Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Может тогда что-то вроде фотопулемёта?

На это я не согласился.

— Фотопулемёты у нас есть. Но вы поймите, Як-4 — скоростной самолёт. И ему по силам сделать короткие учебные ролики для изучения приёмов воздушного боя.

Тут же всё и решили. Прямо из кабинета позвонил в свой округ и озадачил начальника штаба.

Это выстрел всё в ту же цель. Лётчик должен чувствовать себя в своей зоне ответственности, как дома. И днём и ночью. Для ознакомления с основными ориентирами они совершают ряд ознакомительных полётов. Если у нас всё получится, то таких полётов понадобится меньше. Очень надеюсь на это. И летать можно не на своих истребителях или бомбардировщиках, которые жрут топливо, как бронтозавры, а на тех же У-2. Всё ради одного — экономии бензина. Ради этого и Тимошенко урезал норму налёта.

Есть ещё аварии. Какие-то из них из-за недисциплинированности, из-за неумения. С этим известно, как бороться. Но есть подозрения и на другие факторы. Тот же человеческий фактор является многоплановым. Самолёт вдруг падает, лётчик погибает, и никто не знает, что случилось. Списывают на неопытность, но вдруг дело в том, что он потерял сознание от перегрузки? Такое может быть? Запросто. Все эти петли Нестерова, выходы из пикирования дают перегрузку в четыре и более «жэ»…

— Что такое «жэ», — вдруг мысленно спрашивает генерал. Как могу, объясняю.

Думаю дальше, открыто думаю, пусть генерал «слышит», ему полезно.

Аварии могут и по другой причине. Не секрет, что некоторые рабочие вбивают шурупы молотком при сборке самолёта. Это у немцев и прочих голландцев производственная культура воспитывалась веками. Современный европейский пролетариат своими культурными корнями уходит в средневековые гильдии мастеров разных отраслей. В России такого не было. У нас и терминология вся, в том же столярном или слесарном деле, оттуда. Все эти керны, рейсмусы, штангенциркули и другие шпангоуты оттуда.

Россия…

— Советский Союз, — строго поправляет генерал.

— Будешь доставать, закроюсь! — угрожаю, но и объяснить надо, — дело не в названии. СССР всё равно исторически является Россией. Или российской империей, если хочешь. Ну, сейчас мы красная империя, и что? В теме нашего разговора это не важно.

— А важно вот что. Те несколько заводов, существовавшие в России до революции, сейчас не видны на фоне остальной индустрии. Мы совершили огромный скачок всего за десять лет. Но культура — штука, меняющаяся очень медленно. На заводах сейчас работают вчерашние крестьяне со всеми своими деревенскими ухватками. И забить молотком шуруп для него вполне естественно. Держится? Держится. Чего тебе ещё надо? С телегой же срабатывает? Почему с самолётом нельзя?

— Потому что это самолёт! — вдруг вскипает генерал, — сложнейшее изделие!

— Он понимает и соглашается. А потом снова забивает шуруп молотком. Привычка. Древняя привычка многих поколений. Если чуть косо обрезать бревно — не страшно. Для сруба избы лишние красоты ни к чему. Грубо снял прируб? Ничего, дерево стерпит, со временем прижмётся, ляжет на слой мха, изба всё равно будет тёплой. Понимаешь?

— И что делать?

— Будем усиливать техобслуживание, а ещё… — беру паузу для большей вескости, — очередную партию самолётов тщательно проверим. Если хотя бы в одном самолёте найдём неправильно закрученный шуруп или гайку, отправим всю партию назад на завод. И пока не переберут все соединения и не проверят всё три раза, самолёты не примем.

— Ого! — только и смог сказать генерал. Не принято тут такого. Опять-таки крестьянский менталитет срабатывает. Бери, что дают, а то потом не выпросишь. Он хоть и генерал, но тоже крестьянин.

Пробует спорить, но я отмалчиваюсь. Наконец он угрюмо замолкает. Понимает, что я просто управление перехвачу и всё сделаю, как сказал. Ему это, как ржавым серпом по яйцам, но сделать ничего не может. Отмолчавшись, генерал переходит на другую тему. Ещё более горячую.

— А на что ты рассчитываешь? Ты ведь уверен, что немцы нас сомнут, я же знаю…

Ещё б ты не знал. Никогда не прятал эту убеждённость.

— Вопрос, за какое время сомнут. Если всё оставить тебе, ты за пару недель весь округ профукаешь. Но если дотянуть хотя бы до августа, да нанести немцам тяжёлые потери, то чёрта с два они до Москвы дойдут.

— Что будет с округом? — очень и очень осторожно задаёт вопрос генерал.

— Нас уничтожат, — ты мужчина и генерал, так что держи обжигающую истину голыми руками, — в ноль уничтожат. Республику оккупируют. Ты не сможешь выдержать совместного удара трёх немецких группировок, общей численностью в четыре миллиона штыков. Но если продержишься до осени, ты свой долг перед Родиной выполнишь на все сто. У тебя тысяч шестьсот под ружьём, мобилизуешь тысяч двести-триста. У тебя будет почти миллионная группировка. С такими силами можно средних размеров страну захватить. Если при этом ты положишь хотя бы полмиллиона немцев, считай себя героем.

— А что с моими соседями будет? Кузнецовым и Жуковым.

— Немцы их тоже разгромят, как детей. Не полагайся на них. Они тебе ничем не помогут. Наоборот, будут рассчитывать на твою помощь. Воевать они не умеют. Ты, впрочем, тоже. Но у тебя есть я.

— Что будет с семьёй?

— Жену и дочку ты сможешь вывезти. Самолётом. Сын откажется. Поэтому вы оба погибнете.

— А ты что, надеешься выжить? — мрачно так спрашивает.

— Мне-то что? Я уже умер, мне всё равно…

19 марта, среда, Казанский авиазавод.

Кирилл Арсеньевич.

— А я говорил, говорил, говорил! — передо мной мечется небольшого роста человек. Такого типичного вида русский интеллигент еврейского происхождения. Как там Ленин высказался? «Умников мало у нас. Русский умник почти всегда еврей или человек с примесью еврейской крови». Вот такой русско-еврейский умник передо мной и мельтешит.

— (Ленин такого не говорил!), — генерал затевает внутренний спор.

— (Может и не говорил), — я не настроен спорить, — (но что-то в этом есть).

Каганович! Я и не знал, что у всем известного Лазаря Кагановича был брат Миша…

— (Их четверо братьев), — поясняет генерал, — (Но так высоко забрались только Лазарь и Михаил).

Михаил Моисеевич между тем бегает по кабинету, украшенному, как водится, портретом вождя и тараторит с пулемётной скоростью. Особо не прислушиваюсь, и так понятно. Человеку сначала что-то вменяют в вину, а он потом оказывается прав. Не ясно ещё, прав или нет, война план покажет, но любой в его положении будет цепляться за любую возможность обелить себя хотя бы в собственных глазах. Насколько я понимаю из отрывочных сведений генерала, — он специально этим не интересовался, — Кагановича попёрли из наркомов, в том числе, из-за того, что концепция дальних тяжёлых бомбардировщиков была признана не перспективной. Скорее всего, это довесок к списку действительных и выдуманных прегрешений, но всё-таки.

Каганович неожиданно переходит на анекдоты.

«В кабинет к директору завода врывается разъяренная жена главного инженера и говорит:

— До каких же пор Вы будете покрывать во всем моего мужа. Всем известно, что он бабник и пьяница. Мало того, вчера он пришел домой вообще в женских трусах.

И швырнула трусы на стол. Директор ей говорит:

— Успокойся. Сейчас мне некогда, но я завтра разберусь и приму меры. А ты иди, сейчас ко мне придет делегация.

А трусы со стола сунул себе в карман брюк. На следующее утро жена директора стала гладить его брюки, нашла трусы и кричит мужу:

— Петя! Когда кончатся твои дурацкие шутки? Я два дня ищу свои трусы, а они у тебя в кармане!»

Вежливо улыбаюсь. Улыбаться мне помогает потрясение. Я давно знаю, что у этого анекдота длинная борода. Ну, если я его ещё в молодости слышал. Но чтобы настолько? Надо обрезать это дело.

— Михаил Моисеевич, вызывайте ваших специалистов.

— Зачем? — задаёт неожиданный вопрос. Он что, смеётся? Но нет, как оказалось, не зря спрашивает.

18
{"b":"746605","o":1}