– От тебя почти ничего не требуется! Танцуем же мы, твои возлюбленные, а ты между нами мечешься. Тебя даже в ритм не просят четко попадать. А это красиво, это очень красиво! Машка, это власть. Я тебя ловлю и леплю, как из пластилина, а потом бросаю вдаль. Бросаю и снова ловлю. Машка, давай покажем!

– Саш, давай, ты меня будешь принимать, только не лепи меня, хорошо?

– Давай. Говорил – быть мне битым.

– Не быть битым, нормально, мы уже отработали основное, и Мария в тебя не впишется с разгона.

Они встали, раздвинули мебель, подождали, пока все (еще три или четыре человека) повернутся к ним, и стали, путаясь ногами в ковре и ножках стульев, пытаться показать нам означенное танго. Места для шагов не было, крутиться между партнерами Маше было негде, так что в основном она просто врезалась в Александра и возвращалась к мужу. За пару минут они все трое устали и поняли бесперспективность своего начинания. Все как-то притихли, в воздухе повисла неловкость и какая-то неуместность. И тут я спросила:

– А вы с Сашей ставите, да?

Молчание нарушилось, освободив всех из пут натянутого неловкого внимания. Маша набросилась на меня, выплескивая в слова и эмоции свое видение постановки. Александр сквозь этот поток произнес:

– Нет, я с ними – нет. Я танцую, но не очень. Это давно было. Что-то я еще, конечно помню, некоторые названия, шаги. И все.

Кто был там старались отвлечься на изначальное занятие – совместный вечер настолок, перемежающийся фильмами, выходами покурить и в магазин за пивом, вином и аспирином.

Игра была готова, Маша перестала говорить, срочно потребовалось сделать какой-то еды, рассесться на полу вокруг стола, греметь и шуршать. Я выпала из происходящего. И тут меня спросил Он:

– Ты танцуешь? Ты понимаешь в этом?

– Я? Нет. Я не училась нигде. Я назвала бы это, как Айседора Дункан, пластической импровизацией.

Уши мои горели, щеки горели, спина стала горячей. Длинная и путаная фраза, которую я выдала на-гора, как пулеметную очередь, была почти лишена смысла. Она была щитом, за которым я попыталась спрятаться от его обращения ко мне. Я висела на ниточке и болтала ногами – всего этого не может быть.

– Наворочено! – сказал он. – А красиво? Тебе нравится?

– Нравится, – поперхнулась в ответ я.

– А покажешь?

– Не тут, – практически каркнула я сипло и без голоса.

– А где?

– На улице.

Ниточка порвалась, я падала. Я падала и не чувствовала себя ни Алисой, ни Мари Штальбаум. Их обеих ждало нечто, меня – ничто.

– Давай! Ты до скольки можешь?

– Мне через час надо бы идти.

– Давай тогда кон и потом, пойдет?

– А зачем?

– Интересно же. Пластическая импровизация по стопам Айседоры Дункан. Ведь интересно!

Я поняла, что надо мной сейчас будут смеяться, что я вляпалась во что-то очень неприятное. На языке зажгло, в глазах стало сухо. Мне захотелось сбежать. Нет! Он не может меня ранить! Кто угодно, но не он, он не имеет такого права! Он не имеет права смеяться! За что? Что я сделала такого?! Но я понимала, что я сделала. Я захотела его всего, целиком. Я позволила себе мысль, что это взаимно, я посягнула на его свободу, право выбора и жизнь. Я должна быть наказана самым суровым образом. Все правильно. Он меня высмеет, и я больше никогда не подниму голову вверх, я больше не буду ничего хотеть, я запомню свое место.

Мне захотелось уйти. Мне захотелось сбежать, оказаться в другом, в моем чудовищном измерении, в том, где ничего не может быть. Я играла за какой-то дом и быстро вылетела, просадив все свои фишки. Я решила, что надо спасаться. Встала, подошла к Роме со спины и сказала, что, пожалуй, пойду.

– Ир, чего так?

– Я пойду, мне пора.

– Ладно, давай. Пойдем.

Рома кивнул своей компании, вышел из-за стола, Маша кивнула и махнула мне, я пошла в прихожую, Рома шел следом. Я включила свет, надела босоножки, забросила за спину рюкзак, повернулась сказать «пока, увидимся» и уперлась глазами в Сашу, стоящего за Роминой спиной.

– Пока, увидимся! – сказал мне Роман и открыл дверь.

– Да. Да… – сказала я и вышла.

Следом вышел Александр.

– Я вернусь через часок. Я там почти продул, так что можно распределить мои нечестным путем нажитые капиталы между трудовой общественностью, – сказал он.

Роман хохотнул.

– Сам такой!

И захлопнул дверь.

– Ты чего сбежала? – спросил Александр, оказавшись совсем близко и в совсем пустом лестничном пролете. Наедине со мной. Меня трясло. Мне было страшно и стыдно за то, что я подумала, какие картинки нарисовало мое воображение. Чтение Лоуренса и Набокова сделало со мной свое дело – я много знала и ничего не умела. Я была безоружна.

– Пойдем? Погуляем? Фиг с ними, танцами? – спросил он.

– Пойдем, погуляем, фиг с ними, танцами, – сказала я.

– А ты правда танцуешь? Вот как описала.

– Правда. Но я не хочу показывать. Это я для себя, наедине.

– Да, бывает. Что-то лучше наедине. Я как-то не так сказал, я другое имел в виду, когда спросил. Ты Ромку давно знаешь?

– Так, условно. Я вообще тут прижилась, как чайный гриб – не знаю за какие заслуги.

– Чайный гриб (улыбка). Очень образно говоришь. Ладно, пойдем гулять в твою сторону.

Я шла, как механическая кукла. Одной рукой придерживала сползающий рюкзак, второй держала первую. «Что происходит?» – билось рыбой об лед в моей голове. Накал страстей перегорел, оставив привкус адреналина и бесчувственную тупость. «Что происходит? Зачем он со мной идет? Чего он хочет? Что происходит?»

Он шел рядом, убрав руки в карманы брюк, смотря себе под ноги и вперед. Он о чем-то думал. А я думала о его косе, которая была длиннее моей.

– Почему ты носишь косу?

– Привык. Мне нравится. А волосы у меня путаются. Ты тоже носишь косу.

– Да, но ты… Мужчины же не носят обычно кос?

– Мне нравятся. Я к ней привык. А мы куда идем?

– А, да. Тут далеко, я сама пойду, я люблю тут ходить. Тебе незачем, наверное. Тут еще минут сорок.

– Нет, мне есть зачем. Ты тогда долго болела?

– Нет, буквально неделю, и оправилась, я даже не кашляю! А обычно у меня это застревает надолго.

– Мы в тот день учились, мне Ромка сказал, что ты его ученица и друг. Я подумал, что он учит тебя танцам.

– А, вот оно что! Нет, он меня очень давно учил. Математике. Я тогда совсем девочка еще была. А с год назад мы случайно встретились, и как-то вот я с тех пор есть.

Я шла и думала, что то, чего хочу я – несбыточно. Хочу – упасть в траву, залитую солнцем, и щуриться на синее-синее небо, пересеченное пением и щебетом птиц. Хочу «чувствовать землю между пальцами ног», хочу всего того, о чем мечтают люди, что, наверное, бывает где-то, раз об этом столько пишут и поют. Я думала мысли, от которых мои руки и ноги леденели, я была рядом с мужчиной, к которому со страшной силой хотела прикоснуться. Я трогала самых разных людей и очень ярко понимала, что это прикосновение – о другом. Что оно сделает другой меня. Мои мысли шли дальше, а я ошалело слышала их ровное, похожее на поезд, биение в голове. Слышала и боялась их думать. Они текли отдельно от меня. Мне было больно наступать, потому что ноги мои были заняты в это время чем-то совсем иным, нежели ходьбой. Мне было неуютно и страстно хотелось, чтобы эта неуютность продолжалась. Я гудела изнутри, как корабельная рында в предвестии бури. И боялась, что вот-вот спугну какие-то события. В тот момент мне вспомнились зубчатые колеса, перемалывающие сознание Акутагавы Рюноскэ, и показалось, что я вижу, как они катятся мне навстречу. Я посмотрела на Сашу. Он в тот же момент посмотрел на меня. Он посмотрел большими, расширенными глазами, в которых читался вопрос и страх. Я отдернула взгляд, сморгнула и снова посмотрела на него. Оно тоже смотрел, он ждал, не отводил взгляд, пока я моргала. Мы остановились, я чувствовала, как застываю, как мне томительно хочется узнать, что же будет дальше.

– Ты мне очень нравишься.