Плюс к этому Москва невзначай фактически спланировала крупные поражения на первом этапе в своём стремлении наглядно показать себя всему миру, как жертву вероломного нападения подлого агрессора. Мир должен увидеть разбомблённые города, бесконечные толпы беженцев, разбитую и растерянную армию, чтобы поверить в то, что СССР к войне не готовился и готов не был.

Тогда зачем придвинули войска максимально близко к границе? Ладно, он, — в нарушение, кстати, некоторых директив Генштаба, — отвёл части на резервные позиции, оставив на старых местах заслоны для имитации шевеления. Зачем так подставлять под первый удар огромные массы войск? На что они там рассчитывали? На то, что немецкие бомбы и снаряды лишь ласково погладят по головке бравых красноармейцев, которые потом в едином порыве зададут перцу наглому фашисткому захватчику?

Заигрались! — решил я. Заигрались, а потом будут искать виноватых стрелочников. Среди генералов. Не себя же они к стенке ставить будут. Теперь я лучше понимаю положение Павлова и остальных генералов. Их заставляли идти по двум дорогам одновременно. Подставится под удар немцев, любой ценой избегнуть обвинений в провокациях. И эффективно отразить нападение, буде такое случится. Поэтому генералы метались, отдавая противоречащие друг другу приказы. И воевать по-настоящему почти никто не умеет.

Хорошо, очень хорошо, что я не смог отменить вражеские планы. Немцы всё-таки напали, сейчас Прибалтийскому и Киевскому округу прилетит на полную катушку. Они отступят, немцы что-то оккупируют и после этого никак не смогут откреститься. Перед всем миром они — подлые захватчики. Стоит, конечно, поразиться тупости этого мира, который как-то исхитрился до сих пор этого не заметить, хотя уже вся Европа под ними.

Немцы не смогут откреститься, а он сможет. В результате систематического искажения, а иногда и прямого игнорирования приказов и директив из наркомата реальная конфигурация его войск при кажущемся сходстве принципиально отличается от данных генштаба. Хмыкаю, поговорка "война всё спишет" повернулась счастливой стороной. К тому же есть ещё одна, "победителей не судят". А он будет победителем, будет!

— Собрались? — оглядываю собравшихся генералов. Все, кроме Копца.

— Тогда начнём. Иван Прокопьич, настал ваш звёздный час. УРы уже строить не надо. Снимай оставшееся стройуправление и отдавай Болдину в Минск. Пусть первым делом займутся бомбоубежищами и укрытиями. А ты, как я тебе обещал, возглавляешь новое управление по вооружениям. Будешь заниматься трофейной техникой и трофейными боеприпасами…

Создаю условия для снятия последних немецких достижений. Кумулятивных боеприпасов, всяких там подкалиберных, и всего прочего. Приходит почти не опоздавший Копец.

— Вместе с тыловыми службами и железнодорожниками организуй сбор разбитой немецкой техники… Иван Иваныч?

Копец подскакивает, ему не терпится похвастаться.

— Сбито 298 немецких самолётов…

— Не могли до трёх сотен довести? — сварливо перебиваю я.

— Почему не могли? — обижается Копец, — смогли, только полтора десятка за линией границы упали. Наши потери — сорок девять самолётов, но лётчиков мы потеряли только восемнадцать, погибших и тяжелораненых. На аэродромах разбито в щепки сто семьдесят неисправных самолётов. Со снятым вооружением и без моторов.

Вижу, как моих генералов отпускает напряжение. Оптимизмом Копец заражает всех. Это победа и вовсе не пиррова, хотя нам и такая бы сгодилась. Считать надо по лётчикам. Мы потеряли восемнадцать пилотов, по большей части неопытных. Немцы лишились почти трёх сотен асов. Это не нокаут, на той стороне было полторы тысячи самолётов с пилотами. Не нокаут, но удар сильнейший.

— Хорошо, Иван Иваныч, с тобой потом всё обсудим. Пётр Михайлович, — обращаюсь к Васильеву, своему инженерному генералу, — у нас остались эшелоны, которые должны были уйти немцам. Там есть пара эшелонов с железной рудой, а мы ж/д ветку у Гродно не закончили. Используй эту руду, как щебень.

— Дмитрий Григорич, а нам по шапке не дадут. Наверное, это стратегический груз?

— Ни черта не стратегический, — отмахиваюсь, — это низкосортная руда, наши металлурги не умеют с ней обращаться. Никому она не нужна, кроме немцев. Освободившийся подвижной состав оставь пока у себя, под свои нужды.

— Владимир Ефимович, с остальными «немецкими» эшелонами поступим так. Лес и зерно оставляем себе, остальное отправляем обратно. Лес на наши нужды, половину зерна — колхозам. На хранение! — строго поднимаю палец, — остальное оставим себе. У нас же тоже лошадки есть.

— Иван Прокопьич, — надо закончить с шефом по вооружениям. Отвожу ему главную базу здесь в Барановичах. Мастерскую по ремонту автобронетанковой техники он сам расширит. Гомельский завод ему в помощь.

— И самое главное, чуть не забыл, — тычу пальцем в Михайлина, тыловика Виноградова и Климовских, — организовать сбор немецких самолётов, вплоть до обломков. Радиостанции, даже разбитые — на радиозавод, пусть ремонтируют и приспосабливают к нашим самолётам, вооружения — Михайлину в его центр, всё остальное — на авиазавод, для них это ценнейшее сырьё. Иван Прокопич, попадутся целые движки — снимай, пригодятся.

Немного посоветовался сам с собой и решил.

— Поступим прямо и без затей. Озадачим все части транспортировкой обломков самолётов к дорогам поближе. А вы потом соберёте.

Хозяйственные и организационные дела, — надо было ещё распределять мобилизованных, — после дальнейшего получасового обсуждения завершаю приказом начальнику штаба:

— Владимир Ефимович, распредели мобсклады по соединениям. Ты знаешь, как.

— А если начальники складов не подчинятся?

— Тогда под арест, пока не поумнеют, — они действительно на формальном основании могут не подчиниться. Пока не все поняли, что война началась.

С пограничниками вопрос решается сам собой. Они и без меня под НКВД уходят. Будут диверсантов и шпионов ловить и за порядком следить.

В конце выгоняю всех, оставляю только штабиста Климовских, Копца и начальника связи Семёнова. С этой чёртовой немецкой глушилкой надо разобраться. Получив ЦУ, Семёнов уходит. С главкомом ВВС ещё один важнейший вопрос надо обсудить. Этот день мы как-нибудь продержимся, если вермахт где-то сумеет пройти дальше сорока километров, — не сомневаюсь, что где-то они прорвутся, — то мне будет из кого штрафбат формировать. А вот что делать дальше?

— Ну, что, Иван Иванович? Первый удар мы парировали, давай думать, как ответить… — говорю, дождавшись, когда он по моему телефону отдаст приказы своим летунам.

22 июня, воскресенье, время 04:45.

р. Буг, 15 км северо-западнее Бреста

На восточном берегу недолгая стрельба вспыхивает только один раз метров за триста от переправы. Перебравшийся на большевисткую сторону батальон занял позиции и проверил прилегающий лес с обеих сторон.

Можно отправлять танки, майор панцерваффе отдаёт короткую команду, подкрепляя резким жестом, «Форвертс!». Первая пара танков Pz.Kpfw.III, снабжённых трубками-шнорхелями, рыкнули моторами на старте и полезли в воду.

— Аларм!!! — истошный вопль заставляет все экипажи скопившихся на берегу бронемашин и танков спрятаться внутри и закрыть люки. Пехотинцы, включая бравого майора, прячутся за танками.

Но миномётный удар обрушивается не на них, а на переправившийся батальон. Несколько мин падают в воду. Рассекающие поверхность трубки вздрагивают, перекашиваются и останавливаются. Слишком близкие разрывы не могут повредить танкам, ползущим по дну. Но мощный гидравлический удар нарушает герметизацию. Через четверть часа экипажи затопленных танков один за другим появляются на поверхности. Кто-то не умеет плавать и просто держится за шнорхель. Их снимают на лодки.

Разрывы мин стихают, расторопность обученного личного состава принимает характер лихорадочной. Забот прибавляется. Передовой батальон частично уходит влево, стрельба велась оттуда, ему на помощь спешит второй. Инженерные подразделения не торопяться наводить понтоны, переправа пока под угрозой обстрела.