Тот отмахнулся. У меня в голове было столько разных мыслей, что я на минуту забыл, куда и зачем иду. Все они крутились вокруг моего спутника, от которого, казалось, за несколько метров разило неприязнью. Я не понимал, отчего он так бесится: от того, что пришлось тащиться со мной в ночи куда-то через полгорода, либо от того, что он был замечен в неравнодушии к моей судьбе. Я дал себе обещание посмаковать эту мысль позже, когда вновь окажусь в тепле и безопасности. А пока решил сосредоточиться на поиске нужного места. Благо с каждой минутой становилось светлее и светлее, и цель нашего путешествия вырисовывалась все яснее. Небольшой, возвышающийся над острыми верхушками деревьев утёс был уже совсем рядом: оставалось только обойти его и подняться. Где-то полчаса мы молча шли, и я слышал лишь, как хрустят иголки под нашими подошвами. Пахло свежестью и морозом. И вот наконец земля перестала идти в подъем, деревья расступились, и мы оказались на вершине.
— Ну, как тебе тут? — спросил Крюгер, слегка запыхавшись.
Я поёжился от холода и огляделся. Совсем рядом, буквально за деревьями, находилась граница, где метеокупол соприкасался с землей и практически не грел.
— Неплохо.
Я подошёл к краю обрыва и снял рюкзак. От холода руки слушались плохо, и я подышал на них, прежде чем расстегнуть молнию. Затем бережно размотал вазу, снова повернулся к краю и открыл крышку.
С полминуты я молча смотрел на панораму Города в обрамлении занесённым снегом скал. Город светился зеленоватым светом, небо светлело и наступал новый день. Я опустил глаза. Все, что осталось от моего самого родного человека, было в этой маленькой синей вазе.
— Я не знаю, что нужно говорить в таких случаях, — мой голос предательски дрогнул.
— Я тоже не силён в этом, — произнёс из-за спины Фритц. — Как давно ее не стало?
— Полгода назад. Я чувствую себя последней свиньей, что не сделал этого раньше.
— Ты прилетел уже после этого? — спросил Фритц. Его голос был непривычно тихим и спокойным.
— Да. Я бросил стажировку и сразу же вылетел. Спешил так, словно это могло что-то изменить. Я мог, как член семьи, переехать к ней в любое время, но мы решили, что мне следовало полностью закончить учебу. Если бы я знал…
— Тебе бы не было легче, Алиссен.
Мы помолчали. Наверно, он был прав. Мы с мамой были хорошей семьей. Без скандалов и серьёзных разногласий. Мы давали друг другу достаточно свободы, пропадали на работе, учебе или в делах, но в ее любви и поддержке я всегда был уверен. Надеюсь, и она тоже.
— Мама, ты была моим солнцем. Ты подарила мне жизнь, и… без тебя мне очень холодно. — Слезы покатились по щекам. — Я люблю тебя.
Мне на плечо легла широкая твёрдая ладонь. Я шмыгнул носом, непослушными руками наклонил урну и позволил праху тонкой струйкой рассыпаться по ветру. «Лети, мой ангел. Ты сделала многое, чтобы эта планета стала для нас вторым домом. Пусть так и будет».
Рука Фритца все еще лежала на моем плече.
— Я потерял родителей примерно в твоём возрасте, — негромко произнёс он. Я затаил дыхание: он никогда мне ничего о себе не рассказывал.
— Как это случилось? — осторожно спросил я.
— Мои отец и мать были пилотами в первых экспедициях на Винтерру. Это было еще в те времена, когда перелёт занимал восемь месяцев вместо полутора.
— Пилотами? Ничего себе. Возможно, они были знакомы с моей мамой.
— Может быть. Но впервые они сюда прилетели задолго до нее.
— Какими они были?
Фритц усмехнулся.
— Занятыми. Я полдетства провел в космосе. И даже родился на борту, по пути с Винтерры на Землю.
Мои губы дрогнули в улыбке. Мне знакомо это. Дети первооткрывателей…
— Но они были хорошими родителями, — продолжил Фритц. — Делали для меня все, что могли. Им “повезло” лететь в том самом корабле, который столкнулся с астероидом.
— «Снежная буря», — вспомнил я название той злополучной миссии.
— Именно. Так что мне и попрощаться было не с чем. Порой мне очень их не хватает.
Я обернулся и крепко сжал его руку в своей. Фритц глядел куда-то вдаль, на Город, но когда я повернулся, он посмотрел мне в глаза. И было что-то удивительное, новое в этом взгляде, как и в долгом объятии, которое последовало за ним. Ни капли привычной похоти или грубости. Это было что-то большее, что-то тёплое и человечное: грусть, понимание… нежность. В тот момент я впервые почувствовал, что мы были по-настоящему близки.
Когда мы подошли к зданию Штаба, я остановился у ограждения и вновь взял Фритца за руку. Тот тоже остановился и поглядел на меня. Руку он не отдернул.
— Спасибо, что был сегодня рядом. Это очень важно для меня. Я даже не думал, что ты… что тебе… — я запнулся. — Я так запутался в том, что между нами происходит, что не знаю, как выразить то, что чувствую.
— Алиссен. — Фритц приподнял мой подбородок и внимательно посмотрел мне в глаза. Кажется, по моему лицу все и так было понятно. — Ты должен меня услышать.
Он говорил медленно, как будто ему тяжело было подбирать слова.
— Если бы ты знал, сколько всего сейчас на мне держится. Я должен максимально сосредоточиться на деле. Я не могу позволить себе… — он поморщился и устало потёр лоб. — Все свое время, силы, мысли — я отдаю делу Сопротивления.
— Но ты не хотел впутываться в политику, — тихо проговорил я. В груди что-то болезненно сжалось, будто в ожидании приговора.
— Я знаю. Но есть вещи поважнее того, чего мы хотим, — он мягко провёл большим пальцем по моей щеке. Это прикосновение отозвалось мурашками по коже, а от его глубокого тихого голоса у меня участился пульс.
— Значит ты тоже… — я хотел было задать заветный вопрос, но его палец лёг на мои губы и прервал меня.
— Я сказал все, что хотел.
Проблеск надежды угас. Я понял, что разговор окончен.
— Сегодня же распоряжусь, чтобы тебя обследовали, — сказал Фритц. Лицо его снова сделалось непроницаемым, а тон — привычно резким.
Я прикусил губу и отвёл взгляд, чтобы он не увидел, как мне было больно. Взгляд мой упал на ворота Штаба.
— Почему они открыты? — спросил я.
— Что? — не понял Фритц, затем посмотрел туда же и вдруг напрягся. — Так быть не должно.
Он жестом велел мне оставаться на месте, а сам направился ко входу, доставая пистолет из кобуры. Плавно, как хищный зверь, он подкрался к воротам и заглянул внутрь. Затем поза его чуть расслабилась, и он опустил пистолет. Я облегченно выдохнул.
А потом услышал выстрел.
====== Часть 7 ======
Порой в своих кошмарах я все ещё переживаю события того утра. Лицо Фритца Крюгера, искаженное болезненной судорогой. Его медленно оседающее на пол тело. Чей-то отчаянный вопль — я не сразу понял, что это мой собственный голос. То, как я бросаюсь к нему, когда из ворот Штаба выбегают несколько человек в форме с эмблемой Сената; одни склоняются над Фритцем, другие наваливаются на меня. Я не помню, сколько их было, не помню их лиц и того, что происходило вокруг. В тот момент я видел только, как расплывается большое багровое пятно на его плече.
Мне кричали, чтобы я лёг лицом к земле и не шевелился, но я продолжал рваться к его неподвижному телу. Кого-то из нападавших я даже успел отпихнуть, но потом получил мощнейший удар в лицо. Мне заломили руки за спину, повалили и принялись избивать.
Следующие несколько часов были наполнены ослепляющей болью. Какое-то время я валялся на полу движущегося фургона и, сплевывая кровь, глядел на чьи-то ботинки прямо у моего лица. Затем меня рывком подняли и куда-то поволокли. Я помню стук подошв в гулких коридорах, лезг решёток, резкие команды и металлический привкус во рту. Но что они мне говорили и какие задавали вопросы — я уже не запомнил. Возможно, они слегка перестарались: я почти не различал слов, кровь застилала глаза, а в мыслях было только мертвенно бледное лицо Фритца. Меня били, допрашивали, светили в лицо лампой, обливали водой, снова били, когда не получали ответ. И когда, наконец, поняли, что я бесполезен, то забросили в узкое темное помещение с решёткой во всю стену.
