане можно было особо не переживать. По телевизору постоянно крутили передачи с исследованиями и научными разборами того, что происходило с сыновьями Винтерры, да и мне рано или поздно пришлось бы засветиться, как партнёру будущего Президента, так что я уже смирился и потихоньку готовился к публичной жизни.
Пока мы собирались, тянущие ощущения в животе вновь вернулись. Едва я успевал их осознать, они прекращались, и я отгонял от себя мысли о том, чтобы позвонить Ханне и спросить, что это может быть. После пятого или шестого раза, когда они вновь утихли, а затем вернулись с новой силой, я уже стал напрягаться.
В своём кабинете, когда стилисты готовили Фритца к пресс-конференции, он заметил мое переменившееся выражение лица и поинтересовался, что случилось. Я сидел на столе, болтал ногами и мрачно наблюдал, как девушка-визажист порхала вокруг него и припудривала шрамы на лице. Мне не нравилось, когда ему маскировали шрамы: они были частью его, и мне хотелось, чтобы все тоже видели, через что он прошёл, чтобы оказаться на таком высоком посту.
