23 июня, понедельник, время 08:15

Позиции 42-ой дивизии в районе моста через речку Лесная. 8 км к северу от Брестской крепости.

Лейтенант Кирилл Филимонов, ротный командир первой роты, 2-го батальона, 44-го стрелкового полка.

— Ты мне тут панику не разводи, — грозен взгляд комбата-2. Капитан Крикунов часто оправдывает свою фамилию.

Панику не разводи… а сам батальонный КП себе изобразил в три наката, бомбой не прошибёшь. И комполка его чуть не пинками заставил ближе к реке пододвинуться, а то норовил за полкилометра, там, где полковое КП стоит, разместиться.

— У тебя бутылки с зажигательной смесью есть, — веско заявляет капитан.

— Бутылки с бензином — подручное средство, его любой колхозник сляпает, — выражаю общее мнение своих командиров, не сам придумал, есть у нас языкастые, — мы — армия, а не сельская бригада овощеводов. Что, даже противотанковых гранат нет?

Капитан кривит тщательно до синевы побритое лицо. За внешним видом смотрит. Только при таких делах, несмотря на появляющуюся седину на висках, до майора может и не дорасти. С чувством огромного облегчения и, не скрывая радости, киваю.

— Здорово, товарищ капитан! Пару десятков нам хватит на первое время!

Капитана уже изучил. Если чего-то нет, сразу говорит, вернее, орёт. Если есть, отмалчивается или морду гнёт.

— Ты что, Филимонов? Собираешься своей ротой танковый полк останавливать?

— На меня танковый полк нацелился? — делаю всем лицом «О-о-о-о!», — тогда давайте двести.

Капитан слегка багровеет. Воспринимаю, как ответ «Обойдёшься».

— Или сколько там танков в полку? И ведь не всякая граната долетит даже до середины Лесной…

Чуть не врукопашную комбат выталкивает меня из блиндажа. Но с запиской-распоряжением старшине выдать мне десять РГД-40. Иду с парой своих бойцов к усатому и важному старшине, требующего от всех величать его «начальником боепитания».

Обращение «Боепитания начальник и гранатам командир» ему тоже по нраву, поэтому через пару минут мои парни волокут ящик в расположение.

Вряд ли немецкие танки перейдут речку. Брод был невдалеке, но сапёры подорвали там пару фугасов. Теперь брода нет. Понтоны накидать? Следим постоянно. Как только фрицы, — не знаю, кто первый так немцев обозвал, но прижилось мгновенно, — суются к речке, по ним тут же начинают бить миномёты. Большая часть обоих берегов заросшая кустарником и деревьями, но подобраться под их прикрытием могут только разведчики. Большие силы подвести невозможно. Учили нас и этому, лес не защищает от мин, напротив, их поражающее воздействие возрастает в разы. Они на высоте взрываются от ударов по стволам, веткам и даже листьям. Так что лески и перелески по руслу это ловушка для пехоты. Танк подвести? Так он речку всё равно не переплывёт, будет неподвижной мишенью, а прямое попадание мины ему тоже красоты не добавит.

Хмыкаю, слушая пыхтение над тяжёлым ящиком своих бойцов. Немцы влезли в положение «Ни тпру, ни ну». Отступить? Бежать обратно, поджав хвост и поскуливая от сыпящихся на них бомб и снарядов? Не выход. Тогда мы будем наносить им потери, рискуя только лётчиками, которых не так-то легко сбить или артиллеристами, чьи позиции ещё надо обнаружить. А как они это сделают? Как только появляются в небе юнкерсы или мессеры, буквально через секунды на них вываливается стая наших истребителей. Обычно наших заметно больше.

Одну штуку заметил. Вчера ближе к вечеру наши экадрильи стали летать в два этажа. Внизу ишачки и чайки, вверху — Миги. И если поначалу наши потери были заметно больше, — не хочется признавать, но раза в полтора-два, — то при двухэтажном построении потери выровнялись. Это при том, что юнкерсы, те, которые с «ногами», сразу удирают.

У меня вообще ощущение, что не мы воюем. Мы незатейливо на естественном рубеже стоим. Но как только немцы обозначают движение, откуда-то с тыла грохочет крупный калибр, и немцы сразу отползают. Разок с запада доносился грохот, и мелькали огненные струи, в которых сразу признаю эрэсы. Наблюдение после этого, — комбат рассказывал, — показало, что к немцам прибыло пополнение. В основном, пехотное. Сразу стало понятно, и комбат подтвердил, что наши штурмовики как раз их приветствовали.

Немного обидно. Все воюют, кроме нас. Дежурные обстрелы прибрежных кустов не в счёт. Все воюют. Даже ночью. Не весело немцам у нас. Покоя нет круглые сутки. Я так понимаю, судя по грохоту разрывов, бомбы небольшие, на два-пять килограмм, но спать мешают. Нам не очень, нам такой шум в радость. Если и проснётся кто-то от грохота взрывов, прислушается «А-а-а, это наши немцев колотят» и снова засыпает по-детски счастливым сном с улыбкой на лице. Курорт, а не война…

Стою в окопе рядом со своим КП.

— Товарищ лейтенант, — подскакивает связист, — наблюдатель-два молчит. Уже пятнадцать минут.

Вот и неприятности. Напросился!

— Взводных ко мне!

Через пять минут мои ребята рядом. Мы, все пятеро, лейтенанты Смоленского пехотного. Меня ротным выбрали они, за что я им сказал едкое «спасибо», но моё назначение мы всё-таки обмыли. Нас всех старослужащие офицеры полунасмешливо, полупрезрительно называют «скороспелками». Так и есть, мы выпустились почти на полгода раньше. Только посмотрим ещё, кто чего стоит. Мы не на дармовщинку, мы со своей ротой прибыли. Своих людей знаем и сами их обучали. Наш командующий так распорядился. Даю своим вводную.

— Рубеж атаки — край нашего леска. Сразу после обработки… нет, начнёте, когда ещё будут лететь последние мины. Наш наблюдатель, скорее всего, убит. Сколько там немцев и есть ли вообще, неизвестно.

— Кир, так нельзя, без разведки, — это Лёшка, взводный-3. Я и сам знаю, что так нельзя, но бывают всякие «но». Пошлёшь разведку, а они тоже не вернутся. Не, лучше навалиться всеми наличными силами.

— Крупных сил там быть не может. Танков и артиллерии точно нет. Скорее всего, там никого нет. Так что вперёд.

Сам наблюдаю. Придирчиво. Потом всё выскажу, прямо в лицо. Не дойдёт, так прямо по лицу. После нескольких залпов 50-мм миномётов рота выпрыгивает из окопов дружно и молчком. Этому нас тоже командующий учил.

— Нехер предупреждать противника своим воплями. Бесшумная угроза страшнее. Крикнуть «Ура» можно только за секунду до штыкового удара, не раньше, — генерал Павлов вбивал в нас эти принципы, как гвозди. А его приятель, генерал Никитин, потом добивался от нас их исполнения на уровне инстинктов. Знаем, как выглядит такая атака со стороны противника. Если поверить, что это не наши, а враг, действительно, жутко. Берёшь его на мушку, а он с неё уходит. Понимаешь, что не попал бы. Раз не попал, два не попал, рождается чувство бессилия, от которого до паники один шаг.

Они нас наизнанку тогда вывернули. А мы после — своих новобранцев. До сих пор смешно вспоминать. Они по наивности, — да и мы ничем не лучше, — думали, что поиграют в войнушку и по домам. И осталось до конца сборов четыре дня, как вдруг трах-бах, настоящая война началась. И оказалось, что это не сборы были. Павлов, — и кто его надоумил? — исподволь начал мобилизацию за несколько недель до нападения немцев. Нет, если бы немцы не напали, тогда сборы и сборы. Парни бы по домам разъехались. А раз напали, выходит, это была упреждающая мобилизация.

Рота втягивается в лес, через пять минут связист протягивает трубку. Докладывает Паша Евсеев, взводный-1.

— Бл… Кирилл! Они оба убиты! У одного горло перерезано, а второй сидит у дерева, в горле его же штык!

С-суки! Так-так, нас предупреждали. Главное, не теряться в эмоциях, как сейчас Паша.

— Следы немцев есть?

— Есть, — спустя секунд десять, видимо, спрашивал своих бойцов, отвечает Паша, — на берегу. Ушли к себе.

— Оставь смену наблюдателей. А сами быстро оттуда, — и тут же ору, меня пугает неожиданное ощущение опасности, — Быстро!!!

Кладу трубку тут же. Объяснять некогда, надо приказ исполнять. Немцы могли заметить появление моих ребят… да что там могли, заметили! Они же на берег высовывались. И сейчас по ихней немецкой цепочке идёт команда накрыть лес артиллерийским и миномётным огнём. Не только мы умеем играть в эти игры…