Оба были ершистыми и неуклюжими подростками, не заметившими, как вражда переросла в симпатию. И сейчас выпад Виктора был лишь данью этой старой, отгоревшей симпатии.

Мартин, сжав косяк, смотрел на Риту, пытаясь обрадоваться. Но не мог — все потонуло в темноте. Он помнил только, что когда-то был влюблен, но не мог даже вспомнить, что при этом испытывал.

— Я, чтоб ты знал, Маргарита, — фыркнула она. — Никогда бы не подумала, что роль в той проклятой пьеске мне чем-то пригодится.

— А это что, Бегемот? — презрительно скривился он, бросая быстрый взгляд на кота.

— Конечно. И не смей обижать котеечку, — Рита подхватила на руки довольно замурчавшего кота. Виктор почувствовал запах ее духов — все еще дешевая смесь ванили и розы, ничего не изменилось за годы.

— Как… — он хотел спросить «как ты живешь», но не смог. Неожиданное чувство вины сдавило горло. Перед Ритой, перед Мартином и почему-то перед Мари. — Как это… связано с пьесой?

— А ты не знаешь, ко-те-нок? — ядовито усмехнулась Рита. — Мы же теперь знамениты. Тебе что, не слали приглашения на интервью и не звали на работу в театр?

Виктор с трудом вспомнил, что парень, приглядывавший за домом, говорил ему о каких-то письмах, и что несколько раз приходили журналисты, но он, как было велено, отвечал из-за закрытой двери, что скорбит по отцу и не хочет никого видеть.

— Не помню, — соврал он.

— Наш город знаменит теперь двумя историями, — фыркнула Рита, подходя к прилавку. Пока Виктор разглядывал винтажный жакет, черную юбку до колен и черные стрелки на чулках, она легко перегнулась через прилавок и достала две книги в плотной пленочной обертке.

Он взял их, пытаясь разглядеть обложки под упаковкой.

— Надо снять, — усмехнувшись подсказала Рита и протянула ему канцелярский нож. — Или у тебя бритва в кармане, а? Может тебе вообще не стоит давать эту штуку, а то решишь вспомнить молодость…

— Кажется, ты ей тоже желала смерти, — огрызнулся он, разрезая неподатливую пленку.

— Конечно, желала. И я тут того, искуплением типа занимаюсь — ну знаешь, театр рядом, там пьеса идет… Я иногда туда хожу, — вдруг призналась она. — На спектакли. Виконта… плохо играют. Офелию хорошо, а вот Виконт… неправильный у всех. Он… не любит.

На первой обложке под репродукцией «Офелии» Вотерхауса желтыми буквами значилось: «Восемь венков для девяти Офелий».

— Почему восемь? — растерявшись, он выбрал самый глупый вопрос из всех, что пришли ему на ум.

— Так с одной бабы венок смыло, на берегу потом нашли в куче мусора. Я этот опус наизусть знаю. Режиссер твой, кстати, в тюрьме повесился, ты знал?

— Нет.

Злорадное удовлетворение оказалось поначалу неожиданно ярким — несколько секунд потребовалось Виктору, чтобы сообразить, что Мартин ощутил то же самое.

«Ты разве не должен строить осуждающие рожи и заламывать руки какой я плохой?» — не удержавшись, спросил он.

«У меня было на это достаточно времени», — спокойно ответил Мартин.

Виктор открыл последнюю, девятую главу. С глянцевой страницы широко открытыми глазами на него смотрела мертвая Мари. Она лежала на берегу, и мокрые волосы облепляли плечи, а венок съехал набок. Лицо у нее было растерянным и словно обиженным, несмотря на вырезанную улыбку. Она совсем не была похожа на памятник и на ту женщину, что приходила в школу. Если бы ее увидели среди подростков с таким выражением, наверняка бы решили, что это одна из школьниц, играющих в постановке. В кадр попал носок мужского ботинка, и это вернуло к реальности, словно пощечина — его не должно было быть на фотографии, как помады на салфетке, как лишних складок на рубашке, как…

— У меня этот снимок дома над кроватью висит. Каждое утро на него смотрю, — Рита снова растянула в улыбке серые губы.

— Зачем?

— А разве непонятно? Я ее убить помогла. Только я не могу, как ты, — спрятаться от этого.

Виктор почувствовал, как ладонь обожгло, словно он сжал в кулаке комок иголок — хотелось ударить, сбить с презрительно искривленных губ след только что сказанных слов. Но в следующую секунду он даже не смог вспомнить, чего только что хотел.

— Тебе действительно стыдно?

— Нет. И наказываю я себя в первую очередь за это. Слушай, Вик, а что сделать, чтобы ты эту свою морду паскудную куда-нибудь убрал? Помню, у тебя раньше иногда выражение было — как на иконе старой. Я тебя таким любила.

«Слышишь, Мартин? Она тебя помнит».

«Тем хуже, не так ли?»

Виктор не мог понять, что чувствует Мартин. Он не ощутил ни его радости, ни тоски, когда увидел Риту, и сейчас он был полностью равнодушен к происходящему. И это раздражало сильнее, чем ботинок на фотографии.

Кажется, они с Никой все-таки сговорились.

— Ладно, эту историю я знаю. А вторая?

Вторая книга оказалась тоньше и легче первой, а слой пленки — толще.

— О, эта история тебе точно понравится! Почитаешь ее дома, она короткая. Хорошо идет с чаем. Ну или с водкой — тебе, скорее, с водкой, — нервно хихикнула Рита, встряхнув черными кудрями. Кот безвольно висел у нее в руках, иногда вяло проводя хвостом по ее коленям.

Виктор хотел забрать книгу не разворачивая, но не сдержался.

Обложка тоже была отвратительной — неумело наложенное на коричневый фон ружье, стандартные шрифты. Название: «Наш ответ Амитивиллю: одна ложь и три трупа» ничего ему не говорило.

— И кто в кого стрелял? Я что-то не помню у нас большой семьи и сумасшедшего с ружьем.

«Я помню», — прошептал Мартин, и Виктор впервые за все эти дни почувствовал такое сильное и яркое отчаяние.

— Ришин отец? Он же застрелился! Еще перед моим отъездом, я слышал выстрел, черт возьми! — забывшись, выкрикнул он, ища глазами зеркало, чтобы посмотреть Мартину в глаза.

Мартин молчал. Нужно было врать. Сочинять правдоподобную отговорку, уводить его от следа, не давая ухватить догадку — выстрел, который он слышал, стоя во дворе Ришиного отца, на самом деле не звучал. Мартин помнил собственные расцарапанные о решетку ладони и кровь, тяжелыми каплями текущую в проем — он тогда не понял, что именно позволило ему обмануть Виктора.

— Может, он в стену шмальнул — дочка-то сбежала, вот и перепсиховал мужик, — Рита спасла Мартина, придумав отговорку за него.

— Она не вернулась?

— Конечно, нет.

Не в силах стоять, Виктор опустился на грязный пол у прилавка и открыл книгу.

Здесь бумага была желтоватая и тонкая, чернила размазывались от прикосновений. На первой странице, перед прологом, была старая фотография матери Риши, Галины. Виктор смутно помнил, что когда-то Мартин танцевал с ней на заставленной кухне, убеждая ее сделать… что? Она зачем-то была нужна, эта женщина с непроницаемым лицом, что же они от нее хотели?

Чтобы она убедила Ришиного отца отпустить ее в город, играть в «Дождях». Конечно, вот что их тогда волновало — мечты маленькой девочки о красном занавесе.

— Эту книгу ты тоже знаешь наизусть? — шершавые слова выкатились из горла и растворились в воздухе.

— Нет, только один раз прочитала. Она скучная и меня мало касается. Помнишь вся деревня считала, что Галина работала в борделе, и сама она истории рассказывала?

— Забудешь такое, я полжизни из-за этих сплетен…