Нужный прокат 2,5 х 7 метров выпускают на трёх заводах, у Анисимова есть знакомые на Ступинском, но его предложение отправлять дюралевый лом туда и получать готовый прокат, мне страшно не нравится.

— Лом они примут с восторгом, — ворчу я, — а обратно проката мы не дождёмся. Знаю я эту кухню. Они радостно отрапортуют наверх о перевыполнении плана. И Москва эту сверхплановую продукцию моментально пристроит куда угодно, только не нам.

Анисимов замолкает и смотрит на меня с надеждой.

— Что? — начинаю злиться. — Мне толкачем наших заказов работать некогда! Там стоит на минутку в сторону даже не отойти, а посмотреть, как прокат из-под носа уведут!

— Если провести по нужным кабинетам бумаги… — Анисимов пытается говорить уверенно.

— То кто-то другой тоже проведёт по этим же самым кабинетам ещё более важные бумаги. «В силу особой необходимости», «В виду особых обстоятельств», «С последующим возмещением», которого потом, с-сука, один хер не будет!

— Собирай пару десятков самолётов. Вместе с обломками движков выйдет весомо. И езжай в Ступино сам. Договорись с ними в порядке эксперимента. А лучше сразу обменяй… Точно!

Вот так в процессе разговора и рождается идея. Я-то хотел нацелить его на внимательное изучение стана, с целью изготовить у себя подобное и затем счастливо ни от кого не зависеть. Если бы это было возможно, то и первой партией немецкого дюраля пожертвовал бы.

— Всё равно внимательно посмотри, как стан устроен. Перерисуй, если надо.

Мы отходим в сторонку. Поеду-ка я в штаб, дел полно. Так что авиадиректор меня провожает.

— Ты главное, торгуйся упорнее. Я соглашусь на 70 % возврата от немецкого металла и 100 % от их родного, — обрезки и стружку возвращать ведь обратно будем. — Соглашусь с радостью. 60 % — 80 % стерплю, но с трудом. Но ты думай, думай, как обзавестись таким же широким станом.

— И главное, Виктор Иваныч, — смотрю строго уже из двери бронеавтомобиля, — прокат забирай вперёд. И свой лом отмеряй точно по весу, будет лишний — вези назад. И торгуйся! Запроси сначала процентов девяносто. Ты меня понял?

Ещё бы он не понял. Но стан надо как-то слепить. Ради моего завода его заказывать из Америки не будут. Там не только плавить и прокатывать, а ещё плакировать слоем чистого алюминия надо.

На рокот мотора накладывается голос Саши.

— Товарищ генерал, первый секретарь Пономаренко…

— В задницу Пономаренко. Скажи ему, пусть сам по радио выступает. Хватит с меня! Нашёл, бл… Левитана.

— По другому поводу, товарищ генерал. Ему надо уточнить списки мобилизуемого транспорта.

— С Климовских пусть решает.

— Генерал Климовских в Барановичах.

— Я тоже в Минске гость.

По моему тону Саша понимает, что от меня лучше отстать. Но не отстаёт.

— Вас Москва вчера по ВЧ вызывала. Сам. Когда мы в Белостоке были.

— И чего Москва от нас хотела? — «сам», понятное дело, сам товарищ Сталин. Волнуется, видать, переживает. А чего волноваться-то? Сводки каждое утро лежат на моём столе и перед начштаба. Там всё написано. Как говорится, по делам их узнаете их. Кто-то добрые дела родит, а кто-то какашки разбросает.

Улетаю в Барановичи. В Минске мне особо делать нечего

24 июня, вторник, время 10:40.

Барановичи, резервный штаб округа.

После выслушивания докладов и раздачи ЦУ оставляю у себя двоих, Климовских и Копца. Михайлину поручил изучить возможность установки уцелевших и отремонтированных немецких радиостанций (со сбитых самолётов) на наши танки. Больше ничего интересного не было. Кроме одного момента. Мои радиотехники научились облагораживать и танковые станции. Но бороться с общим шумом от танкового мотора они не в состоянии. Так что эту проблему тоже скинул на Михайлина.

— Иван Прокофьич, наверняка есть места в моторе, которые издают особенно сильный шум. Посоветуйся с инженерами, — всех репрессированных инженеров, хоть что-то понимающих в механике, отдал ему, — что-то они посоветуют. Прокладки где-то резиновые поставят. Может звукоизолирующим слоем моторный отсек закроют. Короче, действуй, товарищ генерал.

А ещё меня порадовало сообщение, что «Геката» вернулась. Целенькая. Не удалось Жукову наложить на неё свою жадную лапу.

— Дмитрий Григорич, надо немедленно звонить в Москву, — обеспокоенно говорит Климовских, едва за уходящими закрывается дверь.

Сам чувствую некое беспокойство. Со стороны генерала. Павлов-то давно усвоил правило: как только вождь обращает свой светоносный интерес на подчинённого, тот должен являться пред его державными очами, как сивка-бурка, вещая каурка. Период бурного противостояния с генералом в одной голове у нас давно закончился. Распределили сферы интересов, стратегия — за мной, тактика — за ним.

И вот опять он поднимает голос. Общий смысл тривиален — с вождём так нельзя. Конечно, нельзя. Но придётся. Война началась.

— Полчаса что-то решат? — под моим насмешливым взглядом Климовских вынужденно соглашается. Нет, не решат.

— Иван Иваныч, во-первых. У тебя появились лётчики, которых можно к Герою представлять? Кроме тебя.

— Пока трое, Дмитрий Григорич, — Копца мои последние слова заставляют сиять, — ещё пятеро на подходе…

— Владимир Ефимович, — возвращаю взор на Климовских, — оформи представление на ребят. И Иван Иваныча не забудь. Они нас всех спасли в первый день.

— Тебе очень важное задание, Иван Иваныч, — излагаю суть дела. Организовать его нетрудно, всё под рукой. На самом деле, не одно задание я ему даю. Ещё два, кроме первого. Главкому приходится даже записывать.

— Авиаразведку вне округа начнёшь с сегодняшнего дня. К вечеру у меня на столе должны лежать фотоснимки. Я хочу знать, что происходит у соседей и на позициях немцев.

Немного подумав, добавляю.

— Аккуратно отсними местность до Варшавы и сам город. Прежде всего, ж/д узел. Желательно, очень желательно, чтобы немцы не заметили нашего интереса.

— Дмитрий Григорич, я правильно вас понимаю? — вмешивается начавший улыбаться Климовских.

— Правильно, правильно… — отмахиваюсь от него, — но Варшава пока не горит. Это в течение пары суток. Прилегающие районы — срочно! Хорошо бы кинокамеру использовать, но это по возможности. Не настаиваю.

А вот теперь, после краткой утряски деталей я готов. Готов к разговору с красным Олимпом.

Время 11:45.

Помещение ВЧ-связи.

— Здравия желаю, товарищ Сталин! — бодростью в голосе тушу подступающий снизу холодок. Мой генерал паникует, разговор, по сути, происходит по моей инициативе, что в очень важных мелочах нарушает общепринятые правила.

— Что у вас происходит, товарищ Павлов? Пачиму вам нильзя застать на месте? — усиливающийся акцент — плохой признак. Не вот прямо смертельно опасный, но плохой.

— Наверное, потому что я — не директор школы, который обычно в своём кабинете сидит, товарищ Сталин, — тоже на грани дерзости, но не знаю, как сказать мягче. Вождь молчит. Раз молчит, можно добавить.

— Свежая сводка в штабе всегда есть. Вы всегда можете её без меня узнать. А я сейчас в положении сантехника, у которого, то в одном, то в другом месте трубы прорывают.

— Ви же докладывали, что контролируете положение в округе, — вождь смягчается.

— Да. Прорывы остановлены, теперь думаем, как ловчее их ликвидировать, — мой голос по-прежнему бодр и оптимистичен.

— Как дела у ваших соседей? — вот он, главный вопрос! Всё-таки провалились Кузнецов и Жуков со связью. Управление войсками утеряно, полностью или частично. По-другому такой вопрос не истолкуешь.

— Не знаю, товарищ Сталин. А почему вы меня спрашиваете? — прикидываюсь валенком. Одновременно перевожу стрелки начальственного гнева.

— Товарищ Павлов, сегодня в 17:00 внеочередное заседание Политбюро совместно с Генштабом и командующими округами. Вам надо обязательно присутствовать, — Сталин окончательно успокоился. Подозреваю, мой бодрый тон на него подействовал.

— Товарищ Сталин, а нельзя перенести на завтра? — слегка легкомысленно, мой генерал внутри аж застонал, заявляю я.