— А ты что, французское только пьешь?

— Я, брат, никакого не пью. Нас у матери четверо, отец ещё в шестьдесят пятом умер. Каждую копейку считаем, и говорю не для красоты слова — каждую. Так что не до шампанского. Вот вернемся в город, устроюсь на «Скорую»…

— Кем устроишься? — спрашивал дотошный Васин.

— Водителем. Я в армии не груши околачивал, могу с закрытыми глазами что «газик» прооперировать, что «волгу». Разобрать, что нужно — поменять, и собрать снова, но уже лучше прежнего будет.

— А ну покажи ладони! — сказал Васин.

Барон показал.

— Годятся, — он поставил рядом свои. — Чувствуется брат-пролетарий, — и он посмотрел на меня.

— Я не рабочий, отнюдь. И не крестьянин. Хотел бы стать рабочим — пошёл бы на завод. Крестьянином — в совхоз какой-нибудь, их много, совхозов-то. А раз поступил в мединститут, значит, буду пролетарием умственного труда. Интеллигенцией то есть.

— Интеллигенция — не пролетарий. Пролетарии у нас гегемон, а интеллигенция — просто прокладка, — Васину, видно, хотелось поговорить. Может, просто, а может, со значением.

— Прокладка между прошлым и будущим, — согласился я. — Ты, товарищ Васин, ведь тоже в прокладки идешь, от корней отрываешься. Почему не хочешь в колхозники или рабочие?

— Ну, не всё ж белоручкам докторами становиться. Я вот выучусь на хирурга и вернусь в родную Жуковку людей лечить, там как раз новую больницу начали строить. Ты ведь в Жуковку не поедешь?

— Это как сложится. Может, и поеду. Партия прикажет, комсомол ответит «есть!»

— Хоть и поедешь, так через три года уедешь. У нас в Жуковке приезжие не приживаются.

— Что так?

— Асфальтов у нас мало. Ну совсем нет. Опять же на двор ходить непривычны.

— Ну так и асфальт, и водопровод с канализацией дело наживное. Наживёте, люди к вам и потянутся.

— Ага. Вот сейчас прямо начну наживать.

— Охота вам попусту спорить, — сказал барон. — Ещё наспоримся. Шесть лет впереди.

— Да это не спор. Просто обмен мнениями, — ответил Васин.

Тут стали подходит и остальные. Устраиваться, знакомиться и коллективно ужинать. Хлеб, сало, домашние котлеты — всё на общий стол. Стол у нас был мировой, фанерный щит «Служу Отечеству» с румяным солдатиком в парадной форме. От военных остался. Мы его приспособили кое-как.

Сытому и спится слаще. Даже на голых нарах.

Утром с непривычки чувствовал себя странно. Тело ломило. И опять снились кошмары. Они мне часто снятся.

Завтрак, теперь уже общеотрядный, подкрашеный кипяток, ломоть серого хлеба и кубик маргарина.

— Ничего, обед будет с картошкой, — подбадривали мы себя. — Трудности закаляют.

На день-другой домашних запасов хватит. А сколько в поле картошки — увидим.

Поле оказалось неблизко. Четыре версты. В один конец.

Подъехал тракторист на «беларуси» с прицепом. Вот в этот прицеп и залезли те, кто посмелее. Человек двадцать. Стоя. А остальные пешком. Трактор доедет до поля, высадит, вернется за идущими, заберет следующую партию. А потом и третью.

Я в прицеп не полез. Подошел к Землицину.

— В таких тележках возить людей нельзя.

— Сейчас уборочная.

— И что?

— Время дорого. А такси для вас нет.

Трактор уехал, мы пошли. Минут через двадцать вернулся. Залезла вторая партия. Опять без меня.

— Не поеду и тебе не советую, — сказал я Ольге.

— Ну, неудобно же. Все едут.

— Не поеду, — уперся я.

— Смотрите, Чижик, вы противопоставляете себя товарищам, — громко, чтобы слышали все, заявил ассистент. — Им придется вашу норму выполнять, покуда вы прогуливаться будете.

Я ничего не ответил. Но в тележку не полез. Барон и Васин посмотрели не то, чтобы осуждающе, но близко.

Я не поддался.

Так и шёл один. Недолго, трактор отъехал шагов на двести, затем вильнул, попал колесом в придорожную яму, а за ним вильнул и прицеп.

Вильнул, накренился и опрокинулся.

Когда я подбежал, большинство уже стояло вокруг трактора. Только Ольга лежала, стараясь не стонать. Перелом голени. Это я и без учёбы видел, и все видели — перелом-то открытый.

А Васин был мёртв. Головой о камень, да на скорости, да сверху прицеп — тут любой умрёт.

Примечание автора: случай этот списан с натуры. Имена я, конечно, изменил, но что было, то было.

Я вышел из вагона.

И двинул вдоль перрона.

Носильщики смотрели сквозь меня — чемодан мой был невелик, портфель и того меньше, а сам я молод и здоров, такому носильщик ни к чему.

Чемодан я сдал в камеру хранения и пошёл на стоянку такси.

Таксист тоже не видел меня — пока я не сел рядом с ним.

— В областную больницу, — сказал я.

— Два счетчика, — ответил он.

— С каких это пор?

— За оба конца. Я ведь оттуда пустой уеду.

— Вот уж нет. Мне туда и обратно. Включаем счетчик и едем.

Поехали.

Областная больница в Черноземске за городом. Недалеко, от вокзала — километров девять. Мы ехали с ветерком, дорога свободна, видимость миллион на миллион.

— А цветов не нужно? — спросил таксист.

— Цветов?

— В больницу обычно с цветами идут.

— Ну…

— В Подгорном, знаю место, цветы прямо из сада. При тебе и срежут.

Подгорное — пригородное село, рядом с больницей.

— Цветы — это хорошо, — согласился я.

Мы свернули с шоссе, в село вело дорога попроще, впрочем, тоже пустая. У дома с краю остановились.

Таксист по свойски прошел во двор, позвал хозяйку.

— Кому цветы? — спросила хозяйка.

— Студентка, комсомолка, просто красавица, — ответил я и зачем-то добавил:

— С переломом ноги лежит.

— От кого?

— От меня.

— Это я поняла. А ты-то кто, жених?

— Просто знакомый. Одноклассник. А теперь в одном институте учиться будем.

— Знакомый студент, ага. Тогда, — она секунду подумала, — тогда вот что!

Она зашла в цветник, и через пять минут вышла с букетом гладиолусов — белых, кремовых и красных.

Обошелся букет не совсем по-студенчески, в деньгах то есть. Даже совсем не по-студенчески. Но оно того стоило.

Поднявшись на четвертый этаж, я прошел в Отделение А. Отделение для излюбленных людей. Вообще-то непорядок — вот так запросто иду. А вдруг я диверсант, или псих какой? Приду с топором? Где стража?

Постовая сестра, впрочем, была.

— Куда? — строго спросила она.

— Сюда.

— К кому?

— К Ольге. Ольге Стельбовой.

— Ну, проходи, — в простоте она показала рукой на двери. Видно, букет внушал доверие. Ну, и я тоже.

Ольга лежала в первой палате. Это так говорится — лежала. На самом деле сидела. В кресле. Ногу только чуть в сторону отставила. На ноге — инженерная конструкция из спиц и колец.

— Ну, привет, Чижик, — сказала она. — Ух, цветов-то сколько!

Я не знал, что делать с букетом. Положил на стол, где в вазе уже стояли два букета, но с розами, а не гладиолусами.

— Ты как? — спросил я.

— Как видишь. Ещё неделю здесь пробуду. Или две.

— Ну, одна-две — это можно потерпеть, — я осмотрелся. — Палаты царские, однако.

Палата, и в самом деле, была роскошной. Цветной «Рубин» на стойке, радиола «Эстония», стол обеденный (с букетами), стол письменный с тремя телефонами, два кресла, диван. И дверь, ведущая в спальню, или как она в больнице значится. А другая — в ванную.

— Да я бы и в обыкновенную легла, но неудобно. Ко мне то следователи ходят, то отец, то ещё… Вот ты пришел. Беспокоить других ни к чему.

— А меня только раз к следователю вызвали, час под дверью продержали, двадцать минут поспрашивали, и всё.

— И всё, — подтвердила Ольга. — Дело закроют. Несчастный случай. Сами виноваты — полезли в прицеп.

— Так уж и сами.

— Ну, ты ведь не полез. А мы полезли. В общем, нечего шум поднимать, так отец сказал. Битва за урожай, она таки битва. Бывают и потери.