Чужой эшелон стоит всего в метрах тридцати. Когда осторожно, до скорости примерно метр в секунду, разогнавшийся мини-эшелон втыкается в большой, от пронёсшегося по нему лязга слегка шарахаются солдаты в мышиной форме. Кто-то торопливо выпрыгивает из-под вагонов. Веселее тумкают мосинки, подлавливая зазевавшихся.

Эшелон медленно пополз в сторону Вильнюса. Скорость полметра в секунду, пусть метр, очень не высока. Но неумолимость движения чего-то огромного и тяжёлого — лучшая психическая атака. Лейтенант высовывается из окна.

— Эй, парни! Быстро на платформу впереди. И гранат возьмите побольше!

Красноармейцы, скопившиеся у сброшенных мешков, начинают суетиться.

— Ребята! — это Никоненко кричит уже своим, — Мешки!

Услышали. По обе стороны вниз валятся неуклюжие мешки, один при падении рвётся, но сохраняет защитные свойства. Ещё один с другой стороны встаёт торчком, совсем хорошо. Пехотинцы перебежками и ползком подбираются к следующему самопальному редуту.

У лейтенанта хорошая идея родилась, как пробить немецкий заслон. Они там тоже сейчас притащат какие-нибудь шпалы и всё, перестреливайся потом с ними до посинения.

— Прикройте меня! — это он своим разведчикам. Потом спрыгнуть, не дай сейчас пулю словить, ему всего-то только паровоз пробежать. У-у-х! Успел. А пулька-то рядом свистнула. Всё, опасность почти кончилась.

— Пехотинцы! — три человека успели запрыгнуть, одного на ходу ранили. — Берите гранаты, сколько унесёте и туда, на крышу. Передвигайтесь ползком. Как только эшелон подвезёт вас к немецким позициям, бросьте по паре гранат на каждую сторону.

Мои ребята поделились эргэдэшками, и боевая тройка полезла на крышу чужого эшелона.

— Парни, — лейтенант смотрит на автоматчиков, — поддержите их огнём.

Заметили немцы подбирающихся гранатомётчиков или нет, не известно. Может, заметили, но посчитали, что те будут просто лежать. Издалека они всё равно не могли их достать. Лейтенанту приходить в голову ещё одна мысль.

— Галкин! На лестницу! — рукой в сторону вагона, по которому только что уползли пехотинцы. — Прикрой их. А то у немцев тоже умники могут найтись.

Галкин молодец. Прицепился ремнём к лестнице, чтобы спокойно управляться своей СВТ-шкой. Два раза он выстрелил, два раза мои парни скидывали мешки. И только после этого грохочут разрывы гранат. Пехотинцы с криком «Ура!» бросаются вперёд.

На платформу запрыгивает капитан.

— Вы чего тут засели! — шустрый капитанчик, прямо с места в карьер. — Команда «В атаку» вас не касается?!

Мои бойцы удивлённо переглядываются. Некоторые, кстати, в немецкой форме. Да я и сам еле успел переодется перед боем. А то ещё подстрелят свои.

— Нет, товарищ капитан, не касается. Мы — разведка, мы в атаку не ходим, — Никоненко давно усвоил, какие задачи решает его подразделение, и кому конкретно он напрямую подчиняется. И командир его родной Полоцкой дивизии отсюда далеко.

Наливающийся дурной кровью капитан, видать, из «старых». Так их называет спецвыпуск молодых командиров, которых пестовал лично Генерал. И Генерал же их напутствовал перед отправкой в войска. Дословно Никоненко не помнил, но смысл в мозг впечатался. Никто не имеет право посылать лётчиков, танкистов, диверсантов в лобовую атаку. Критические ситуации на войне могут случиться такие, что и штаб армии в бой введёшь. В обороне. Представить ситуацию, когда требуется бросить в атаку военных специалистов, очень сложно. И сейчас явно не такая. Немцев полк атакует, а не хлипкая рота.

Капитанишка, скорее всего, чужими руками хочет себе орденов на грудь нагрести. Встречаются такие, где угодно. И в действующей армии тоже. Рота диверсантов поляжет в бою, за который ему подвиг запишут, а меня под трибунал, — думает Никоненко.

— Неподчинение старшему по званию в боевых условиях?! — распаляется капитан и начинает расстёгивать кобуру. О-о-о, как его занесло, того и гляди пристрелит…

— Ладно, ладно, товарищ капитан, чего вы так-то? — Никоненко увещевающе поднимает руки. — В атаку, так в атаку. Взвод! К бою!

Перед командой лейтенант подмигивает своим бойцам и еле заметным движением головы показывает в сторону шустряка капитана. Чуть отвернувшись от него, так, чтобы не заметил. Поэтому после лязга затворов, большинство винтовок и автоматов нацеливаются на капитана.

Теперь можно не торопиться. На глазах изумлённых красноармейцев из батальона шустрилы Никоненко мирно делает шаг к замершему от неожиданности командиру и наносит два быстрых удара. В солнечное сплетение — раз! По затылку скрючившемуся капиташке — два!

— Гонза! Панкратов! Обезоружить и связать. Это немецкий шпион!

Не шпион, конечно, просто придурок. Но надо сразу обозначить статус и предупредить вопросы.

— Кто у вас тут старший? — Никоненко обращается к идущим параллельно эшелону с винтовками наперевес красноармейцам.

— Слушай меня, старшина, — лейтенант принимается втолковывать тактику атаки, — первым делом занимай самые высокие точки. Вон ту водокачку, в тот пакгауз взвод и после проверки отделение или два на охрану…

— А вы?

— Мы вас покидаем. Наше дело — во вражеском тылу работать.

Мини-эшелон с диверсионной ротой тормознул, остановился и поехал назад.

Полчаса спустя.

Штабной вагон 159-ой СД.

Лейтенант Никоненко.

— Товарищ лейтенант, может, не будем горячиться? — майор за своего капиташку переживает. Тот, очень мрачный, стоит у стеночки. Он стоит, а мы с майором сидим.

Майор производит впечатление настоящего опытного командира. И за своего переживает, как клушка. Плохо это или хорошо, даже не знаю. В данный момент плохо.

— Да разве я горячусь? — майор очень не хочет пускать в дело мою коротенькую докладную. — Любой командир в бою может пристрелить своего подчинённого и ничего ему за это не будет. Так ведь?

— За невыполнение приказа в бою, да, может, — соглашается майор.

— Права всегда уравновешены обязанностями. Если он за нарушение Устава может так жестоко покарать, то и сам в случае нарушения должен отвечать. По всей строгости.

— Я Устава не нарушал… — бурчит капитан.

Майор тяжело вздыхает, поначалу не понимаю, почему. Затем доходит. Капиташка только что себя похоронил, потому майор и огорчается. И чего за такого тупицу переживать? Родственник что ли? Вроде не похожи.

— Сами видите, товарищ майор, — развеиваю его слабую надежду на то, что я не замечу, — он даже вину свою не признаёт и не осознаёт. Не понимаю, зачем он вам? Он в следующий раз и вас в атаку пошлёт под дулом своего пистолетика.

— Ну, и фантазия у тебя, лейтенант… — крутит головой майор.

— А что? Такое же нарушение Устава, попытка отдать приказ тому, кому приказывать права не имеешь.

— Лейтенант, ну будь ты человеком. У меня и так командиров не хватает!

— Человеком? Хорошо, можно рассудить и по-человечески. Капитан решил, что ради медальки на его груди или ордена, пустить в расход чужое подразделение — благое дело. Он своих людей сэкономит, потом отрапортует, что взял станцию с малыми потерями и большими трофеями. А меня мой комдив за это под трибунал отдаст. И правильно сделает. Так что, если по-человечески рассуждать, твой капитан — полная сволочь.

— Лейтенант, пойми! Некого мне на его место ставить!

— Это не так, — чую, что-то не так, но мне есть, что ответить, — тот старшина неплохо командовал. Батальон, наверное, не потянет, но роту запросто. А ротного поопытнее, на место комбата.

Когда ухожу, ловлю взгляд, полный чистейшей ненависти. Врагов бы так ненавидел, козлина…

6 июля, воскресенье, время 20:15

20 км от Вильнюса, почти точно на север.

Лейтенант Никоненко, конечно, спрашивал себя, какого чёрта их из Полоцкой дивизии кинули в зону ответственности 44-го корпуса. Только рассудил, что нет смысла задавать вопросы, на которые никто отвечать не будет. Значит, так надо, а родные диверсанты заняты чем-то ещё.

Он был прав, рассуждая именно так. Одна из рот сейчас находилась у высоты 203. Долго она тут высиживала, наблюдая за обнаруженным аэродромом. Ротного, фамилии которого Никоненко никогда не узнает, уже покинула первая опьяняющая радость. За время наблюдения за системой охраны, которая сразу показалась слишком слабой, и обозреванием его с разных точек стало понятно, что особых поводов для восторгов нет.