Нас встретили Ханна, Элизабет, доктор Хофман и ещё пара врачей, которые проверяли состояние медицинского оборудования.
— Алиссен, ты нашелся! — Ханна замахала мне рукой, затем, увидев Фритца, сконфуженно поджала губы. — Пришёл за вещами?
— Ага. Мне же можно поехать домой?
— Если ты хорошо себя чувствуешь, то даже нужно. Сейчас закончим — и тоже по домам. Нам всем необходим отдых.
— А это наш таинственный альфа, я так понимаю? — к нам подошла Элизабет и многозначительно улыбнулась. — Господин Крюгер, рада знакомству. Я Элизабет Вонг.
Фритц сухо кивнул.
— Ханна, отпускаешь нашего омегу в свободное плавание? Это не слишком рискованно?
— Я думаю, до завтра он справится, — подмигнула мне Ханна. — С родительским инстинктом у Алиссена все в порядке. А завтра уже мы созвонимся и обсудим план твоего дальнейшего наблюдения, договорились?
— Хорошо, Ханна, спасибо, — я вымученно улыбнулся.
— Так значит, это правда, — мрачно произнёс Фритц. — Насчёт ребёнка.
— Невероятно, но факт, — ответила Элизабет. — Вы просто первые среди тысяч тех, кто родился на Винтерре. Очень специфичная мутация, но вполне объяснимая, учитывая особенности местной фауны.
— Я родился не на Винтерре, — вставил он. — А по пути на Землю.
— Алиссен тоже родился на Земле. Зато вы явно были здесь зачаты. Этого достаточно. Когда будете готовы, мы, совместно с врачами, возьмем у вас образец генетического материала и проведём кое-какие исследования…
Я за его спиной сделал страшные глаза, чтобы она не вываливала на беднягу Фритца все сразу. Она это заметила и замолчала, а я принялся быстро бросать вещи в рюкзак. Затем попрощался с сёстрами Вонг и другими врачами и, наконец, провожаемые любопытными взглядами, мы направились к выходу.
Солнечный свет показался настолько ослепительным, что на глазах выступили слезы. Свежий воздух наполнил лёгкие, и я на секунду остановился, глубоко дыша и слушая, как капает с крыши тающий снег. Это была настоящая весна.
Всю дорогу Фритц сердито молчал и так остервенело крутил руль, что я начал переживать за крепление. Я оставил его наедине с собственными мыслями и просто глядел в окно на просыпающийся от холодов Город. По правде говоря, я ожидал увидеть на улицах танки, сгоревшие машины и обломки зданий, но мои представления о революции были весьма старомодными. Сопротивление работало иначе. Я вспомнил бесконечные собрания, онлайн-конференции, тайную вербовку, информационные атаки и ещё миллион разных вещей, которыми занимались в Штабе активисты Сопротивления. Да, нынешние войны одной только силой не выиграть.
Вместо танков на улицы высыпала снегоуборочная техника, а вместо обломков красовались огромные сугробы. Люди повыходили из домов и убежищ, осторожно приветствовали друг друга, постепенно расчищали от снега свои автомобили и подъездные дорожки.
— Зайдёшь? — без особой надежды спросил я, когда Фритц вручил рюкзак на лестничной площадке.
— Нет, — отрезал он. Затем, чуть смягчившись, добавил:
— Мне правда пора, Алиссен.
Я коротко кивнул и, повернувшись к нему спиной, открыл дверь. Квартира встретила меня едва уловимым ароматом маминых духов, который, похоже, никогда отсюда не выветрится. Я уронил рюкзак на пол и прислонился спиной к двери. Здесь все было ровно так, как и раньше. Словно не было ни государственного переворота, ни новостей о беременности, ни лютых морозов, которые едва не угробили кучу людей. Ни разлуки с Фритцем, когда думал, что потерял его навсегда, а затем вновь обрёл… И теперь вновь не знал, что будет с нами дальше. Звучало до тошноты сентиментально, но мне так хотелось, чтобы первые мгновения нашей встречи длились вечно! Насколько было бы проще поехать с ним в Центр, затем вместе — домой, соорудить что-нибудь съедобное и весь вечер просто наслаждаться обществом друг друга. Заново привыкать, учиться быть вместе, разговаривать и открываться друг другу! Я был уверен, что он тоже хотел этого.
Но проще уже не будет никогда. Я стану родителем для маленького человека, которого мы оба нечаянно сотворили. Он не выбирал, рождаться ему или нет, но я могу выбрать, кем для него стать: просто средством для появления на свет, либо же тем, кем была для меня моя мать. И я выбрал второе. А Фритцу остаётся либо принять этот факт, либо нам с ним будет не по пути. Я любил Фритца Крюгера — но был готов к жизни без него.
Мне пришлось ждать несколько часов, пока заработал водопровод. Видимо, коммунальная служба перекрывала его из-за неработающего матеокупола. Я апатично размышлял о том, какой переполох, наверное, творился сейчас в Центре. Смена власти — это вам не в магазин сходить. По телевидению крутили прямую трансляцию из здания Сената и какие-то бесконечные интервью с активистами Сопротивления и рядовыми гражданами. Я сделал звук на минимум, перекусил найденными на полке консервами и не придумал ничего лучше, как отправиться спать. Провалявшись часов семь, я проснулся и обнаружил, что наконец-то дали горячую воду, и с облегчением принял самый долгий в своей жизни душ. Тогда же я впервые отметил, насколько тяжёлыми стали многие вещи, которые я обычно делал, даже не задумываясь. Например, я не мог больше спать на животе, с трудом нагибался и еле застёгивал на себе штаны. Тошнота больше не мучила, как первые месяцы, но ей на смену пришла изжога, постоянная усталость и боли в пояснице. Так что обычные гигиенические процедуры стали заметно сложнее. Я даже немного подустал. А когда вышел, какое-то время стоял, задумчиво обозревал квартиру и пытался представить, какие изменения придётся внести в ее обстановку, чтобы здесь смог жить (или хотя бы поместиться) маленький ребёнок. Мои размышления прервал громкий стук в дверь.
Я приковылял к двери, открыл замок и обнаружил стоящего у двери Фрица с большим бумажным пакетом. Он настороженно глядел на меня и задумчиво двигал нижней челюстью. Я молча посторонился, впуская его в квартиру. Фритц зашёл и в нерешительности застыл посреди прихожей.
— Ты, наверное, голодный, — произнёс он, с опаской глядя на мой живот. Я машинально опустил ладонь и сжал пальцами края футболки.
— Так точно, командир.
Фритц протянул мне пакет, и мне в нос ударил головокружительный аромат жареной курицы и свежеиспечённого хлеба. Я даже прикрыл глаза от удовольствия.
— Все магазины закрыты, так что это, считай, трофей.
— Да? Скольких ты убил за этот ужин? — вкрадчиво осведомился я, неся пакет на кухню.
— Издеваешься, — вздохнул Фритц. И затем прибавил:
— День был сумасшедшим. И мне нужно было время, чтобы, ну… осознать все это.
— И как успехи?
Он неопределённо пожал плечами. Я разложил ещё горячее мясо по тарелкам, разломил багет пополам и включил чайник.
— Ешь, пока не остыло, — я подвинул стул, приглашая Фритца к столу.
Минут пять мы ели в абсолютной тишине, которую нарушало лишь наше жевание и хруст багетной корочки. А ещё стул Фритца предательски скрипел при каждом движении. Затем я налил нам чай, и наконец Фритц решился нарушить молчание.
— Алиссен.
— М?
— Расскажешь мне? Как это у нас так получилось.
Мне понравилось это «у нас». От него веяло теплотой и каким-то семейным уютом. Я тщательно прожевал кусок куриной ножки и пустился в объяснения. Я рассказал ему об исследовании моей мамы и о том, кто такие альфы и омеги, о том, что слышал от Элизабет и других учёных, и, в конце концов, о том, что практически все дети, родившиеся на Винтерре за последние пару лет, были такими же, как и мы. Фритц внимательно слушал и ковырял вилкой столешницу. Затем я на какое-то время прервался, чтобы перевести дух, и принялся пить остывший чай.
— Значит наше нездоровое влечение друг к другу — это особенность альф и омег? Запахи, помутнение рассудка… — Фритц сосредоточенно потёр лоб.
— Понимаю, звучит как бред. Но этот «бред» все объясняет.
— То есть, — он сощурился, — будь на моем месте другой альфа, ты бы чувствовал то же самое?
